Вулфф рассмеялся: – Вот и я про то же. Эй, вы крабов любите? – Пожалуйста, не разговаривайте, – пробормотал Гоулмен, низко склонившись к Лоялу и всматриваясь. Наконец он наложил ему на глаз повязку телесного цвета и закрепил ее пластырем, который больно стягивал волосы. – Крабовые ножки – подарок Аляски человечеству. В «Короле Конге»[62] получают королевских крабов – думаю, поэтому гостиница так и называется – замороженными, самолетом, два раза в неделю и готовят их так, что пальчики оближешь. Ешь – и кажется, что ты умер и попал на небеса. Приглашаю вас поужинать со мной сегодня в «Кинг-Конге». Крабовыми ножками. Croix de Guerre[63]. Поговорим о наших военных ранах. Сравним наши достижения. Вы расскажете мне об уране, а я вам – о костях динозавров. Вас, док, я бы тоже пригласил, но вы вечно говорите о кишках и свищах. – Вы что-то знаете о динозаврах? – Знаю ли я что-то о динозаврах? Открою вам маленький секрет: никто ничего не знает о динозаврах. Безумные идеи, дикие теории, пижоны, которым только сценарии для фильмов сочинять. Слыхал я, как они вопят, стоя перед известняковым вырубом и засунув палец в задницу. Строят предположения, дерутся, страдают от змеиных укусов, вручную переворачивают тяжелые камни на много миль вокруг, наезжают на других парней… – Он играл бровями, как Граучо Маркс[64]. – А вот что делаю я. Связываюсь с ребятами из университетов и музеев. Нахожу ископаемые, выкапываю их, передаю на восток палеонтологам и предоставляю им разбираться, кто кого ел, сколько кому зубов для этого требовалось и какое латинское название кому следует прилепить. Всю зиму они пишут мне письма, они большие мастера в этом деле. Потом, летом, приезжают со своими помощниками и студентами старших курсов. Я варю им кофе. Вырубаю породу, гружу ее на грузовик. Заползаю в пещеры. Хотите работу? Как раз имеете прекрасный шанс. Тому парню, который до сих пор копал вместе со мной, лучше бы уже пересекать границу Калифорнии, иначе завтра он будет покойником. В том, что делал, он понимал столько же, сколько какой-нибудь железнодорожный проводник понимает в балете. А с вами мы составим прекрасную команду: Одноглазый и Однорукий. Может, случайно выкопаем что-нибудь особенное, чтобы больше не надо было работать. Поглощая сладкое крабовое мясо, Лоял рассказывал о своих урановых скитаниях, о геологах и урановой смолке, о том, что все прибирают к рукам инвесторы горнодобывающих компаний. – Они как вонь над говном, – сказал Лоял. – Когда я начинал на Плато, это было индивидуальное старательство. Ты находил нужные пласты, знал свой показатель фона и шел туда, сверяясь со старым тикающим счетчиком Гейгера. Был другой хороший способ: забираться под утесы и осматривать отколовшиеся обломки. Так Вернон Пик нашел свое «Спрятанное сокровище»[65]. Он ничего не знал о старательстве, был болен, на грани срыва, изнурен. Остановился отдохнуть у подножия утеса и увидел, что его счетчик выскакивает за шкалу. Вернул его к самому низкому значению, оно опять скакнуло до самого верха. Постучал по нему – показатель все равно держался на верхней отметке. С минуту он думал, что счетчик сломался. Потом сообразил, что этот кусок скалы отвалился от утеса, взобрался на него со своим счетчиком и нашел! Теперь Вернон Пик – урановый миллионер. Продал свое месторождение за девять миллионов долларов. Что еще я делал? Тщательно изучал карты, искал названия вроде Ядовитый ручей или Каньон плохой воды. Знаете зачем? Потому что уран часто находят там, где залегают селен или мышьяк. Глядя на Пулю, Лоял тоже выжал лимон на крабовое мясо. – А Чарли Стин нашел свой «Ми Вида» в Большом индейском каньоне. Говорят, он заработал на нем шестьдесят миллионов. А еще был водитель грузовика, который начал разрабатывать заброшенный медный горный отвод, «Хэппи Джек», со своим двоюродным братом и, черт побери, наткнулся на залежь урановой руды стоимостью в миллионы долларов. Один парень ехал к кому-то чинить резервуар для топлива и проколол шину. Пока он ее чинил, включил счетчик Гейгера. Ну и – сами понимаете. Таких историй куча. Некоторые так и разбогатели. Я однажды нашел очень перспективный участок. Застолбил его, но не измерил как следует, там было