Он не мог называть то, что купил, фермой, поэтому именовал «местом». Оно и было местом. Он не знал, что хочет делать – выращивать сахарную свеклу, соевые бобы, пшеницу? Окружной агент упомянул новые сорта – «дурум», «карлтон» и «стюарт»: зерно хорошего качества и устойчивость против стеблевой ржавчины. Машинное оборудование было дорогим. Он мог разводить скот или выращивать свиней. На скотоводстве можно заработать, но для этого нужно родиться скотоводом. Он был знаком только с молочным производством, его заботами были выпас, сено, лесной участок, отчасти полеводство. А «место» для всего этого не годилось. В фермерском деле теперь все изменилось. Пока размышлял, он купил пятьдесят барред-роков[86]. Можно заняться птицеводством. Или выращивать фасоль и горох. Место было неудобным для сна: металлическая кровать с облезшей краской, простыни, сползающие на пол. Неуютный дом. На линолеуме вечно скрипел мелкий песок; почва, занесенная сюда ветром со всех концов света; коричневые клубки, прилетевшие откуда-то из центральноазиатских степей, оканчивали свой путь у него на подоконниках. Тарелка, которую он ставил на стол, тоже издавала скрежещущий звук. Он начал постоянно кашлять – пыль раздражала горло. Какими-то задворками сознания он верил и не верил в то, что работа на ферме поможет ему встать на ноги. Его тревога скорее отодвигалась, чем успокаивалась. Однажды ночью он проснулся, увидев во сне Бена, но Бена более молодого, он таял у него в руках, округляясь, превращаясь в женщину с дырявым швом на интимном месте, с лицом шлюхи из бара Криддла, с мутными глазами и зубами, как у койота. Отшатнувшись, он ощутил горячие пузыри величиной с блин на шее, ягодицах и предплечьях. В зеркале его мягкие черные волосы, уже прошитые сединой, все дальше отступали со лба. В нем еще клокотал гнев, горячий, как молодая кровь. И он ненавидел его в себе. Ближайшая ферма, свиноферма Шиерса, находилась в трех милях к западу – кучка строений, беспорядочно соединенных в нечто общее. Со стариком Шиерсом, в бейсболке с сеточкой сзади, которая подходила по цвету к его седым волосам, и с усами, обрамлявшими сочные губы, он познакомился на продуктовом складе. Кто-то указал ему на двух пшеничноголовых старших сыновей старика, Орсона и Пиго, фермеров, чьи земли примыкали к отцовским с запада. Их работник Ойвинд Руша с целым выводком сыновей сновали туда-сюда из своего дома на колесах, установленного у дороги. Старик Шиерс был полнолицым, жующим табак яростным прогрессистом в области фермерской механизации. Он подвиг Орсона и Пиго в складчину купить новейший самоходный комбайн с кондиционером. – Берите с восемнадцатифутовым режущим лезвием. Берите с защитными стеклами и кондиционером. Скажите, что вам нужна модель со смазывающимися подшипниками, новым V-образным ремнем и ременной передачей. Берите самый большой и сильный, какой только существует. Только так все будет работать – с помощью мощного и верткого оборудования. Нет его у тебя – нет и шанса преуспеть. К нему они присовокупили еще и прицеп – подборщик валков. Когда все это доставили, старик первым опробовал новый комбайн, нахваливая плавность работы рычага переключения передач и акселератора. – Этот сукин сын может убирать все, что ты вырастишь – пшеницу, овес, ячмень, лен, бобы, рис, клевер, люцерну, сою, сено, люпин, подсолнухи, сорго и сорняки, а эти двое могут выращивать все, что он может убирать. – Да, особенно сорняки, – вставил Орсон, домашний шутник. Он нравился Лоялу. Напоминал ему Даба. Как-нибудь на днях он напишет домой, сообщит, что у него теперь есть ферма. Женщина из аптеки, где Лоял покупал свое лекарство от кашля, рассказала ему о еще одном сыне Шиерса, младшем, который вернулся с вьетнамской войны таким мизантропом, что поселился в сарае и ест с тарелки, сделанной из древесной коры, заостренной палочкой или старым штыком, на котором по-прежнему видны пятна крови. Аптека представляла собой блестящее металлическое сооружение, горбившееся позади Кооперативного фермерского банка. Фигура у продавщицы была бесформенной, как размокший сахар. Два странных передних зуба, напоминавших острия вязальных спиц, втыкались в губу. – Он не помогает им на ферме. Просто сидит, закрывшись в сарае. Шиерс решил выгнать