Холли Три месяца назад Я не могла заснуть, поэтому встала и набрала ванну. Горячая вода не шла на пользу воспаленному колену, как и бессонница, и я решила, что ванна успокоит хотя бы голову. Пока в ванну лилась обжигающе горячая вода, я позволила слезам смешаться с паром, чтобы замаскировать горе. Но ничего не вышло. Потому что горе не похоже на простую печаль. Печаль густа, как непроглядный туман — клубится перед глазами и не дает увидеть вокруг ничего хорошего. Но горе — это другое. Не туман, а буря. Она бушует внутри, раздирая тебя на части, вцепляется в сердце, легкие, кожу, пока не вскроет их, как ножом, обнажив самую душу, и оставит ее кровоточить. Горе безумно, как и любовь. Может, это и есть любовь? Любовь, запертая внутри твоего тела, птица, которая не может расправить крылья, и поэтому яростно и возмущенно машет ими, пока не выбьется из сил, не сломается, потеряв надежду. Нет, горе — это не печаль. Это отчаянная, потерянная любовь, тоска, которая заливает легкие, встает комом в горле, а когда пытаешься заговорить, выливается наружу как слизь. Теперь я поняла, почему люди обращаются к Богу. Я больше не ходила в церковь, но много читала Библию и знала, что Бог способен принять сколько угодно любви. Он может поглотить всю пораженную горем любовь и вернуть ее обратно, наполнить тебя, снова сделать цельным. Когда я росла в выжженном солнцем Бейкерсфилде, то мечтала жить в лесу, среди ручьев и сосен, тянущихся к небесам. Я никогда не любила палящий зной Запада. Если бы Бог дал мне второй шанс, я хотела бы очутиться далеко отсюда, в изумрудном лесу моих грез. Конечно, я не заслужила второго шанса. Я лживая, бесполезная тварь, преступница. Я потеряла единственного человека, который мог бы понять, почему я так поступила. Единственного человека, доброго настолько, чтобы меня простить. Теперь я осталась одна. Никто мне не поможет. Я не могу ни с кем разделить свою судьбу, потому что никто не знает меня настоящую. Я погрузилась в ванну и начала молиться. Глава 25 Я вдруг поняла, что не хочу умирать. Поняла совершенно не вовремя, потому что уже приняла двенадцать таблеток викодина и через час наверняка умру. Таблетки начали действовать. Я лежала на кровати, на огромной кровати с мягким изголовьем и бельем от Ральфа Лорена, но не чувствовала, что касаюсь ее. Руки, ноги, голова и туловище как будто парили. Чувство было очень приятное, словно целиком состоишь из взбитых сливок. Я почти засмеялась над своим затруднительным положением. Ведь еще пятнадцать минут назад, прежде чем проглотить эти таблетки, я могла бы спокойно жить дальше, без всяких усилий. Но теперь, чтобы выжить, мне нужно было очень постараться. Однажды Саванна спросила меня, что такое ирония. Помню, как нелегко мне далось это объяснение. Иронии трудно придумать определение, проще дать пример, но тогда мне ничего не приходило в голову. Обнаружить, что я хочу жить, находясь на грани смерти, вот это ирония! Я сделала мысленную пометку — на тот маловероятный случай, если снова встречусь с Саванной, надо будет привести ей этот пример. Не знаю, возможно, именно близость смерти вызвала у меня такое желание жить, а может, что-то совершенно другое. Быть может, я вдруг захотела жить, потому что впервые за три месяца каждая клеточка тела не сжималась от боли. Это все викодин. Оказывается, когда не задыхаешься от изнурительной боли, жизнь — не такая уж плохая штука. Я и забыла об этом. От викодина онемело все тело, зато мысли вдруг прояснились — интересный побочный эффект. Я уже плыла на опиоидном плоту навстречу смерти, и тут увидела реальность в совершенно другом свете. Я почувствовала прилив гордости. Меня сбила машина, и я выжила. Моя коленная чашечка болталась на соплях, а я снова научилась ходить. Я жила в таком красивом доме, что о нем могли бы написать в глянцевом журнале. У меня был роскошный внедорожник, отличная новая стрижка и духовка, в которой получались просто идеальные рассыпчатые кексы с черникой. У меня росла красивая, заботливая дочь, предмет моей гордости. С какой стати мне желать смерти? У меня прекрасная жизнь. Теперь оставалось только придумать, как ее сохранить. Чтобы не умереть, мне понадобится медицинская помощь. Нужно попасть в больницу. Если б под рукой оказался телефон, я бы позвонила 911. Но я оставила его внизу, потому что собиралась умереть, а человеку без пульса мобильник не нужен. Я чувствовала, как на меня накатывает сон. Если я засну, все будет кончено, и я заставила себя открыть глаза. Я сказала себе, что должна встать. Ноги онемели, но мне удалось сбросить их с кровати. Ступни я тоже не чувствовала, но