Дево вернулся оттуда с лицом цвета дубленой кожи, в отличие от бледных, как земляные черви, шахтеров. Он не был тут новичком, протрубил на Мэри-Магге все чертовы тридцатые. Когда Рузвельт во время войны закрыл золотые рудники, Дево пошел в армию взрывником. Шахты открыли снова в 1948-м, но к тому времени он был пристегнут лямками к своему счетчику Гейгера, тревожным сном спал под открытым небом с койотами, мечтая во сне о затишье под землей и слыша, как поскрипывает кровать, когда его жена переворачивается на другой бок. Компактный, как складной нож, он отупел от такого образа жизни. – Господи Иисусе, с семнадцатилетнего возраста я столько лет провел под землей, что на том Плато чувствовал себя так, будто с меня содрали кожу до самого мяса. Миссис Доулвуди думает, что я вернулся в порядке одолжения ей, но, богом клянусь, я бы работал тут и за просто так, лишь бы больше не торчать под открытым небом. У меня весь день перед глазами плавали красные пятна, мои старые вечно прищуренные глаза стали слезиться. Слишком ярко, слишком жарко, и словно все вокруг за тобой наблюдает. Ветер не прекращается никогда, как приставучий ребенок, который все время дергает тебя за рукав и канючит: «Папа, купи конфетку». Вот это я ненавидел и на ферме. Попытался было – пять лет на фермерство положил. Целый день сидишь на тракторе или натягиваешь проволочный забор, а ветер швыряет всякий мусор тебе в лицо, залепляет волосами глаза, срывает с тебя шляпу, уносит ее в соседний округ и смеется, глядя, как ты стараешься ее догнать. – Он опустил голову и пробормотал куда-то себе в колени: – В шахте не так уж плохо. И я скучал по своей старушке. По крайней мере, теперь я могу ездить на выходные домой и спать со всеми удобствами, а не в грязи на голой земле. В девичестве миссис Доулвуди звали Мэри Магг. Престарелая, хромая, с набегающими на уши волнами седых волос, она приходила на шахту каждую пятницу и с хозяйской величавостью сидела позади кассира, пока тот раздавал чеки. Ее муж Девитт Доулвуди погиб еще до войны в автокатастрофе в Покипси, штат Нью-Йорк. В ходе поездки по сбору денег направлялся к своему кузену, производителю табельных часов «Хронос». Шахте требовалось новое оборудование. Миссис Доулвуди сочла, что то была рука Бога, выразившего таким образом свое отношение к новому оборудованию. Как-то накануне грозы она велела Дево установить два насоса на Медном пике: один допотопный, с двойными ручками, другой – новый, электрический, фирмы C. J. Brully. «Пусть Господь решит, нужно ли нам новое оборудование», – сказала она. Однако молния за целый месяц не ударила ни в один из насосов. В конце концов Дево приколотил оба к столбу в горах и взорвал старый небольшим зарядом динамита, чтобы продемонстрировать необходимость установки электрических насосов. Но миссис Доулвуд все равно не сомневалась, что это глупая затея. Мэри-Магг была шахтой, работавшей в месте залегания твердых пород. Старинная дробилка откалывала низкосортную руду от пласта, а полотно конвейера доставляло ее в помещения, где золото отделяли от блестящих фрагментов скалы. Много золота миновало толчею[29]. На всех крупных разработках уже перешли на новые шаровые или стержневые дробилки. Мэри-Магг была не из тех шахт, где работали высокооплачиваемые «братцы Джеки»[30], все эти твердолобые корнуольцы трудились где-нибудь в Южной Дакоте, на Хоумстейке[31], где своими белыми, не знающими солнечного света ртами выговаривали себе условия, чтобы озолотиться от тамошних скал, подчиняли остальных горняков своей воле и заставляли их выколачивать металл из камня, пусть даже кровавой ценой; или в Мичигане, на Анаконде, выдалбливая из камней медь со свойственной им суровой неукротимостью: вместо сердца – горящий уголек, кулаки – из гранита, сами – сладкоречивые и охочие до крови. Никто из них не работал на Мэри-Магге. Для нее их труд был слишком дорог. Магг, маленькая разработка, которая привлекала к себе изгоев и калек, была на 30 