его оттуда голодом. Поэтому они уже неделю не носят ему еды. Но миссис Шиерс не выдерживает и каждый вечер, когда идет кормить кур, подсовывает ему тарелку. Еще они регулярно кладут его в ветеранский госпиталь в Фаунтейне. Говорят, годы потребуются, чтобы мозги у него прочистились. Каждый раз, проезжая мимо фермы Шиерсов, Лоял смотрел на сарай в надежде увидеть этого типа. Он подумывал о том, чтобы выращивать сахарную свеклу. Окружной агент активно склонял его к этому. Сейчас как раз имелись семена высокопродуктивного гибридного сорта, стойкого против скручивания верхушек и ложной мучнистой росы[87]. Прослышав об этом, старик Шиерс не замедлил поделиться советом: – Итак, у тебя есть выбор, какое оборудование для уборки свеклы использовать. Существует две возможности. Первая: уборочная машина с ботворезкой. Она идет по полю и срезает ботву, оставляя корнеплоды в земле. Дальше: у нее есть два диска, установленные под углом друг к другу, они вгрызаются в землю, выкапывают и выбрасывают на поверхность корнеплоды. Встряхивающие колеса очищают их от земли, а цепной ковшовый элеватор загружает в фургон-свеклоприемник. Это один вариант. Есть другой, и, будь я на твоем месте, я выбрал бы именно его: уборочная машина с гребенчатым колесом, которое выкапывает и поднимает свеклу из земли вместе с ботвой. За ним – пара вращающихся ботворезов, которые принимают ее и срезают ботву на высоте подъема, после чего транспортер отправляет корнеплоды в свеклоприемник. Это проще. Парень, я выращивал сахарную свеклу, еще когда проклятые цикадки[88] истребляли все на своем пути, а что оставалось, приходилось обрабатывать голыми руками. Ни за что никогда больше не стал бы этого делать. Упаси господь! * * * Лоял заметил объявление «Щенки бесплатно», приклеенное к почтовому ящику Шиерсов. С тех пор как он покинул дом, у него никогда не было собаки. Хотел ли он завести ее снова? Похоже, хотел. Он въехал во двор и увидел кучу собак: суку-метиску с пушистым хвостом, полуовчарку – полубобтейла с примесью колли, скалившую зубы и рычавшую, и четырех щенков-подростков, носившихся от боковой двери к его пикапу и обратно. Пикапа Шиерса во дворе не было. С минуту он сидел, разглядывая собак. Открылась дверь сарая, и показался Джейс, тронувшийся после своих похождений по вьетнамским горам. Он разговаривал сам с собой. Не смотрел ни на Лояла, ни на собак, его обведенные синими кругами глаза скользили по контурам строений, краям облаков, следовали за движением птицы, машины на дороге. Высокий. Худой и негнущийся, как пюпитр, не старше двадцати одного года, с такими светлыми волосами, что они казались серебряными. Теперь его мерцавший взгляд быстро перескакивал с одного щенка на другого, от попытки охватить взглядом их всех разом у него даже открылся рот. Прижав подбородок к груди, он скривил губы. Лоял, распахнув дверцу машины, выбирал щенка, который больше всех ему понравится. В конце концов остановился на смышленой сучке; ловко маневрируя между своими маленькими однопометниками, она домчалась до пикапа Лояла, присела пописать, потом забежала за спину Джейса, чтобы он ее не видел, пока не развернется. – Думаю, мне нравится эта, – сказал Лоял. – Что бы я мог вам за нее предложить? Джейс откинул голову назад так, что кадык у него побелел от натуги, попробовал что-то сказать, но не смог, слова кувыркались у него во рту, туго натягивая жилы на шее. – Х-х-х-о-т-ть вс… вс… вс… всех их. – Потом каскадом неразделенных слогов: – ВонтамстроятМакдоналдс. Вооооозлеперекрестка. Строят. «Макдоналдс». Лоял присел и зацокал языком, подзывая щенков. Они бросились к нему, со смеющимися мордочками, горячими подушечками лап и острыми коготками, впивавшимися ему в колени. Взяв на руки смышленую девочку, он посадил ее на пол в пикапе. – Благодарю вас, – сказал он Джейсу. – Заходите как-нибудь. Выпьем пивка. – А-а-а-а. Собачка уже сидела на сиденье и царапала стекло. – Вниз. Вниз, девочка, вниз, Детка. – Он знал, что собачье имя должно быть коротким и щелкать во рту – как Бич, Пик, Рекс, – но это было лучше. Детка. Маленькая девочка. Они выехали со двора, собачка делала выпады в сторону руля, каждый раз, когда Лоял поворачивал его, кусала обод и забавно по-щенячьи рычала, пока не устала от