– Пала, тебе нравится? – Ему нужно это услышать. – Да. Красиво и очень необычно. – Она оборачивается и улыбается ему, в ее волосах копошатся москиты. – Я бывал здесь раз сто. Это болото остается самим собой среди красной пустыни эволюции. Однажды он слышал кашель пантеры. Здесь нет мужчин в пляжных трусах цвета манго, женщин, притворно ахающих от восторга, никаких бульдозеров, ошеломительных технологий, стеклопластиковых фантазий. Много лет он вел тайные переговоры, встречался в мотелях с покупателями, маскировавшимися под коммивояжеров или студентов, изучающих окружающую среду. Район благоустройства Риди-Крик. Когда он будет закончен, его назовут Миром Диснея. Дорогое пластиковое дерьмо, думает он. Но подмигивает и про себя благодарит за лишний миллион. Позднее они возвращаются в опасный город, пробиваясь по запруженным автомагистралям, назад, к запаху кофе и сладких сигар, желтому щиту BARRA ABIERTA, разноцветным огням, насыщенному запаху стейка паломилла. На улицах Даб видит парад ярких платьев, золотых цепей и стразов. Над городом – веер облаков, похожих на малиновые лезвия ножей, внизу – мраморный тротуар. Мимо проплывает окно, в нем – раструб старинного граммофона, из горловины которого вылетают нарисованные цветки «утреннего сияния»[99]. Я люблю все это, думает он, рев самолетов, статуи Девы Марии с цветочными гирляндами на шее, скульптуры второстепенных святых во дворах, подсвеченные розовым неоном, фотовспышки туристов-фотографов, витрины, заваленные морскими раковинами, устричные бары и имитации сморщенных голов[100], плетеные рыбацкие корзины и рисованные ткани, музыку в стиле фанк, безбашенных парней, сделки и грязь, размывающиеся пляжи, ощущение существования в чужом и беспощадном месте. Дом. Порочный большой город, душные трущобы Либерти-Сити, Овертауна и Блэк-гроув. И тем не менее ему нравились даже дьявольские бесчинства, которые лопались, как нарывы, и у него не вызывали содрогания фотографии окровавленных тел. Все это – вонючие деньги, заткнутые во все дыры, уличная музыка и уличная еда – меркло, и постепенно проступали образы женщины с кремовой кожей, черными волосами, запястьями, отягченными опаловыми браслетами, и мужчины в туфлях ручной работы; оба с глянцевыми лицами, искаженными восторгом или гневом. Даже если бы смотрел, пока не начнет двоиться в глазах, едва ли он смог бы вобрать в себя все это. 36 Дробовики – Теперь он повернул вспять, – сказал Доффин. – Ветер. Ветер, он верткий, как поросенок. Собака не упускала Лояла из виду ни на минуту. Она лежала под столом, прижавшись к его ноге. После ужина Доффин кривоногой походкой старого наездника повел их в гостиную смотреть пожар по телевизору. Лоял увидел, какой маленькой казалась площадь пожара с воздуха, всего несколько тысяч акров в бескрайней прерии. Оборванные телефонные провода. С земли представлялось, будто весь мир объят пламенем, лавиной огня, которую ветер мог погнать до Канады или до Мексики. Диктор сообщил, что сгорело шестнадцать ферм. Один из фермеров, за час потерявший годовой доход, явился к больнице с дробовиком, требуя выдать сгоревшего управляющего «Макдоналдса». На миг мелькнул мрачный взгляд этого фермера, когда его в наручниках заталкивали в машину службы шерифа. Доффин дрожащей рукой налил себе и Лоялу. Иссохшее лицо, загоревшее едва не до черноты, мерцающие глаза. – Вы можете оставаться здесь, мистер Блад, пока опять не встанете на ноги. – В руке старика – широкий низкий стакан. – Дробовики. Я мог бы вам рассказывать о здешних дробовиках, пока у часов не отвалятся стрелки. – Большой диван из облупившегося кедрового дерева, с подушками, обтянутыми воловьей кожей. Абажур, придававший свету оттенок походного костра. Рассказ начался. Миссис Доффин сидела в сторонке, скрестив тонкие лодыжки, выглядывавшие из-под юбки, наподобие костей на пиратском флаге; руки, после