Наверное, мне нужен психотерапевт, но любой, кто смотрел «Умница Уилл Хантинг», знает, что психотерапевты сами чокнутые. Да и откуда у меня на это время? Да, я был в депрессии, но тут никакой загадки нет. Прошел почти год с тех пор, как мне в последний раз платили за тексты, мы были на мели, и у меня вообще не было перспектив. Ну и как тут не впасть в депрессию? Когда-то я работал журналистом-расследователем. Деньги платили смешные, но я работал не ради них. Я писал об удивительных людях — подростке, ложно обвиненном в убийстве, который изучил в тюрьме юриспруденцию и доказал свою невиновность; о семидесятилетнем мужчине, покорившем Эверест; об отце троих детей, инсценировавшем собственную смерть. Я торговал фактами. Но в кинобизнесе главной валютой были фантазии. И я наелся их сполна. Я из кожи вон лез, чтобы попасть на эту встречу. Ее назначили аж за полтора месяца. Я подготовился, как перед интервью, запомнил такие подробности, которых не знал даже сам дьявол. А потом пришел на встречу, и меня отшили только потому, что «случилось кое-что неожиданное»? Какого черта? Я проклинал себя за это самоедство. Будь я чуть более просветленным, то увидел бы в этом и светлую сторону. В конце концов, я ведь работал в одной из самых конкурентных отраслей в мире. У меня был влиятельный агент, который предоставил мне доступ ко всем крупным игрокам и внушил, что скоро и я сам стану таким. Но этого так и не произошло. Я прожил в Лос-Анджелесе почти восемь лет, но все еще чувствовал себя ребенком, который стоит перед аквариумом и рассматривает ярких рыб, прижавшись лицом к стеклу. Я пытался полюбить протяженные хайвеи (только не вздумайте называть их автострадами!), бесконечное лето, даже за бейсболистов из «Доджерс» начал болеть, но Лос-Анджелес по-прежнему казался мне очередным приятелем очередного знакомого, здесь не было ничего полностью принадлежавшего мне. Даже моя карьера и та не принадлежала мне полностью. В Голливуде крутятся большие деньги, но их надежно оберегает целая сеть привратников, мастерски морочащих новичкам голову. Голливудская элита заботится только о своих. По сравнению с ними я был пришельцем из другого мира, и меня скорее терпели, чем воспринимали как дорогого гостя — пускали в дом, но за стол не звали. Однако Голливуду нужны мечтатели вроде меня, потому что без посторонних не может быть своих. Поэтому время от времени привратники бросают нам кость, чтобы мы и дальше пускали слюни у двери. А мы с голодухи хватаем объедки с их стола, надеясь вступить в игру наравне с ними, похвастать перед всеми заключенной сделкой. Таких, как я, были тысячи, они скреблись в закрытую дверь, но внутрь попадали лишь единицы. В конце концов в прокат выйдет только крошечная горстка фильмов. И я, сценарист почти без принятых сценариев, был частью этого огромного механизма, который не переставал работать, но почти ничего не производил. Так почему же я просто все не бросил? Эта игра в обхаживания с легкой эрекцией затягивала. Каждый раз, когда мне хотелось сдаться (например, сейчас), прямо перед носом у меня появлялась морковка (например, мегазвезда выказывала интерес к моей идее), и, казалось бы, делов-то — протяни руку и хватай, но не тут-то было. The Eagles были правы на все сто: Голливуд — это «Отель Калифорния»[1]. Хочешь не хочешь, но как только он вцепится в тебя когтями, сбежать уже невозможно. Лежа той ночью в постели, я думал о будущем. Возможно, в «Нью-Йорк таймс» найдется для меня место, но возвращаться в газету было все равно что отступить. Печатные издания умирают. Деньги, славу и возможность дотянуться до людей в самых дальних уголках земного шара можно получить только через кино. Я хотел, чтобы мои истории разворачивались на большом экране под саундтрек из колонок с объемным звуком, чтобы их на фоне великолепных пейзажей рассказывали