собственных прыжков и не заснула, клубком свернувшись в пятне солнечного света. Ночью среди вспаханных прерий тьма была еще темнее, чем в Мэри-Магге, где ее освещали по крайней мере те синие и оранжевые датчики, которые мелькали даже под закрытыми веками. Здешняя темнота казалась более черной по контрасту с россыпями звезд, астероидов, комет и планет, дрожавших над головой, словно под порывами космического ветра. На всем бескрайнем пространстве полей взгляду не встречалось ни одного желтого окна, ни одной пары ползущих фар, пробивающих кромешную пустоту. Звезды вызвали в нем тоску по Бену, великому любителю этих холодных точек. Может, его уже и в живых нет. Звезды не были неподвижными; они дрожали, как будто покоились на поверхности черного желе. Это было из-за ветра – слоистых потоков воздуха, плывших над землей, как половодье искажающих изображение замутненных илом жидкостей, – сморщивавшего далекую астрономию. Ветер носился взад-вперед, как бесконечно работающая пила. Если Лоял лежал на спине и подушка не затыкала ему уши, он слышал, как песчинки бьются в окна. В ночи полнолуния ветер ревел, набрасываясь на дом, мычал, бродил в темноте, с грохотом катал ведро во дворе, хлестал сорняками по дощатой обшивке, пока все эти визги и хлопанья не заставляли Лояла выпутаться из своих серых простыней и кричать, уставившись в потолок. Когда живешь один, остается только кричать в потолок. Но его крики будили собаку, она начинала ходить взад-вперед по кухонному линолеуму, цокая когтями, беспокоясь, не набросились ли наконец на них под покровом темноты зловещие облака, бежавшие днем по небу. * * * Все же он решил, что стоит выращивать бобы. Черт с ней, со свеклой. Бобовые ему были понятней. Он обзавелся подержанным трактором, прицепами для вспашки и сева, договорился об аренде знаменитого комбайна Шиерсовых сыновей на время уборки бобовых, после того как они закончат жатву. – Если через год-другой дела пойдут, ты, может, купишь лопастной комбайн для уборки бобовых, – сказал старик Шиерс. – С ботвоотводом, разделителем рядов и валкователями. Но, возможно, ты прекрасно обойдешься и комбайном моих мальчишек, только скорость используй не больше, чем на треть. Ну, еще тебе предстоит немного потратиться на сушилку. Когда будешь готов, я с удовольствием приду и посмотрю, как там у тебя все работает. * * * Бобовое дело наладилось на второй год. Прежде чем собирать урожай, Лоял хотел обнести изгородью двор и высадить новую защитную лесополосу из тройного ряда сосен. Старые тополя растрескались и поломались от времени. Однажды днем, незваный, крадучись, помочь ему строить изгородь пришел Джейс. Лоял испугался, увидев его, но подумал, что бедолага наконец пришел в себя после многих месяцев лечения в ветеранском госпитале. Весь день они работали молча, слышался только скрип и лязг ручного бура да Детка галопом носилась по двору, вспугивая жуков. Время от времени Лоял через плечо бросал взгляд на Джейса. Тот знал, как устанавливать столбы. Лоял обратил внимание на то, как плавно работали его мышцы. Наверное, в последнее время он довольно много помогал по хозяйству старику Шиерсу; лицо и торс у него обгорели на солнце. Серебристые волосы были собраны в пучок под фермерской шляпой. Ближе к закату Лоял велел ему заканчивать. – Полшестого, – сказал он. – С меня довольно. Давай выпьем пива на крыльце, охладимся немного. Пиво приятно остужало их разгоряченные глотки. Пили молча. Лоял вынес фунт дешевого сыра и хлеб. На краю равнины испарялись последние лучи солнца, и на ясном небе появились первые звезды. Джейс хлопнул себя по шее. – Попался! Бутылка загудела, когда Лоял подул поверх горлышка. Джейс встал. Что-то в его манере двигаться напоминало форель, замершую в струящемся потоке, а потом вдруг стремительно ныряющую. – Ну, я пошел. Приду снова, если во мне будет нужда. – Очень тебе благодарен, – ответил Лоял, уже понимая, что будет его нанимать. В тот день он испытывал какой-то нелепый прилив удовольствия и допоздна слушал радио. * * * Чистая темнота, царившая раньше по ночам, была рассеяна потоком света, лившегося теперь от выстроенного на перекрестке «Макдоналдса». Фермерские семьи съезжались издалека, как на свадьбу сына, чтобы съесть котлету в разрезанной