шестьсот на полторы тысячи футов, а я что-то напутал. Оказалось, один парень все время за мной наблюдал. Поехал я в город с полными мешками руды, чтобы зарегистрировать заявку, а он незаконно захватил мой участок и зарегистрировал права раньше меня, потому что я не измерил его как надо. Мне казалось, что там пятьсот на пятьсот футов. Век живи, век учись. В другой раз я нашел место с, как мне казалось, бедной рудой, продал его «Уратексу» за десять тысяч. По тем временам неплохо заработал. Купил себе новенький хороший джип-вилис, новый спальный мешок, еды всякой, купил за тысячу долларов и установил на джип сцинтиллятор и стал ездить искать что-нибудь еще. Я был уверен, что мне наконец повезет. Господи, я исколесил в своем джипе по Плато пятьдесят тысяч миль. А потом мне стало скучно. Не знаю почему. Я утратил интерес. Тысячи парней по-прежнему бродят там – прыщавые юнцы и водители автобусов – все в сапогах от змеиных укусов. Он поворошил салат в своей тарелке. – Вот что действительно доставляет мне удовольствие, так это кости. Я буду вручную ворочать окаменевшие стволы, но кости найду. Уран – это, конечно, хорошо, но я ненавижу возить руду на приемные пункты. Теперь я вожу найденные кости Доналду, в Споттед-Дик. – Доналду?! – воскликнул Пуля. – Во-первых, как пить дать он вас обдирает как липку, во-вторых, там, где теперь находится мистер Доналд Би, он еще очень долго не сможет покупать никаких костей. Доналд в тюрьме. – Вулфф высосал мясо из крабьей ножки и запил растопленным маслом из кувшинчика. Губы и подбородок у него залоснились. – Как это случилось? – Автокатастрофа со смертельным исходом при отягчающих обстоятельствах. Две недели назад. Он очень прилично набрался в собственном баре и поехал за чем-то домой – там всего-то футов шестьсот по дороге – только вот поехал он по встречной. В разгар дня. Столкнул с дороги лошадь, девочке, ехавшей на ней, почти оторвало ногу. А Доналд поехал дальше. Потом сказал: думал, мол, это перекати-поле. Девочка истекла кровью. На Доналде – ни царапины. А девочка эта была дочкой нового владельца «IR & S». Я слышал, какая-то компания парней собирается поджечь тюрьму, где Доналд ожидает суда, – чтобы сэкономить на судебных расходах. Как насчет стейка «море-суша»[66]? Думаю, я еще способен нанести кое-какой ущерб стейку, а потом собираюсь выпить полбутылки виски и отправиться на покой. Рука начинает болеть как про́клятая. А как ваш глаз? – Болит как проклятый. – Официант! Два двойных виски и два стейка из вырезки, средней прожаренности. * * * Три лета он время от времени копал с Вулффом. Вулфф показал ему то, что он называл профессиональными хитростями. – Два правила, Блад. Доставай ископаемые фрагменты из земли и вези домой в как можно лучшем состоянии. И записывай все, до мельчайших подробностей, о местности и пласте, в котором они найдены, о положении, в котором они лежали, и всю эту информацию прилагай к находке. Вот, пожалуй, и все. У Пули он научился терпению, перенял умение неторопливо производить зрительный обзор, чуять насквозь кремовые и густо-красные агреллитовые обелиски[67], крошащиеся персиковые утесы, белые ущелья, разъедающие берега потоки молочного цвета воды, лиловые насыпи и купола магмы – и все это под палящим зноем, давясь от желания глотнуть что-нибудь, кроме отдающей резиной воды из фляги. – Черт тебя дери, Блад! Если ты не можешь отличить кроличью челюсть от ступни пятнадцатого размера, то ты занимаешься не своим делом. Известковая пыль, мелкий песок обезжиривали кожу, вызывали воспаление глаз. Жар струился от выбеленной земли, как электрический ток. Зачастую они выходили на свой промысел после дождя в надежде, что потоки дождевой воды, стекающие в высохшие русла и углубления, смоют поверхностные слои песчаника и обнажат ископаемые останки. Он научился ходить, низко склонившись к земле, всматриваясь в выступы-гребешки и бугорки, могущие оказаться оголившимися костями. Он разгребал муравейники ради крохотного зуба или косточки грызуна, очищал от песка раковины, покрывал шеллаком хрупкие кости, извлеченные из выветренных склонов, а потом, на месте ночевки, они с Пулей сидели и очищали их от земляной корки зубными щетками и