– Господи, господи, господи, – стонал Огурец. – О Господи Иисусе, вода! Утонуть, да еще в темноте! – Мы не знаем пока, насколько все серьезно. Возможно, там, наверху, все в порядке и нас уже стараются достать отсюда. – Голос Берга звучал напряженно, но без паники. Они на несколько секунд задержали свое прерывистое дыхание и прислушались, не доносится ли сверху ухающий звук молотков. Скала заскрипела. Тяжелые капли все падали и падали, эхом отдаваясь по всему продолжавшему затопляться забою. Лоял вдруг почувствовал неестественное спокойствие. Интересно, они утонут или их раздавит камнями? В любом случае они умрут под землей. Бергу уже доводилось попадать под завалы. Он знал правила. – Надо беречь батареи. Не включайте фонари, их нам должно хватить на несколько дней. – Дней?! – ахнул Огурец. – Да, старый ты сукин сын. Под завалом можно продержаться и несколько недель, если у тебя есть вода. А она у нас есть. Давайте пробираться к верхнему концу забоя, как можно выше над водой. В темноте они шли вброд по затопленному дну штрека, пока не достигли сухой полоски скалы в том его конце, где работали утром. На ощупь они определили, что ширина сухой части пола – около трех футов, едва хватит, чтобы присесть. Лоял выудил из кармана шнурок, измерил им ширину суши и сделал узелок. Берг шарил руками в поисках инструментов. Вода неумолимо прибывала. Капли барабанили вокруг и сливались, грозя смертельной опасностью. Вода наступала на полоску суши. – Глубина этого забоя тридцать футов. Чтобы его полностью затопить, требуется чертовски много воды, – сказал Берг. – Ага, и что надо делать? Проползти вверх по стене, как муха, и засесть там, наверху? Или плавать по кругу? Можно устроить соревнования по плаванию. Я тебе скажу, что мы будем делать – изображать «поплавок мертвеца»[37]. Никто никогда нас не откопает. Мы – в могиле, Берг. Говорил я тебе: брать третьего человека – плохая примета. Теперь сам видишь! – Огурец говорил раздраженно, потом смачно сплюнул в темноте, словно Берг обманом заманил его в эту смертельную дыру. Они стояли лицом к воде, спиной к стене. Лоял старался не прислоняться. Камень высасывал тепло из тела. Когда ноги у него начали подгибаться, он сел на корточки. Вытянув руку, можно было коснуться воды. Час проходил за часом. Огурец что-то жевал и причмокивал. Должно быть, нашел свою отбивную. – Ты бы приберег еду. Неизвестно, сколько нам здесь торчать, – сказал Берг. Огурец ответил зловещим молчанием. Лоял очнулся в обморочном страхе. В онемевших ногах начинало покалывать, колени были словно чурбаки с загнанными в них клиньями. Огурец мычал какую-то песню на незнакомом языке. Чтобы сохранить равновесие, Лоял вытянул руку, до воды оставалось не больше дюйма. Она уже подступала к стене. – Берг, я собираюсь включить фонарь – посмотреть, есть ли еще сухое место. – Он знал, что другого сухого места нет. Колеблющийся свет налобного фонаря отражался в море, раскинувшемся до са́мого тупика, где камни завалили проход. Прежде чем снова выключить свет, он навел его на Огурца, тот стоял, опершись предплечьями о стену и прижав лоб к мокрым ладоням. Вода заливалась ему в ботинки, кожа на них почернела от влаги и блестела, как лак. – Экономь свет, черт тебя подери, – рявкнул Берг. – Дня через два ты готов будешь убить за свет. Не понимаешь, что сейчас ты расходуешь его зря? Невозможно было понять, сколько времени прошло с тех пор, как они очутились в завале и выключили свет. Часы были только у Берга. Вода уже залила их обувь. Лоял чувствовал, как разбухли его ступни в осклизлых ботинках, плотно забив их вонючей плотью. Суставы стали узловатыми, мышцы от холода сводило судорогой. Послышался какой-то нарастающий звук. Сначала Лоял подумал, что сыплется каменный щебень, но потом сообразил, что камешки входили бы в воду беззвучно, как ножи. Чуть позже он догадался, что́ это была за «трещотка»: Берг и Огурец мелко клацали зубами, его и самого холод пробирал насквозь, пока тело не начало дрожать. – Вода такая ледяная, что вытягивает из нас все тепло. Холод убьет нас прежде, чем мы утонем, – сказал Берг. – Если бы удалось найти какие-нибудь инструменты, молоток и зубило, например, у нас был бы шанс выдолбить площадку, на которой можно было бы стоять, а потом высекать ступеньки, чтобы выбираться из воды. Они принялись шарить по дну вдоль стены, там, где работали утром, но попадались лишь бесполезные сверла, потом ланч-бокс Лояла, набитый размокшей бумагой и хлебным мякишем, однако кусочки ветчины все еще были съедобны, и он сжевал один, а другой положил в карман куртки. Молотки для дробления камня, зубила и прочее нужное лежало в деревянном