булке, слизывая скользкий соус, и попить через соломинку из провощенных бумажных стаканчиков. Свет над парковкой вздувался, как гигантский волдырь на сухой коже ночи. В конце дня Джейс и Лоял сидели на крыльце, в задубевшей от пота одежде, с холодными бутылками в руках, Джейс, по пояс голый, в прислоненном спинкой к стене кресле, с волосами, собранными на затылке; мокрые курчавые волосы под мышками виднелись каждый раз, когда он поднимал бутылку. Детка лежала на спине, выставив проветриваться живот и словно улыбаясь во сне. – Хочешь? – Джейс вытряхнул немного доморощенной травы на листок бумаги для самокруток, свернул, прикурил, вдохнул пахнувший сеном дым и передал самокрутку Лоялу. Разговор начинался неторопливо, Джейс, усталый, вяло ронял несколько рваных слов. Лоял перебирал в уме темы для беседы. Им было удобно целый день работать молча – разве что время от времени попросить передать плоскогубцы. На крыльце было по-другому. Лоял лишь изредка поглядывал на Джейса краем глаза. Он чувствовал собственную увядшую кожу, которая обвисла на нем, как подгнившие обои. Антифонный[89] разговор начинался с погоды, засухи, ураганов, с «ох уж этот проклятый ветер, эти смерчи». Сколько мяса осталось в морозилке. Сгорит огород или нет. Больные животные. Вода и колодцы. На что способны собаки. Мотор работает ровно, но от тормозов почти ничего не осталось. Элвис… – Тыыыыы… ээээ… хочешь Элвиса? Смотри! – Джейс, на вид безупречный, как гладкий речной камень, взмахивая руками, словно крыльями, начинал завывать и, вращая бедрами, двигаться по двору. «Аа – оооо, аа – оооо!» – пока собака не садилась перед ним и, задрав морду, не выдавала длинный йодль. Из темноты ей издевательски отвечал койот, а Лоял, с бьющимся сердцем, каблуками отстукивал ритм по ступеньке. Койоты, пшеница, сухая фасоль, соя, кукуруза, породы свиней и их способность набирать вес, мормоны, ядовитые укусы и снова койоты. Охота с капканами. Нет, о капканах нельзя, при этом слове Джейса начинало трясти, ход его мыслей опасно переключался на мины-ловушки, на восхождения с полной выкладкой по красным горам, прощупывание земли боевым ножом K-bar, чтобы найти безопасное место и присесть, окапывание, остроконечную лопату, едва царапающую землю, пронизанную переплетенными корнями. Его паническая память перескакивала с «мин-лягушек» на палки-пунджи[90], старые консервные банки, начиненные бомбами с пружинным детонатором, детей, взрывавшихся, когда их обнимали. На случайные осколки металла, человеческие ступни, ткани и осколки костей, дождем сыпавшиеся вокруг. Мало кто понимал вселяющую ужас хитрую тактику охотников на людей. Он внезапно задыхался и замолкал при виде того, как собака во сне дергает задней лапой, убегал прочь и не возвращался несколько дней, сваливая всю работу на Лояла. – Ты нннне знаешь. Какое смыыыыышленое… эточееееловеческоесущество. Так что касались только менее опасных тем: маленькие фермы обречены; будет ли хоть какая-то польза от этого сукина сына Бутца[91] или придется продавать свои фермы крупным корпорациям; отравление человека вследствие укусов насекомых; люди с неестественно большими ступнями. Мормоны, лучшая древесина для изгородных столбов; что умеют собаки; что лучше – ледяное или просто немного охлажденное пиво; Фрэнк Заппа[92]; женщины; мини-юбки. Нет, женщины – нет. Лоял с хрустом раздавливал пивную банку в своих заскорузлых ладонях и сплевывал на землю. Вместе они построили свинарник, новый сарай для хранения техники, гараж для пикапа Лояла, обнесли изгородью квадрат двора вокруг дома, посадили сосны. Почему бы и нет, думал Джейс, деньги хорошие, да и кто еще нанял бы чокнутого сукина сына, который курит траву и завывает? Почему бы нет, думал Лоял, кому плохо от того, что есть с кем поговорить? На третий год его хозяйствования после удушающего августа засушливое лето не кончилось, ветер дул не переставая. Лоял никак не мог привыкнуть к тому, как он придавливал его к земле, когда он склонялся, чтобы снять колесо, как загонял за угол курятника. Собака, куры, Джейс. Он был изолирован в своей жизни, как музейный экспонат. Мебели в доме почти не было. Подернутые пленкой окна возвращали ему его собственное отражение: лицо, поросшее седой щетиной, руки в боки или