упаковывали обернутые бинтами находки для отправки на восток. Кабина грузовика напоминала воронье гнездо: она была завалена рулонами геологических карт, отпечатанных бирюзовой и оранжево-розовой красками. По полу катались пустые пивные бутылки. Его кепки были заткнуты за спинку сиденья и солнцезащитный козырек. По всей приборной доске валялись сломанные темные очки и пакеты от сухих крендельков. Кузов точно так же был забит старательским оборудованием, пластырями, мешками, стамесками, рулонами туалетной бумаги, газетами, галонными банками клея, шеллака и алкоголя, метелками и кисточками, катушками изоляционных лент, упаковками зубочисток, стоматологическими инструментами, блокнотами. Подо всей этой кучей лежала записная книжка индейца – скрепленный спиралью дешевый блокнот с засаленными разлинованными страницами. Изредка он делал в ней записи. * * * Каждый сентябрь, за несколько дней до начала сезона охоты на лосей, они паковали свои принадлежности и направлялись на север. У Пули была своя хибарка в Черных холмах[68], оттуда они ходили на лося в сосновый лес, пока не утоляли свою охотничью жажду или пока не выпадал первый большой снег, сгонявший их вниз. Пуля, обладавший безошибочным внутренним компасом в тех местах, где искал ископаемые останки, совершенно терялся в лесистой местности. – Не понимаю, как это получается: деревья меня водят, спускаюсь в какой-нибудь чертов овраг и хожу по кругу. Из-за деревьев все вокруг выглядит одинаково. И вдаль не видно. Не по чему сориентироваться, чтобы определить, где находишься, просто прешь вперед. – Отчасти, как думал Лоял, такая дезориентация происходила у старого охотника за ископаемыми из-за того, что в высоких широтах он спал мертвым сном. По утрам выползал из постели и не меньше часа клевал носом над чашкой черного кофе, прежде чем неуверенно возвращался к жизни. В холодный кофе он добавлял сгущенное молоко. «Концентрированное молоко «Карнейшн», лучшее в мире, расфасовывается в маленькие красные баночки; никаких петелек, никаких соломинок, просто проткните дырочку в этой штуковине». Он отправлялся в горы поздним утром и к полудню уже не знал, где находится. Однажды, когда он отсутствовал весь день и всю ночь, Лоял нашел его только по звуку выстрела из его исцарапанного старого ружья калибра.30–06. Он ответил ему выстрелом и пошел на звук, пока не увидел его едва ковыляющим по сухому руслу в разваливающихся ботинках, со сломанным запястьем на импровизированной перевязи. – По крайней мере, кое-что я усвоил, – сказал Пуля. У него так пересохло во рту и язык так распух, что слова едва можно было разобрать. – Я понял, что нельзя стрелять из проклятого охотничьего ружья, как из пистолета. Черт побери, я просто направил дуло вверх, как пистолет, и нажал на курок. Как индейцы на картине «Последний бой Кастера»[69]. И в кино я такое видел. Было такое впечатление, что мне напрочь оторвало кисть от руки. В один год, когда двух-трехдюймовый снежный покров укутал землю, которая еще накануне чавкала слякотью, заливавшей грузовики до самых кабин, Лоял вышел рано, осторожно закрыв за собой дощатую дверь, приглушившую сопение Пули. Серый воздух, пахнувший смолой, ударил в ноздри после спертого духа внутри хибарки. Он ощутил острый прилив жизненных сил и направился на север. Менее чем в миле от их стоянки он заметил следы лосей, пять или шесть животных прошли здесь крупной рысью. Пройдя по следам несколько сотен ярдов, он увидел орешки лосиного навоза; они были еще чуть теплыми на ощупь, он пустился в долгое преследование и на исходе утра увидел молодого самца, стоявшего в лесу и глядевшего назад, словно в ожидании смерти. Лоял вскинул ружье, и лось упал так грациозно, будто много раз репетировал эту часть пьесы. Все оказалось вот так просто. Когда он добрался до хибары, небо, сплошь затянутое облаками, было унылым, как провисшая проволочная сетка. Внутри горел свет. Ему казалось, что плечи у него глубоко прорезаны лямками, на которых он тащил заднюю часть туши. Он надеялся, что Пуля в достаточно хорошей форме, чтобы помочь ему притащить переднюю половину, потом увидел черное очертание лося помельче под деревом. Вулфф сидел за столом, поглощая консервированные