процентов пустопорожней – и в смысле золота, и в человеческом смысле, как выражался Дево. Но никогда нельзя было сказать заранее, на что здесь можно наткнуться и кто в итоге может стать миллионером. «В том-то и беда», – сказал Берг, когда Дево его не слышал; они-то знали: маленькая Мэри-Магг сама была калекой. Берг привязал Перлетт к сосне и налил ей в таз воды из бурдюка. Он молча смотрел мимо Лояла. В облике Берга было нечто брутальное, притом что он обращался с мулицей ласково и вечно что-то бормотал ей. У него были выцветшие усы, как два увядших буковых листка, свисавших из-под ноздрей. Таз все лето имел и второе предназначение. В нем он мылся вечером, перед тем как спускаться вниз. Лоял скорей бы сдох, чем стал мыться в Перлеттовых слюнях, но Берг не мог обойтись без мытья в конце рабочего дня. Для человека, когда-то занимавшегося фермерством, он был слишком привередлив. Утверждал, будто его веснушчатая кожа свербит после целого дня, проведенного среди камней. Однажды, ясным февральским днем, когда светлое время суток заметно удлинилось, он вышел из шахты в конце смены и развел костер на груде камней, потом, когда огонь затух, выгреб угли и воздвиг над раскаленными камнями навес из жердей и двух кусков брезента, которыми обычно накрывал Перлетт. Его голые ноги и руки длиной своей напоминали поршни от колес локомотива. Все наблюдали, как он в сумерках выскочил из своей доморощенной сауны – светящийся столб, окутанный пропахшим мулицей паром. Бросившись на землю, он стал кататься в снегу, пока не покрылся инеем и не стал похож на обсыпанный сахаром пончик. – Одно слово – варяг, – сказал тогда Дево. Булькающие звуки двигателя эхом метались туда-сюда между Медным пиком и плоскостью горной выработки под Мэри-Маггом. Грузовики и легковые машины судорожными рывками взбирались на уровень выше Лемона. Разворотный круг и стоянка для машин находились на сотню футов ниже входа в шахту. Грубые ботинки горняков топотали по тропе, слышались смех, кашель и звуки плевков. Сначала появлялись шляпы, потом головы и плечи, подпрыгивающие на каждом шагу. Лоял видел блестящие струйки крови, уже вытекавшие из мясистых ноздрей Огурца, и его руку, держащую пропитанную кровью тряпку, которой он промокал их. Никто не мог выговорить его неудобопроизносимого иностранного имени. Ближе всего по звучанию было слово «огурец». Дево бросил окурок на землю и затоптал его своей маленькой ступней, но дым все еще поднимался вверх. – Ему надо бы найти другую работу, раз он не переносит высоты, – сказал он. – Меня тошнит, глядя на его красные сопли. – Дево сказал это, когда Берг не мог его услышать, тот утаптывал свою «кофейную» площадку и протирал изнутри кастрюльку пучком травы. Дево повысил голос: – Это поденщики. Те, которые на подряде, знают, где работают. Берг и Огурец два года протрубили вместе. Лоял был новичком, перешел к ним из породоуборочной бригады с почасовой оплатой, договорившись с Дево. – Мне нужен шанс заработать больше, чем я зарабатываю сейчас. Я коплю на ферму. Возьмите меня в бригаду контрактников, а? – Он не мог сдержать дерзости в голосе, давая понять Дево, что Мэри-Магг для него лишь промежуточное звено между сегодня и завтра. – Ну, не знаю, эти ребята сами составляют свои бригады. Кстати, тебе должно хватать того, что ты зарабатываешь, у тебя ведь ни жены, ни детей. – Тем не менее, он сказал что-то Бергу, и тот кивнул. Разговоры Берга сводились к воспоминаниям о погоде, земле и сезонным работам на его бывшей ферме, он вел их с буйволоподобным Огурцом; ворчливый фриз[32], в свою очередь, заикаясь, талдычил что-то про корабли, детей и дом. У него был расщепленный большой палец, огромный, широкий, с двумя грязными ногтями, налезающими друг на друга. Лоял помалкивал. Жене ненасытного Огурца редко удавалось накормить его досыта. Он съедал громадные куски свинины, крекеры, клинья сыра, потом жадно набрасывался на бутерброды в ланч-боксах с выпуклыми крышками и, проглотив кусок, всегда