того как разлила кофе, она спокойно сложила на коленях и согласно кивала на все, что говорил муж. Лоял тоже кивал. Земля все же осталась. Он может продать ее и сняться. Купить новый пикап – может, один из тех фургонов-«Фольксваген» – оборудовать его, получится маленький дом на колесах. Черт, он сможет ехать куда захочет. На Аляску. В Калифорнию. – Я мог бы рассказать вам про дробовики с плохой стороны, описать несчастья, которые они посеяли, но я смотрю на это больше как на привычку, на что-то хорошо известное, на достойный способ очистить жизнь, когда в ней накапливается много грязи. Бывало, это называли временным помешательством, но я всегда считал это проявлением особенно ясного сознания в соответствующих обстоятельствах. Не всегда, конечно, но чаще всего. В семье моей жены поступали так не раз. – Миссис Доффин кивнула. Теперь ее костлявые руки праздно покоились на ковровых подлокотниках кресла. – Ее отец. Дед. Один из ее дядьев. Могу вспомнить и других. Все – или, по крайней мере, большинство – фермеры. – Это правда. – Она слегка стукнула указательным пальцем правой руки. – Это я нашла отца. Мне было всего семнадцать. Мама рассказывала, что от шока я на неделю ослепла. Сама я этого не помню. – Здешние скотоводы и фермеры, мистер Блад, почти всегда выбирают дробовик. Чтобы дотянуться до курка, берут рогатину. Тут не заморачиваются с большим пальцем ноги – не любят снимать ботинки. Умирать, знаете ли, надо обутым. Прижимают дуло ко лбу. Как когда убивают корову. Это самая слабая часть головы. В здешних краях я мог бы назвать вам с дюжину имен. Элвин Компасс, красивый молодой парень, ездил, бывало, в Вулфвинг. Он там ухаживал за какой-то девушкой, мы так и не узнали, за кем именно. Славный был парнишка, из уважаемой семьи скотовода. У его отца было отличное ранчо в долине Уайтуотер. Сколько раз я останавливался, чтобы полюбоваться его стадом. Однажды увидел одного из его быков в весенней траве. Он рыл землю копытом, красная глина разлеталась фонтаном, а потом опустился на передние ноги и стал тереться плечом, как будто у него там болячка. Чтобы увидеться со своей девушкой, Элвин проделывал больше пятидесяти миль. Один раз ехал очень быстро и врезался в машину, которая проезжала перекресток наперерез, свалил ее в кювет, машина перевернулась на бок. Элвин остановился и подбежал к ней. Заглянул внутрь, а там – шесть или семь человек, в том числе дети, никто не шевелится, у водителя все лицо в крови. Он вернулся к своему пикапу, достал дробовик из кузова и вышиб себе мозги. Прямо там, на обочине. Но дело-то в том, что люди в той машине не были мертвы. Никто, кроме водителя, который потерял сознание от удара и получил небольшой порез на лбу, даже не пострадал. Вы же знаете, сколько кровищи бывает, когда поранишь голову. Через несколько минут он уже пришел в себя. Он-то и нашел Элвина. Как вам такое? Или еще один, Си Си Поуп. Жил тут неподалеку в большом доме с сестрами Дороти и Бриттанией. Ни у кого из них никогда своей семьи не было. Странная компания, скажу я вам. Четыре или пять лет кряду им везло как утопленникам. Повсюду вокруг дождь, а над их полями – ни капли. Или потоп смывал их начисто, а у остальных – только освежал землю, а то молния во время грозы ударила прямо в их ферму за неделю до жатвы и все разнесла, то вся техника сломалась одновременно, и обнаружилось, что запчасти, какие им требовались, перестали производить – устарели. Если ложное солнце[101] – так именно над ними, и больше нигде. Индейцы и ногой не ступали на его землю, а Си Си называли Говорящим Задом Наперед. Что они имели в виду – кто знает? Говорил-то он нормально, как мы с вами. Потом Си Си повредил плечо, врач сказал, что надо делать массаж два или три раза в неделю, и послал его к жене Эрла Доффина – он, насколько я знаю, никакого родственного отношения ко мне не имеет, – которая была