спагетти. По его бороде стекали струйки соуса. Ощущался запах красного вина. – Подстрелил кого-нибудь? – Да. Как ты его сюда притащил? Эй, Пуля. Я имею в виду того лося? – Это было чудо. Я пошел прямо по лесу за домом и минут через десять наткнулся на чертовски крупного лося. Я так офигел от неожиданности, что даже ружье не сразу зарядил. Он просто стоял у меня по борту. И не видел меня. Ну, я наконец достал из кармана патроны, вставил в ружье, поднял его, а оно, сука, не выстрелило. Только щелкнуло. Лось услыхал и бросился наутек. Тогда я переломил ствол и знаешь, что сделал? Вставил в него вместо проклятого патрона тюбик бальзама для губ. – Он рассмеялся грубым булькающим смехом. Как боров с перерезанным горлом, подумал Лоял, который уже раз двадцать слышал байку про губной бальзам, и не только от Пули. – Но вижу, ты все равно его подстрелил. Я-то хочу знать, как ты его в одиночку дотащил сюда. – Ах это. Да, это тоже забавно. Я был так ошарашен, что пошел обратно, а по дороге наткнулся на твои следы, но не только я: будь я проклят, если какой-то лось тоже не увидел отпечатки твоих мокасин и не окочурился от сердечного приступа, представив, что ты где-то рядом. Почему бы тебе не подтянуть стул к столу и не открыть банку спагетти? – Пуля был добродушным старым шельмецом. После сезона охоты они расходились, и зимой каждый следовал своим путем. Лоял нанимался на временную работу – ухаживать за овцами или крупным рогатым скотом, пока снег не сойдет с гор. Пуля отправлялся в Лас-Вегас. – Вот увидишь, я вернусь с гораздо большей кучей денег, чем в прошлом году, – самодовольно заявил он. – Я веду чудесную, честную жизнь. Там, в Вегасе, у меня прачечная. Мой партнер из местных, Джордж Уошат – как тебе фамилия для парня, работающего в прачечной[70]? – управляется с нею летом, пока я брожу по горам, осенью я приезжаю с огромным лосем на крыше пикапа, не потому что так уж люблю лосятину, но выглядит шикарно, Джордж отваливает в Палм-Спрингз, где у него тоже какое-то дельце, а я управляю прачечной, строго по правилам – да, мэм, нет, мэм, – не трачу честно заработанные деньги на игру, забочусь о двух своих многоквартирных домах, собираю плату с жильцов, провожу время с детьми, Барбарой и Джози, встречаюсь с бывшей женой и подружками. Моим девочкам сейчас тринадцать и пятнадцать, но у меня в чулке уже скоплено достаточно, чтобы они могли поступить в лучшие колледжи страны. Они умные девочки. Наверняка многого добьются. Джози хочет стать ученым, но в какой области, еще не решила. Подумывает о биологии. Изъявила желание следующим летом поехать со мной копать. Барбара играет на пианино не хуже Либераче[71]. Кроме шуток, она действительно отлично играет. Каждую весну месяц уходил на то, чтобы они снова притерлись друг к другу. Поначалу они работали рядом, но никто не мог долго продержаться рядом с Пулей, не почувствовав себя измочаленным. А Пуля жаловался, что Лоял достает его своей молчаливостью. – Господи, конечно, это надежно иметь работящего и спокойного партнера, но я чувствую себя так, будто обязан разговаривать за двоих. Задаю вопрос, а ты только хрюкаешь в ответ. И мне приходится отвечать на него самому. Лоялу осточертевало слышать, как Вулфф произносил одни и те же две фразы, когда они оказывались в новой местности. Либо: у меня такое ощущение, что в этой скале есть ископаемые, либо – мой всенаправленный инстинктивный локатор обнаружения динозавров говорит, что здесь ничего нет. Постепенно они расходились все дальше и дальше, пока не приходилось кричать, чтобы понять, где находится другой. Собственное ощущение того, где надо искать, Лоял объяснить не мог. Это напоминало заманивание в ловушку: отчасти инстинкт подсказывал, какими путями могли двигаться животные в данной местности, отчасти способность чувствовать многотысячелетний ландшафт, иррациональное понимание, подсказывавшее, где могли находиться озера и места, куда животные приходили поваляться в грязи, где в том исчезнувшем мире располагались карстовые воронки и расщелины. – Черт возьми, ископаемые можно учуять носом, – говорил Пуля. – Это верно, – отвечал Лоял. – Они пахнут, как горелая мука. Но что ему действительно