полуразведенные, как у человека, приближающегося к партнерше по танцу. По утрам он включал радио в кухне на полную мощность и выключал его, только когда ложился спать. Черно-белый телевизор на кухонном шкафу рокотал оловянным смехом. Еще один радиоприемник, стоявший на стуле, служившем ему прикроватной тумбочкой, без умолку тарахтел, теша его четками песен, повторявшихся снова и снова, снова и снова, взволнованными голосами, кричавшими: «Отечественная обувь – лучшая в мире!», пока он не засыпа́л, но и в полусне продолжал слышать сквозь завывания ветра голоса, смеющиеся в промежутках между песнями, как голоса далеких родных, как электростатические помехи, доносившиеся из других галактик. Засуха не кончалась всю осень. У Джейса случился рецидив, и он опять каждый день ездил в ветеранский госпиталь. Начались равноденственные сухие бури[93], ветер гонял по полям сухую землю и кусты перекати-поля, сбивал в пучки бурьян, разносил по земле сорные семена. По ночам Лоял слышал, как все это приглушенно скребется о доски дома. В последнюю неделю октября, когда бобы еще оставались на грядках, ветер, приливной волной накативший с запада, переворачивал землю вверх дном. Дом содрогался. Сидя на краю кровати, Лоял писал в своей «записной книжке индейца», теперь это была бухгалтерская книга с зелеными страницами и вертикальными столбцами приходов и расходов. Ферму буквально сдувало. Небо задыхалось от пыли, гасившей звезды. Дом едва ли не поднимало над фундаментом, окна, казалось, вот-вот треснут. Собаку мучили завывания в дымоходе. И лишь перо Лояла скользило уныло, плавно и спокойно. «Желтая куртка»[94] укусила в большой палец. Бобы почти созрели. Еще несколько дней. Весь день сильный ветер. Как там Джейс?» Утром все звуки в спальне оказались приглушены. Он сел, посмотрел на часы рядом, на стуле, – половина восьмого, день, можно сказать, в разгаре, но в комнате тускло. Ветер был едва слышен, но он ощущал его по тому, как дрожала кровать. Окно было чем-то закрыто снаружи, чем-то похожим на ком слипшихся ивовых листьев в весеннем водостоке. Лоял подошел, стекло искаженно отразило его лицо, и он узнал перекати-поле – перекати-поле, залепившее окно второго этажа. По всей открытой поверхности земли ветер гнал сбитые в комья сорняки, которые, утыкаясь в заборы из колючей проволоки, висли на них, прибивались к домам и загонам для скота, добирались до барьерных рифов. Он спустился вниз. Кромешная тьма. Не удавалось открыть наружную дверь. Он навалился на нее всем телом. Дверь приоткрылась на дюйм-другой и отскочила назад, как резиновая. Он включил радио, но электричества не было. Снова поднявшись наверх, увидел слабый свет, сеявшийся из-под двери свободной комнаты. В ней, расположенной с подветренной стороны, окно было свободно. Он выглянул наружу. Ветер по-прежнему стремительно несся по прерии, клубки перекати-поля скакали в пыли. Внизу, прибитый к дому, лежал слой перекати-поля высотой более десяти футов, принесенный из-за угла, с заполоненного сухой сорной травой переднего двора. Ему не хотелось спускаться в этот завал по веревке из скрученных простыней, потом пробиваться туда, где накануне была входная дверь, и растаскивать огромные завалы перекати-поля, но ничего лучше он придумать не мог. Должно быть, ветром сорвало часть изгороди и через дыру нанесло весь этот сор. Спускаясь по простыням из окна, он слышал где-то на западе вой сирен. Если на скорости врежешься в такой завал на дороге, как пить дать перевернешься, подумал он. Узлы на простынях затягивались. Никогда теперь их не развяжешь, пробормотал он себе под нос и почувствовал запружинивший под ногами слой перекати-поля. Весь двор был забит шарами величиной с кресло или даже с машину. Изгородь завалилась. Значит, проблема была действительно в ней. Он проделал туннель к дому через сорные завалы. Его пикап тоже был полностью занесен. Сквозь занос блеснуло стекло, но пробиться к нему сквозь турецкую оплетку[95] спутанных стеблей было невозможно. А ветер продолжал пригонять огромные катуны, он видел, как они скакали по шоссе. Потянул ком на краю двора, но все они были намертво сцеплены друг с другом, упруго и неразъемно. Сухие, как кость, коричневые стебли ломались в руке, из их сердцевины сыпалась труха.