хорошей массажисткой и добропорядочной женщиной. Ну, он пошел к ней, но минут пятнадцать топтался перед домом, прежде чем набраться храбрости, чтобы спросить, согласится ли она делать ему массаж. «Йа-йа, конеш-шно», – ответила она, она была шведкой. И он стал каждую неделю ходить к ней на массаж. Думаю, дело ограничивалось плечом, а там кто знает. Бедный семидесятичетырехлетний неудачник, который никогда не знал никаких женщин, кроме двух своих сестер-зануд, влюбился в жену Эрла Доффина – здоровенную толстую женщину, бабку шестерых внуков, склонную к романтике не больше, чем коровья лепешка. Конечно, он знал, что шансов у него никаких. Он не сказал ей ни единого слова. Взял свой дробовик, сел перед зеркалом и застрелился. После его смерти обнаружилось, что ящик его конторки забит любовными письмами, которых он никогда ей не посылал. А вот еще Чарлз Ви Санди. Он был таксидермистом. Господи, он мог сделать чучело пумы, которое выглядело настолько живым, что кровь стыла в жилах, когда ты смотрел на него. Правда, Молли? Собака спала, положив голову на ступни Лояла. От ее тяжести ступни покалывало. Он попробовал было чуточку высвободить ногу, но при малейшем движении с его стороны собака еще плотнее прижималась к ней. Она не желала больше с ним расставаться. – Он мог сделать любое чучело – коричневого оленя или лося – так, что зверь был гладким, как масло. Мальчиком он подписался на заочный курс «Изучайте таксидермию в свободное время» и – боже ж мой! – стал-таки мастером. Он обновлял экспозиции для некоторых крупных музеев, два года проработал над стаей койотов в Нью-Палце, штат Нью-Йорк, в тамошнем городском музее. В каком-то журнале даже была помещена статья о той выставке, где-то он у нас есть. – В «Западном мире», – подсказала Молли. – Он лежит в одной из коробок в сарае. А еще в одной местной газете о нем была большая статья с фотографиями. – Завтра покажу вам. И вот мистер Санди, хорошо зарабатывающий, уважаемый за свое мастерство, герой журнальных и газетных публикаций, имеющий чудесную семью, двоих детей, стреляется. Как раз в конце зимы. Закончил все свои работы, обклеил потолок газетами, другими газетами застелил пол, чтобы никому не пришлось все вычищать, и – бабах! И никто так никогда и не узнал, почему он это сделал. Дела у него шли хорошо. Никаких признаков такого намерения не было, и записки он не оставил. А его труды по обклеиванию потолка газетами обернулись горькой иронией, потому что все это месиво – мозги, запекшаяся кровь – заляпало костяшки домино на столе позади него. За час до того как застрелиться, он играл в домино с младшим сыном. Это было много лет назад, но что еще более странно, тот самый сын, с которым он играл в домино, тоже застрелился, в день своего восемнадцатилетия. Это случилось два года назад. Не помню, где он это сделал, а ты, Молли? – Тут неподалеку, в поле. – Да-да. Теперь вспоминаю. Забавно, что он воспользовался дробовиком восьмого калибра. У его отца, видите ли, была коллекция, так вот это ружье оказалось из нее. – Господи! – воскликнул Лоял. – От него, должно быть, мало что осталось. – Совершенно верно. Голова разлетелась вдребезги. Но тут, по крайней мере, известно, почему он это сделал. Он оставил предсмертную записку на трехстах двенадцати страницах. Начал писать ее за семь месяцев до этого грязного дела и писал все семь месяцев. Он считал, что у него нет будущего, что он невзрачный, девушки над ним смеются, у него дурные привычки – можно предположить, что́ он имел в виду, – что он ленивый, у него плохая память, он плохо учился в школе, страдает аллергией чуть ли не на все, одна нога у него короче другой и так далее. В общем, все беды, какие могут быть у мужчины. – Я никогда не считала его некрасивым, – вставила миссис Доффин. – Сколько раз я его ни видела, он выглядел совершенно нормально. Никогда не угадаешь, что