актеры, от таланта которых замирает сердце. К тому же я не мог просто позвонить бывшему шефу и попросить работу. Мне нужна была причина — интересная история. Разумеется, искать ее я не собирался. Но порой интересные истории находят меня сами. Глава 6 — Хочешь, расскажу кое-что странное? — спросила Либби, когда я присоединился к ней за завтраком. Для пилатеса она натянула гладкие легинсы, а волосы собрала в высокий хвост. После пробуждения я еще не оделся и был в боксерах и белой футболке. — Конечно, — ответил я, чтобы ей потрафить. У Либби были иные представления о странном, нежели у всех остальных. Она считала странным чай с молоком, хотя целая нация, делившая с ней добрую часть генов, пила чай с молоком каждый день. — Кендрики не числятся владельцами своего дома. Я проверила. «Что действительно странно, так это то, что ты решила это проверить», — подумал я. Но подыграл ей. — Хм, — безразлично произнес я. — А кто же владелец? — Какая-то компания под названием «Счастливый случай», — сообщила она. — Может, спросишь у них? — невозмутимо продолжал я. — Это ведь ты у нас журналист-расследователь, — парировала она. Ага, но мне на них плевать. Однако и эту мысль я высказывать не стал. — Хорошо тебе позаниматься, — отмахнулся я. Она откинула хвост и потрусила к машине. Я не мог не восхищаться тем, как она придерживается своих ритуалов даже в трудные времена. Она никогда не пропускала занятия в спортзале, делала макияж даже ради похода в продуктовый магазин, придумывала затейливые блюда, от которых не отказывались даже наши привередливые девочки. Когда я сидел без работы, она становилась раздражительной, но никогда не позволяла себе опускать руки. Когда я раскисал, она сохраняла стойкость, когда я упивался самоуничижением, она оставалась уверенной в себе. Мы были живым доказательством того, что противоположности притягиваются. Можно сказать, она обладала всеми положительными качествами. Самым же большим моим достижением пока что было то, что я сумел ее заарканить. Я натянул треники и пошел в гараж. Марго нужен был новый письменный стол, и я решил смастерить такой, чтобы влезал под ее кровать-чердак — тоже моих рук дело. Открыв дверь гаража, чтобы впустить немного солнца, я заметил Холли Кендрик — она возилась со скамейкой у крыльца. Я направился к ней. — Привет, нужна помощь? — спросил я. — Ой, привет, Энди, — сказала она. Ее щеки раскраснелись. На ней была розовая майка с глубоким вырезом, и я не мог не отметить великолепную фигуру — полную грудь и тонкую талию. Я постарался не пялиться так откровенно. — Дурацкая скамейка — просто что-то с чем-то. Стоит кому-то сесть, и она чуть не переворачивается. Я хотела затянуть болты, но у меня нет инструментов. Я осмотрел основание скамейки и тут же определил, в чем дело. — С болтами все в порядке. Здесь не хватает опорной перекладины. Поэтому скамейка и шатается. — Я показал, и Холли нагнулась, чтобы посмотреть. Ее декольте оказалось так близко, что я почувствовал, будто нахожусь в дешевом порнофильме. Я сделал шаг назад. — Могу починить, если хочешь. У меня есть все необходимое. Для меня это вроде как хобби. — Я не хочу тебя беспокоить, — ответила она. — Да ладно, мне нетрудно, — настаивал я. Она, похоже, колебалась, и я добавил: — Или, если твоему мужу нужны инструменты, могу одолжить ему. Она поморщилась, словно откусила что-то кислое. Я вдруг осознал неприкрытый сексизм моего предложения и потому сказал: — Или могу показать тебе, как это делать. И тогда случилось неожиданное. Она расплакалась. Минуту назад она возилась со скамейкой и вдруг разрыдалась как обманутая героиня из мыльной оперы. — Просссс… Прости, — заикаясь, пробормотала она между всхлипами. Крупные слезы катились по ее щекам и исчезали в глубинах декольте. Я подумывал отвести ее к скамейке и усадить, но, учитывая хрупкость