облизывался, как собака на пикнике. Как-то Лоял угостил его овсяным печеньем, которое принес с собой из пансиона, от Дэйва. Старик Дэйв, продавец аккордеонов и гармоник, хорошо зарабатывал на этом, пока его не охватила золотая лихорадка и он не ударился в золотоискательство. Пьяное падение закончилось переломом таза. – А что еще делать в субботу вечером, кроме как напиться и сломать себе задницу? – вопрошал он. Кости срослись неподвижно, как отлитая из металла конструкция, поэтому он ходил, словно цирковая собака на задних лапах. Всю оставшуюся жизнь ему было суждено работать поваром в лемонском пансионе. В печенье он добавлял кедровые орехи. – Это придает ему вкус ничуть не хуже ваших снобских фаршированных оливок и черной икры, – говаривал он. Несколько дней спустя Лоял нашел печенье на каменном выступе у тропы, ведущей вниз по склону. Сначала он сказал себе, что Огурец положил его там и забыл, но потом припомнил, как Огурец и Берг сдавленно хихикали на обратном пути, и в горле у него застряло злобное ругательство. Мое угощение недостаточно хорошо для него, видите ли! Проклятый иностранец. У Огурца была куча странных привычек. Возвращаясь в Лемон после смены, они заглядывали, бывало, в «Ульманс пост», промыть горло от каменной пыли. – Принесите-ка мне «Рыжую лису», – сжимая деньги в кулаках, засунутых в карманы, рассеянно бормотал Огурец в спину тем, кто выходил из машины. Кто-нибудь приносил ему бутылку. Огурец брал пиво, прикладывал край крышки к рамке спущенного окна, сшибал крышку ребром мясистой ладони, двумя глотками опорожнял бутылку и сидел с недовольным видом, зажав пустую бутылку между колен. А в другой раз мог выскочить из машины, вбежать в паб, вытащить деньги из обоих карманов и вернуться, волоча ящик пива. – Пейте. Пейте! Не обижайте меня отказом! Однажды Лоял даже видел, как Огурец подрался с человеком, который не хотел пить его пиво. * * * Вентиляционная дверь шахты ниже по склону запотела, пыль на площадке перед нею была истоптана следами. Отвесные скальные стены блестели. Поношенная джинсовая одежда на людях обвисла вялыми складками. Все прислушивались к слабому поскрипыванию деревянных опор. Рычал вентилятор. Берг начал ломом оббирать стенки забоя, молясь, чтобы сверху не обвалилась рыхлая порода, которая могла образоваться после вчерашнего взрыва. Вторая смена откатчиков вытаскивала руду наружу. Пока он работал, мелкие осколки камней сыпались на крупные обломки под ногами, а потом огромная плита, каменный монолит весом в двести фунтов, грохнулась вниз, подняв клубы пыли. – Господи Иисусе, вот уж вечная головная боль, черт ее побери, – рассмеялся Берг, продолжая мысленно молиться. Скала заскрипела. – Эти проклятые скалы – главная причина, по которой все хотят работать с корнуольцами, – в сотый раз сказал Берг Огурцу. – Они смыслят в руде и в скалах так, словно те с ними разговаривают. И когда они говорят, что что-то не так, лучше прислушаться к ним, потому что они свое дело знают. Я работал с одним парнем, Поуисом, на «Двух птицах» в Мичигане. На медном руднике. Это была моя первая работа после того, как я потерял свою ферму. В тридцать шестом году. Шахта была мокрая, грязная, опасная как черт-те что, и платили всего ничего. Но Поуис был хорош, умен, как дьявол. Понятия не имею, что он делал на рудниках. Он мог стать кем угодно. Родом из Корнуолла. Цитировал Шекспира, стихи. Говорил, что работает на рудниках с тех пор, как научился сам штаны надевать. Занятно, некоторые из этих парней такие умные – читают на латыни, рассуждают о философии, а все равно лезут под землю, в шахты. Однажды мы бурили пласт, и вдруг возник негромкий трескучий звук, как будто кто-то картон рвал, мы и внимания не обратили. А Поуис как завопит… – Берг, я слышал это уже двести, может, триста раз. Это про то, как он спасся благодаря тому, что пускал ветры? Или про то, как он одной рукой поддерживал крышу, а другой ковырял в носу? – Ага, – сказал Берг. – Ладно, давай