видела, что они коснулись пола. Уже прогресс. Я попыталась встать, но тут же рухнула. Ладно, значит, идти не получится, но вдруг я смогу ползти? Я встала на четвереньки. Я никогда не видела ковер так близко, и он оказался такой красивый! Ванильного цвета, с вкраплениями коричневого, он напоминал пралине со сливками. Я представила, как лижу его. Ладно, не сейчас, как-нибудь попозже. Я поняла, что если хочу вызвать врача, нужно взбодриться. Немного холодной воды на лицо не повредит. И ванная как раз в пределах досягаемости ползком! Отличная новость! Рука, рука, нога, нога — я поползла к ванной. Перед глазами все расплывалось, но я поняла, что уже на месте, когда вместо шершавого ковролина под ладонями оказался прохладный кафель. Вряд ли я сумела бы заползти в ванну, но ведь есть душ, и он даже ближе! Ноги совсем отяжелели, но я ведь эксперт по преодолению трудностей, да еще и пеку лучшие в мире булочки, так зачем мне ноги? Я смогу заползти в душ по-пластунски! Именно это я и сделала. Встав на колени, я сумела дотянуться до крана. Я открыла холодную воду на полную и сдернула лейку. Меня окатило водой. Я не особенно ее чувствовала, но зато видела и легла под поток. Чудесно! Однако холодный душ меня не разбудил. Голова словно отделилась от тела. Несколько секунд я парила над ним, а потом оказалась в поле, в высокой траве. Небо мерцало всеми цветами сразу: белым, зеленым, синим, желтым. Я сидела на радуге, протянувшейся по сверкающему звездному небу. Это было великолепно. На мгновение я подумала, что уже в раю, и мысленно улыбнулась. Ведь я теперь в руках Господа. Он примет всю любовь, бушующую внутри меня. И освободит. Эван Три месяца назад Я поехал в квартиру Холли, сказать, что подобрал дом. Мы никогда не говорили по телефону. Я не хотел, чтобы нашу связь можно было отследить по записям звонков, поэтому мы всегда встречались с глазу на глаз. Наверное, это слишком, но таковы обстоятельства. Я должен предпринимать все возможные меры предосторожности. Я размышлял, не купить ли цветы, но потом передумал. Она мне не подруга. Будет лучше, если наши отношения останутся чисто деловыми. Квартира Холли находилась в старом доме под названием «Шато». Меня всегда смешат претенциозные названия дешевых жилых комплексов. Кого они пытаются обмануть? Не без потрясения я обнаружил, что в здании нет лифта. Сердце сжалось от стыда, когда я представил, как Холли карабкается с больной ногой на четвертый этаж. Надо будет найти физиотерапевта, который сможет приходить на дом. Я специально переоделся в спортивные штаны и толстовку, чтобы не привлекать внимания. Бейсболку с эмблемой Йеля я оставил дома, надев простую синюю. Я постучал в дверь. Может, она еще в постели, или вообще не дома. Я ведь не позвонил, не мог позвонить заранее, и перспектива прождать весь день на лестнице меня не радовала. Но, к моему удивлению, Холли открыла почти сразу же. Наверное, замешательство отразилось у меня на лице, потому что она сказала: — Я была на кухне, готовила завтрак. Она впустила меня и указала на диван. На самом деле даже не диван, а кушетку с накинутым покрывалом, у меня была похожая в общежитии колледжа. Я сел. Ее квартира была аккуратной, уютной и болезненно маленькой. Мебель дешевая, но не потрепанная. На стенах теснились фотографии Саванны — школьные портреты, Саванна на катке, Саванна танцует, Саванна на лошади. Сидя здесь, я вспоминал хлипкие деревянные стены и затертый паркет на полу в доме моего детства. Я и не осознавал, какая это дыра, пока не уехал. Интересно, случится ли у Холли такое же озарение. — Я договорился о покупке дома. Думаю, он тебе понравится, — начал я. Я решил, что ей захочется услышать подробности, но она лишь махнула рукой. — Уверена, дом прекрасный, и мне нет нужды его смотреть, по крайней мере сейчас. Она нервничала. Ее губы были плотно сжаты. Она явно испытывала боль. — Спасибо за доверие, — произнес я в надежде, что она заметит в моих словах двойное дно. Я говорил не только о доме. Она пристально посмотрела на меня. Да, она поняла. — Где моя машина? — спросила она. Я ответил, что забрал ее, и мы купим новую, как только она захочет. Холли покачала головой. Она спрашивала не об этом. — Что вы с ней сделаете? — напирала она. Я почувствовал облегчение. Потому что понял — она не хочет попасться, так же, как и мы. — Ее разберут, — просто сказал я. После аварии машина была на ходу, и полиция просто оставила ее на парковке, а Джек попросил человека, работавшего над его фильмами и, по всей видимости, имевшего связи с мафией, избавиться от «Чероки». За тысячу долларов он так и сделал, не задавая вопросов.