конструкции, решил этого не делать. Холли шмыгнула носом, и по ее верхней губе поползла прозрачная сопля. Будь я собственным дедушкой, то спас бы даму в беде, протянув носовой платок. Но, увы, я — это всего лишь я. — Пожалуйста, не извиняйся, — попросил я. — Это мне нужно извиниться. Я не хотел тебя расстроить, я только хотел помочь… — Мой муж умер, — выдохнула она. И я растерялся. Потому что всего два дня назад видел его за кухонным столом в их доме. Наверное, она почувствовала мое смятение, потому что пришла мне на помощь. — Эван мне не муж. Он просто… — Она замолчала. — Друг. — Она немного подержала меня в напряжении, а потом произнесла: — Он просто помогает нам с Саванной. Эта фраза показалась мне странной, по-настоящему, не как чай с молоком, но я оставил ее без внимания. — Проводить тебя в дом? — предложил я. «Вот бы она не была такой красивой, — подумал я, — а то моя жена, которая, кстати, и так только о ней и думает, скоро вернется». Холли кивнула, а я открыл входную дверь и проводил ее на кухню. На кухонном острове лежала салфетка, и я протянул ее Холли, когда та тяжело опустилась на стул. — Представляю, что ты обо мне думаешь, — пробормотала она, размазывая сопли по лицу. — Наверное, тебе очень тяжело, — я уселся напротив. Когда я был репортером, то много раз брал интервью у людей в стрессовом состоянии. Я знаю, как развязать язык. А теперь во мне еще и разгоралось любопытство. — Я до сих пор не могу поверить. Это было… — Она поколебалась, словно не знала, как много мне можно рассказать. — Внезапно, — наконец выпалила она. Может, она хочет выговориться? Я не был уверен. — Хочешь об этом поговорить? Она уставилась в пол. Холли напоминала человека, обладающего важной информацией, — ему хочется все выплеснуть, но он боится открыть слишком много. Я слегка надавил, как можно мягче: — Трудно представить, насколько тебе тяжело. Она высморкалась и промокнула лицо обратной стороной салфетки. — Прости. Не стоило мне вываливать это на тебя. Она встала. Нет, значит, выговориться не хочет. — Я прихвачу скамейку, — предложил я, и она кивнула. Странно было оставлять ее в таком состоянии, рыдающей, но обнять ее было бы совсем нелепо. Я коротко махнул на прощание и вышел из дома. Возвращаясь к гаражу со скамейкой под мышкой, я вдруг подумал, что в наших соседях и впрямь есть что-то странное. Я проклял свое журналистское любопытство вместе с избытком свободного времени. Холли Три месяца назад Меня поместили в отдельную палату. Саванна сказала, что из окна открывается прекрасный вид, но я этого не видела. Для нее поставили еще одну койку, но дочь чаще всего спала со мной, свернувшись у моего здорового бока и положив голову под мой подбородок. Когда она была так близко, а ее блестящие волосы прижимались к моей щеке, я вспоминала о тех первых месяцах после ее рождения, когда я спала с ней под мышкой, будто с мячом для регби, и вдыхала ее запах, сладкий, как зефир. Только тогда это она была беспомощной, а я ее оберегала. Теперь же все стало наоборот. Врач сказал, что у меня сотрясение и еще нужна операция на колене. Саванна стояла рядом, когда я подписывала согласие, кивая и уверяя меня, что все будет хорошо. Она принесла мой любимый персиковый смузи, чтобы успокоить раздраженное дыхательной трубкой горло. Саванна следила, какие я принимаю лекарства, и велела медсестрам снять меня с болеутоляющих, чтобы я не подсела на них, как мой покойный брат. Меня пришли навестить несколько человек из стоматологии, где я работала, они принесли цветы, и Саванна поставила их в вазу. Когда ко мне вернулись силы, я испугалась. Я жила как королева, пила разноцветные смузи и ела дорогущие сэндвичи в больничной палате, которая в день стоила больше месячной платы за нашу квартиру. Я пыталась объяснить Саванне, что мы не можем себе это позволить, но она все отмахивалась.