может прийти в голову человеку. – Таких, как те, о ком я рассказал, – пруд пруди: потерянный урожай, невозможность платить по закладной, финансовые проблемы… Конечно, и у нас были свои трудности, но мы каким-то образом выкручивались без помощи ствола. Правда, мама? – Пока – да, – ответила миссис Доффин и рассмеялась. – Вы сегодня понесли серьезные потери, мистер Блад, это так: ваш урожай бобов, ваши леггорны, дом, хозяйственные постройки… Но я надеюсь, вы не станете смотреть на вещи слишком мрачно. Вы спаслись сами, у вас остались машина и собака. Надеюсь, вы не схватитесь за ствол, как те, о которых мы сейчас вспоминали. У вас еще есть для чего жить. – Нет-нет, – ответил Лоял. – Такая мысль никогда не приходила мне в голову. Случалось мне в жизни переживать и худшее, но я никогда о такой возможности и не помышлял. Я не стану стрелять себе в голову, даже если вы мне за это заплатите. И все же собственная жизнь представлялась ему цепью слабых звеньев, лопавшихся одно за другим. – Ха-ха. Знаете, если вы решите поработать, пока размышляете о следующем шаге, мы можем что-нибудь для вас здесь подыскать. В пансионате, даже таком маленьком, как наш, всегда найдется работа. Кстати, у нас, прямо здесь, тоже было два случая с дробовиками, правда, мама? – Два? Я помню только мисс Брайдал, да и то по-прежнему считаю, что это был несчастный случай. – А как же Парджер? Про него ты забыла? – Я не забыла про него, но тогда был не дробовик, и, вероятно, это было убийство. К курку того охотничьего ружья была привязана веревка, и ружье выстрелило, когда он открыл дверь. Никто не разубедит меня в том, что это было убийство, и мне очень неприятно думать о том, из-за чего оно произошло. Мистер Блад, в то время у нас тут в ночлежке жило несколько сомнительных, если вы меня понимаете, парней, и один из них, друг этого Парджера, был ревнивым, как женщина. Шериф часами вел с ним беседы, и его никогда не арестовывали, но я всегда думала, что там кроется больше, чем может показаться на первый взгляд. Он убрался отсюда прежде, чем мы попросили его это сделать. Вероятно, и теперь ошивается где-то поблизости. – Собака пригрелась между правой пяткой Лояла и диваном, обвившись вокруг его ноги, как живая веревка. – А ваша собака отчаянно вас любит, мистер Блад. – Угу, – согласился мистер Доффин, словно желая подтвердить, что упоминание о любви уравнивает счет вышибленным мозгам. 37 Записная книжка индейца Он пытался описать то, что случилось в баре Криддла, в своей «индейской записной книжке». Но под пером события расплывались. Он сидел за столом, рисуя ракушки мокрым донышком своей пивной бутылки и вполуха прислушиваясь к ссоре, происходившей на другом конце бара. Марта, рослая женщина с башней залакированных волос на голове, спорила с мужчиной. Одета она была как девушка-ковбой из ледового представления: замшевая куртка с кучей заклепок, мини-юбка из оленьей кожи, открывающая ноги, крепкие, как у футбольного полузащитника, с венчиками волос вверху, там, где остановилась бритва. Мужчина сидел, ссутулившись над своим пивом, от его засаленной одежды исходил приторный пар. – Он ездит ничуть не лучше, чем раньше, вот в чем проблема. Ты должен был его починить. Я о тебе заботилась, а ты ничего так и не сделал с моим «шеви» – разве что посидел на его переднем сиденье. Или, возможно, постоял, прислонившись к капоту. Ты хоть что-нибудь с ним сделал? Можешь не отвечать, я и сама знаю, что ничего. Мужчина почесал грудь и наполовину отвернулся от Марты. Она передвинула свой стул на другую сторону стола так, чтобы сидеть лицом к лицу с мужчиной. Голос ее становился все выше. – Ты думаешь, я это просто так проглочу, да? Ведь думаешь, правда? Что я не пойду в полицию и никому не пожалуюсь? Так вот ошибаешься. Не на ту напал! Мужчина преувеличенно тяжело вздохнул, незаметно подмигнул Лоялу и сделал знак миссис