плотницком ящике с ручкой-перекладиной. Все они это знали, но не находили ящика, даже когда вошли в воду по колено и стали осторожно водить ногами по дну. – Если я на него и наткнусь, я ничего не почувствую, – сказал Лоял. – Господи, у меня так болят ноги, что я не понимаю, хожу я или стою на месте. – Я сам нес сюда этот ящик, – сказал Огурец. – Прямо ощущаю его тяжесть в руке. Но не помню, где поставил. Может, там, за рельсовым путем? Хорошо помню, как мы по нему ехали. Лоял едва не физически ощущал всю тяжесть нависающей над ними и оседающей каменной массы толщиной в полмили. Огурец бормотал: – Должен быть где-то здесь. Может, я подумал, что нам инструменты сегодня не понадобятся? В темноте они напрягали невидящие глаза в направлении рельсового пути в надежде разглядеть ящик с инструментами, наверняка погребенный теперь под завалом. В кромешной тьме красные пятна и вспышки плясали у них перед глазами. Вода медленно прибывала. Спустя долгое время, не меньше восьми или десяти часов, как казалось Лоялу, он заметил, что боль в ступнях, икрах и бедрах сменилась холодным онемением, которое подступало к паху. В полуобмороке, он прислонился к стене, потому что уже не мог стоять. Берга мутило в темноте, а между рвотными позывами он так сильно дрожал, что голос вырывался из него мелкими толчками. Огурец, по другую сторону от Лояла, в той же темной сырости дышал тяжело и медленно. Повсюду вокруг продолжалась монотонная капель. – Берг, включи фонарь и скажи, который час. Это поможет нам сохранять хоть какое-то представление о времени. Непослушными пальцами Берг нащупал кнопку на фонаре, но не мог рассмотреть циферблат, потому что часы дергались и скакали на его трясущейся руке. – Господи! – сказал Лоял, придерживая пляшущую руку Берга. Часы показывали десять минут третьего. Дня? Ночи? Два часа утра после обвала или на сутки больше? – Огурец, как ты думаешь, сейчас два часа дня или ночи? – спросил он и посмотрел на Огурца, широко расставившего ноги, прижавшего руки к скале, чтобы снять с ног вес тела, и опустившего голову. Огурец обернулся на свет фонаря, и Лоял увидел кровавые потеки под его черными ноздрями, пропитавшуюся кровью рубашку и доходившую ему до колен воду, окрашенную кровью. Огурец открыл рот, и между окровавленными зубами показался бледный язык. – Тебе легче. У тебя детей нет. Лоял отвел фонарь, ему не оставалось ничего, кроме как стоять в своем полуобморочном состоянии и ждать, слыша, как кровь капля за каплей вытекает из Огурца. Теперь он знал: во время последних вспышек сознания, когда спина ее выгибалась дугой, что он принимал за исступление страсти, но что на самом деле было судорожной попыткой сбросить с себя его смертоносное тело, в те долгие-долгие секунды каждым умирающим атомом своего тела Билли проклинала его. Она желала ему сгнить заживо – страдание за страдание, – прожить худшую из всех возможных жизней. И она уже увела его из родного дома, заставила жить среди чужих, в чуждой обстановке, лишила шанса иметь жену и детей, обрекла на нищету, всадила в него индейский нож, а теперь гноит ему ноги в воде посреди кромешной тьмы. Она искорежит и изломает его до последней клеточки. «Билли, если бы ты могла вернуться, ничего этого не было бы», – прошептал он. Лоял очнулся от того, что окунулся под воду. Не мог стоять: распухшие ступни не чувствовали опоры. Он понимал, что нужно снять ботинки, эту расползавшуюся кожу, стискивавшую плоть, распустить стягивавшие ее шнурки – наверное, их придется разрезать. Хватая ртом воздух, он пригнулся к воде и нащупал правый ботинок. Раздутая нога выпирала над ним, как квашня. Корчась от судорог, он стал под водой тянуть кончики шнурка, пытался развязать мокрые узлы. Спустя долгое время, много часов, как ему показалось, он вытащил-таки шнурок из дырочек и начал высвобождать ногу из ботинка. Боль была адская. Нога забила собой ботинок плотно, как кол, вогнанный в землю. Господи, если бы он мог видеть! – Берг! Берг, мне нужно включить фонарь. Чтобы снять ботинки. Берг! У меня ноги раздулись до невозможности. Берг молчал. Лоял включил налобный фонарь и увидел, что он, припав к стене, наполовину повис над маленьким выступом, опираясь на него коленями, принявшими на себя часть тяжести его тела. Под мутной водой Лоял почти не видел своих ботинок, а их надо было разрéзать. Встав на ноги, он выключил фонарь, пока нащупывал нож в кармане. Открыть складной нож оказалось очень трудно, а еще трудней сесть – скорее, упасть – обратно в воду и разрéзать толстую кожу. Он старался как можно меньше пользоваться фонарем, пока, задыхаясь, со стонами, пилил ее. Наконец проклятые ботинки были сняты, и