нравилось, так это следы. Сколько раз он останавливался как вкопанный и оттаскивал Вулффа от того, чем он в тот момент занимался! – Какого дьявола? Это всего лишь следы. – Его обклеенные пластырем руки застывали, скрюченные, как когти, и он стоял, уставившись на следы. – Мы не можем раскапывать каждый след, это же целая цепочка, понимаешь? Ты что, хочешь, чтобы мы раскопали две сотни отпечатков ног, каждый величиной со стиральную машину? – Я хочу проследить, куда они ведут. Это не имеет отношения к костям. Кости мертвы, это просто останки, а следы – посмотри, они живые, как будто живое животное их оставляет. Похоже на охоту. Мы преследуем это животное, я прямо чувствую, как оно идет куда-то по своим делам еще до того, как первые люди вышли из небытия. – Его самого удивляла собственная одержимость. – Видишь, как вот здесь передняя часть стопы углубилась в землю, а пятки совсем не видно? Чьи бы следы это ни были, это существо бежало. А посмотри на размер отпечатка. Целый фут. Какая-нибудь зверюга с красными глазами и огромными когтями. Как бы тебе понравилось, если бы такое выскочило прямо на тебя из кустов? А может, за ним гнался какой-то еще больший гигант, и он улепетывал от него со всех ног? Пуля, ты только представь себе это, только представь! – И чего ты так заводишься? – Тем не менее Вулфф написал Фэнти Хорсли из Американского геологического музея Бейнеке, что с ним вместе копает один чудак, которого интересуют следы, и нет ли, мол, кого-нибудь, кто захотел бы, скажем, совершить экспедицию протяженностью с милю по цепочке следов. После бурной дискуссии, оставшись за недостатком доказательств каждый при своем мнении, они устроили привал. Накал страстей доходил у них до точки кипения, и спор превращался в матч по перекрикиванию друг друга благодаря Пуле, который вырос в Южной Дакоте и считал себя знатоком степных трав; бывало, он резко ударял по тормозам, выскакивал на обочину и срывал пучки травы в подтверждение своей точки зрения. – Смотри сюда, Блад, это хохлатый ковыль, кустовой злак, растущий в прохладный сезон, я всю жизнь видел его, а это зеленый ковыль, или трава-дикобраз. Видишь, у нее длинные стебли, как колючки дикобраза. – Ну, не знаю, Пуля, по мне, так эти выглядят как иголки с маленькой ниточкой в ушкé, а те – как иголки дикобраза. – Я тебя люблю, Блад, но ты невежда. И упрямец. Не думай, что я забыл, какую чушь ты нес насчет степного тетерева. Это же здесь практически национальная птица, а ты являешься неизвестно откуда и начинаешь спорить о том, какие они издают звуки. Да я найду тебе сотни людей, которые подтвердят, что они издают звук, похожий на тот, который получается, когда дуешь поверх горлышка пустой бутылки, а ты приходишь сюда бог весть откуда и с буйволиным упорством не желаешь прислушиваться к голосу разума. «Звучит как окарина». Какой хрен вообще знает, что такое окарина? – Любой, кто не вырос в южнодакотском курятнике и не оканчивал школу в Бэдленде[72], знает, что окарина появилась, чтобы приманивать степных тетеревов. Рой Орбисон придумал ее именно для этого. Почему бы тебе не спросить у своей умной дочки, которая играет на пианино, у маленькой Барбары, что она по этому поводу думает. Это убедит тебя раз и навсегда. – Клянусь богом, я спрошу, думаешь, нет? Но Барбара никогда не слышала курлыканья степного тетерева, не видела, как тетерев бежит по своему клочку земли, насупившись, раздув оранжевый зоб, и издает клич, похожий на звук воздушного шара, по которому водят пальцем. Когда Пуля, против ее воли, притащил ее в мартовские прерии посмотреть на тетеревов, она порадовалась тому, что он не живет с ними весь год. Он чувствовал ее сопротивление, и минут пять-шесть они молча сидели в холодном джипе, наблюдая, как ветер скользит по блестящей траве, торчащей из-под снега. Пуля прочистил горло. – Ты знаешь, я сделан не из того теста, чтобы ладить с большинством людей. – Он почесал затылок. – Похоже, я глажу их против шерсти. Барбара ничего не ответила, и они поехали обратно в город. Когда они остановились перед синим домом хозяина ранчо, он печально добавил: – И все равно, тебе следовало бы как-нибудь на днях послушать степных тетеревов. – Да, папа. Пока. 27