немного поработаем и заработаем. Надо сегодня это доделать. Желтый свет от налобного фонаря плясал по камням. Лоял надел было респиратор, но эта штуковина, похожая на резиновое рыло, мешала ему, и он снял ее, оставив болтаться на шее. Вот что за черт: двое парней работают рядом, один весь день в респираторе и все равно у него силикоз, а другой никогда его не носит, и у него все в порядке. Он видел это собственными глазами. Знакомый запах мокрой скалы, металлический привкус наэлектризованного воздуха, грохот дробилки, ряды глубоких отверстий вдоль плоскости забоя, расплывающиеся вдали, часы, проведенные в холоде. Лоял посмотрел на Берга. Даже в грибного цвета конусе шахтерского фонаря он видел, что Берг снова разговаривает сам с собой. У Берга были какие-то «повернутые» идеи. Например, он верил, что мертвые горняки возвращаются из ада в те шахты, где они погибли, их бесплотные искореженные тела слоняются по ним, а иногда, если резко обернуться, можно на миг увидеть, как кто-то из них, выпорхнув из скалы на свою дневную экскурсию, кривляется у него за спиной, насмешливо указывая в сторону сокровищ. Время от времени он так и делал: подпрыгивал и резко оборачивался. – Все хорошо? – спросил Лоял. Если он заговаривал первым, они отвечали. – Ну, во всяком случае, шурфов много. Завтра увидим, когда разберем. Им придется закрыть этот забой на реградацию[33] довольно скоро, может, на следующей неделе. Те ребята, которых мы видели, думаю, готовят нас к переводу на уровень Б. – Я собирался через пару месяцев бросить все это, – сказал Лоял. – Может, попробую то, чем занимался Дево, этой урановой фигней. Мне хочется наружу так же сильно, как ему хотелось снова под землю. Тут, внизу, у меня такое чувство, будто я провалился в вечную тьму. – Это бывает. Ребята, которые раньше проводили много времени под открытым небом, капканы ставили или в лесу работали, в шахте себя никогда не чувствуют хорошо. Тебе повезло, что у тебя нет семьи. Дети – вот что держит нас в шахте. Я всегда думал, что у меня все получится, вот только разработаю хорошенькую жилу, но жила быстро иссякла, все навалилось на меня, и вот он я, застрявший в шахтах, наверное, уже до конца жизни. Эй, Огурец, Дево когда-нибудь рассказывал тебе, почему он ушел с урановых разработок? Берг слишком легко сдался, подумал Лоял. Огурец закулдыкал со своим комковатым акцентом: – Я слыхал от него две версии. Что ему не понравилась местность: Нью-Мексико, Колорадо, Долина монументов[34], Аризона, Юта – сплошной песчаник. – Карнотит[35], – подхватил Берг. – Господи, парни там миллионы сколачивают. – Лоялу нравилось думать об этом: поиск, неожиданная удача – и до конца жизни делай что хочешь. – Помнишь Вернона Пика года два назад? Девять миллионов! Берг много чего знал. – А Дево нашел окаменелое бревно – почти чистый карнотит. На нем одном он поимел тринадцать тысяч. Да даже если тебе и не повезет найти что-то крупное, правительство гарантирует твердую цену до тысяча девятьсот шестьдесят второго года. В тех местах повсюду существуют пункты закупки руды. Господи, там столько преимуществ, тебя практически финансируют, обеспечивают любую помощь, какая только потребуется. Если бы на меня свалились такие деньги, я бы уехал на северо-запад, купил бы себе катер и ловил бы рыбу. Большого морского лосося. – В глазах – мерцание тоски, голос – словно трижды перекрученная узловатая проволока. Огурец издал свой пульсирующий, как насос, смех. – Ты – в лодке? Берг, тебе бы подошел только один вид судна: гребная шлюпка на приколе в гавани. – Да что ты, черт возьми, в этом понимаешь? – В судах-то я как раз хорошо разбираюсь. Я родился на море. На Шкипероге[36]. Ты даже не знаешь, где это. Рыбацкие лодки! Я работал на пассажирских лайнерах. До войны. – Бьюсь об заклад, ты работал на «Титанике», разве нет? Господи, я бы скорее провез чемодан с динамитом через Йеллоустоун, чем сел бы в лодку, которой правил бы ты, Огурец. – А что Дево сделал с