Криддл принести еще пива. – Хочешь еще пива – прогуляйся сюда, к стойке, – сказала миссис Криддл, едва разжимая белые губы и продолжая протирать стойку. Ее жесткий взгляд не воспринимал ничего, пока оно не становилось частью прошлого. Она и пальцем не пошевелила, чтобы налить ему пива. Мужчина вертел свой пустой стакан на исцарапанном столе. – Ты что, не слышал, что тебе сказали? Леди попросила тебя подойти к стойке и взять свое пиво. – Голос Марты напоминал сладкий леденец с острыми краями. Она встала. – Спорим, ты считаешь, что это я должна принести тебе пиво. Что, разве не так? Да, сэр, вы же – мужчина, который любит, чтобы ему служили верой и правдой, да? Косоглазый, двуличный, прибабаханный, ни на что не годный ПРОХВОСТ! – На последнем слове она выбила из-под него стул. Мужчина грохнулся на спину, успев ухватить женщину за ногу, но она быстро вскочила и лягнула его этой ногой в голову раз, другой, и так не переставая. – Как тебе нравится такой танец, грязная старая обезьяна? Хочешь еще? – Ее издевательский голос скрипел, как будто кто-то водил расческой по краю стола. Каждый раз, когда мужчина пытался встать, она лягала его обшарпанным мысом своего сапога, украшенного по ранту волной фальшивых бриллиантов. – Эй, прекратите! – закричала миссис Криддл, выходя из-за стойки. Из задней комнаты появился мистер Криддл, вытирая полотенцем руки в уксусе. Тем временем мужчина заполз под стол в кабинке, куда Марта не могла просунуть свой сапог. Она мотала головой, как разъяренный бык. Башня из волос опасно раскачивалась. – Дайте мне швабру! Палку, бейсбольную биту – что угодно! – Женщина шарила по залу взглядом, скользившим от Лояла к Криддлам и обратно, потом остановила его на Лояле. – Ну что уставился, индюк паршивый? Мужчины! Вы посмотрите на себя, сидите тут, как на представлении. Ну и как оно вам нравится? – Она схватила пустой стакан из-под пива и запустила им в Лояла. Стакан попал ему в плечо, отскочил на стол и разбился. Женщина бросилась через комнату, свалила Лояла вместе со стулом и сама рухнула сверху. Упершись коленями в пол, потрясая залакированными волосами, вздымавшимися, как протуберанец на Солнце, она нанесла ему удар. В момент падения он ощутил желание рубануть ребром ладони ей по горлу, вогнать эту башню черных волос прямо ей в мозг. Он поднялся с пола, нависнув над ней, как молот, и убил бы ее, наверное, если бы Криддл и Бен Рейнуотер в конце концов не подбежали и не вмешались; шляпа съехала ему на глаза. Трое мужчин, сцепившись, раскачивались словно в танце. Миссис Криддл вытолкала Марту на улицу через кухню. – Мне плевать, что ты не взяла пальто, валяй домой, возьми другое, если оно тебе нужно. Еще не отойдя от ярости, Лоял испытал злобное удовлетворение от того, что адреналин остановил приступ, не выдав его секрета. В тот вечер он написал на верху страницы своей «индейской книги»: «Есть только один способ», потом принялся с остервенением зачеркивать эти слова, пока ручка не прорвала бумагу, и захлопнул блокнот, замуровав в нем свои мысли. Кто знает, сколько способов любить существует на свете? Те, кто не может найти ни одного, знают, как это трудно. 38 Похоже, собирается дождь Джуэл проснулась с ощущением, что надо торопиться. Кое-что пора исправить. Стоя у окна и глядя в утренние сумерки, она выпила свою чашку кофе. Чашка подрагивала у нее в руках. И на ногах она держалась нетвердо, и чувствовала себя беспокойно. Должно быть, погода меняется, подумала она. Вымыв чашку и блюдце, она съела несколько кусочков яблока. В последние дни – никакого аппетита. После рождения Даба ее сильно разнесло, но за последний год она очень похудела. Собственное отражение в зеркале испугало ее – на нее смотрела бабушка Севинс: нос крючком, морщины. Ей было семьдесят два, на семьдесят два она и выглядела, но чувствовала себя молодой, если бы только не трясучка.