он отшвырнул их в темноту, где они с тихим всплеском шлепнулись в воду; Берг справа от него тяжело вздохнул. Ноги онемели. Они ничего не чувствовали. – Берг! Огурец! Снимите ботинки. Мне свои пришлось разрезать. – С-с-с-лишк-к-к-к-ом холодно, – сказал Берг. – Ч-ч-ч-ерт-т-т-овски холодно. Н-н-не могу. – Огурец, скинь ботинки. – Огурец не ответил, но было слышно, как кровь капает в воду: кровь-кровь-кровь-кровь-кровь-кровь… Говорить, думать стало трудно. Лоялу снились длинные изнуряющие сны, от которых он старался, но не мог очнуться. Несколько раз ему казалось, что он сидит в кресле-качалке возле кухонной плиты, прижав к груди спящего ребенка, у которого от его свистящего дыхания на головке шевелятся светлые волосики. У него сердце щемило от нежности к младенцу, пока его мать, вороша дрова в очаге, не сказала небрежно, что это не его ребенок, что это – дочка Берга и что из его собственной жизни все подобные радости вырваны, как листки из календаря, и навечно для него потеряны. Потом он будто бы спросил у Берга, который час, но свет от фонаря был тусклым, а часы всегда показывали десять минут третьего. – Остановились, – сказал Берг. – Часы ос-с-становились. – Как ты думаешь, сколько мы здесь уже пробыли? – Теперь он разговаривал только с Бергом и стоял ближе к нему. – Несколько дней. Пять, м-м-может, четыре. Если ты их услышишь, нам нужно будет стучать, чтобы они поняли, что мы тут еще живы. Перлетт. Надеюсь, они з-з-за ней присмотрят. – Перлетт, – повторил Лоял. – Она твой единственный ребенок? – У меня их трое. Перлетт. Джеймс. Абернети. Д-д-для краткости – Берни. Кроха еще. Каждую зиму болеет. – Берг направил слабый свет на стену. Уровень воды понизился на два дюйма. – У нас есть ш-ш-шанс, – сказал он. – Так или иначе, шанс еще есть. В умирающем свете, направленном туда, где стоял Огурец, была пустота. Они звали его, стуча зубами, но в ответ не доносилось ни звука. Огурец находился за пределами круга света и был безмолвен. Когда наконец послышался глухой отдаленный стук, они, заплакав, принялись колотить мокрыми обломками камней в стену. В темноте, чуть в стороне от них, Огурец перекатывался в восьмидюймовой шахтной воде, снова и снова, словно в поцелуе, касаясь губами каменного пола, как будто благодарил за то, что обрел дом. 15 Записная книжка индейца Он несколько лет носил записную книжку индейца с собой, пока не начал писать в ней. Книжка была в мягкой обложке – узкие полоски змеиной кожи, сшитые швом в крупную елочку, страницы – со скругленными уголками. Почерк у индейца был кошмарным; буквы с наклоном в разные стороны, без верхних линий, но с длинными болтающимися подстрочными хвостиками, слова наползали друг на друга, пропущенное вставлялось над уже написанными предложениями. Некоторые страницы выглядели странно. На одной, например, Лоял прочел: жертвоприношения плач голодание тюрьма сны и видения путешествия На другой ломаные предложения гласили: «Мертвые живы. Власть приходит от жертвоприношений. Пошли мне хорошие мысли, умерь мои необузданные желания, укрепи мое тело, не позволяй мне есть неправильную пищу. Солнце и луна будут моими глазами. Дай мне увидеть белый металл, желтые стебли, красный огонь, черный север. Прокрути мои руки 36 раз». Интересно, жертвоприношения – это скальпы? – промелькнуло в голове Лояла под ковбойской шляпой. Фраза о мертвецах, продолжающих жить, привела на память Берга, с его идеей о возвращающихся призраках шахтеров, и его дочку, какой он ее себе представлял, реальней, чем в любых рассказах Берга. Дети Берга со вкусом снега во рту, подумал он. И сам Берг, ковыляющий где-то на алюминиевых ногах. Он слышал, что в маленькой больнице в Афрейтсе, куда доставили Берга, медсестра разрéзала шнурки на его ботинках, потом начала снимать левый с его ноги. Ботинок хлюпнул, и вместе с ним, прилепившись к стельке, отвалилась разбухшая, как губка, нижняя часть ступни, оголив блестящую кость. Лоял не помнил, отвезли ли его самого в ту же больницу. По крайней мере, он все еще мог довольно хорошо ходить, во всяком случае, он не потерял ни ступни, ни пальцы на ногах, хотя было ощущение, что боль навсегда поселилась в костях его ног. Были в книжке рисунки птиц, сделанные выцветшими теперь чернилами, страница с рисунками оказалась мятой и испачканной, как будто раскрытая на ней книжка когда-то упала на пол и ее несколько дней, пока кто-то не поднял, топтали ногами. Но бо́льшая часть книжки оставалась свободной, словно индеец недавно начал ее в продолжение того, что было написано в предыдущих. Заголовки некоторых страниц представлялись весьма полезными: Доход Расходы Места, где я был Достопримечательности