деньгами? Этот сукин сын ведь стал богат, – сказал Лоял. Гневно. Бур вонзился в камень и стал грызть его, выплевывая пыль. – Про это разное говорят. Например, слыхал я, что он отдал их миссис Доулвуди, вложился в Мэри-Магг. А еще я слышал, будто он в одночасье все проиграл в блек-джек в Лас-Вегасе. Огурец, ты когда-нибудь бывал в казино? – На кой мне это черт? С меня хватило неприятностей, чтобы заработать деньги, стану я искать способ выбросить их на ветер. – Он надолго закашлялся. Где-то позади него послышалась легкая дробь мелких каменных осколков. – Плохо, – сказал Огурец. – Не огородили как следует. Если как следует огородить, осколки не сыплются. – Он очень осторожно постучал рейкой в потолок. – Все огорожено, – возразил Берг. – Эй, какого черта ты вообще уехал со своего Сквипе-Рога или как там его? – Шкиперог. Остров. Это остров в Северном море. Я там работал на судах, ясно? Много лет. Был счастлив. Но один раз в Осло я проходил мимо гадалки, там их называют «дукер». Она говорит: «Ты умрешь из-за воды». А она свое дело знает. Поэтому я уехал в Америку и нанялся работать на шахту. – И ты веришь в это дерьмо? – Да, Берг, верю. Эта гадалка сказала одному матросу: «Берегись вина». Он рассмеялся, потому что не пил ничего, кроме воды, чая и кофе. А в Палермо они стояли под погрузкой, и на него упал ящик. А в ящике были бутылки с вином. Вот и не верь после этого. – Более глубоких соображений он приводить не стал. – Свисток на обед, – сказал Берг, имитируя режущий звук фабричного гудка. Они уселись втроем под Берговой стенкой. Когда была охота, он умел подражать звукам, издаваемым мулами, лошадьми и всеми автомобилями всех марок на любой скорости. – Эй, а сколько вообще правительство платит за уран? – Я слыхал, что гарантированный максимум семь долларов двадцать пять центов за фунт. А сколько фунтов приходится на тонну, зависит от месторождения. В среднем получается четыре фунта на тонну. Но в Канаде есть богатое месторождение, где выколачивают по восемьдесят фунтов из тонны. У меня есть журнал со статьей про это, «Аргоси» называется, тебе будет интересно взглянуть. Лоял посветил фонарем на ряд шурфов, просверленных на двенадцать футов внутрь скалы. – Не сла́бо. Думаю, Бергу хватило бы на лодку, – сказал он. – Ага. А тебе – на ферму. Если ты до сих пор маешься дурью купить ее. – Я просто хочу иметь небольшое местечко, где смогу работать на себя. – Таких не бывает, – ответил Берг, открывая свой ланч-бокс и доставая термос. Едва он успел открутить крышку, как они почувствовали, что земля под ними вспучилась и послышался рев обваливающегося туннеля. Пол взбрыкнул. Поднялась удушающая пыль. Крышка от термоса Берга звякнула, ударившись о камень. Налобный фонарь Огурца шмякнулся о стену и потух. Лоял лежал на спине, и на него в облаке пыли сыпались мелкие камни. Берг ругался, луч его фонаря метался из стороны в сторону – видимо, он старался оглядеться. Лоял почувствовал ледяной холод и подумал: может, у меня сломан позвоночник? Он слышал, что, когда ломается спина, человек не испытывает особой боли, но чувствует онемение и холод, не может двигаться. Он не хотел пробовать. Берг продолжал суетиться, ругаясь и освещая фонарем обломки. Послышался страшный стон. Лоял подумал было, что это Огурец, но потом понял, что звук доносится из-под вентилятора, глухой, будто на его источник навалились тысячи тонн камней. – Огурец? Ты жив? У тебя кровь? – Я уронил свою свиную отбивную, – ответил Огурец. – В воду уронил. Тут Лоял понял, что холод – это ледяная вода, которая на дюйм затопила туннель и в которой он лежит. – Черт побери, откуда эта проклятая вода? – В его голосе слышалась паника. Он встал, дрожа всем телом. Вроде ничего у него сломано не было. Вода доходила ему до щиколоток, одежда на спине насквозь промокла. Саднило колени. Вода прибывала отовсюду: проступала на потолке и стенах тысячами крохотных капель словно пот собиралась в струйки, стекала на пол и скапливалась под ногами.