Очень плохо, подумала Джуэл. Она снова пропустила момент, когда листья меняют цвет. Самое лучшее время для этого было в октябре, но тогда на новой машине меняли тормоза, а потом она просто забыла об этом, пока бабье лето не кончилось. Она всегда хотела, когда уйдет с консервной фабрики, поехать в нью-хэмпширские горы именно в этот сезон. Говорили, что это невероятное зрелище – красивые виды, богатство красок. Она мечтала подняться на гору Вашингтона по платной дороге. А потом, когда у нее появилось свободное время, это просто вылетело из головы. Она надеялась, что «Жук» сумеет преодолеть подъем; говорили, будто эта дорога трудна для автомобилей, многим путешественникам приходилось возвращаться обратно. Зато с вершины открывался вид до самого края света, и там можно было купить стикер на бампер своего автомобиля с надписью: «ЭТА МАШИНА ВЗОБРАЛАСЬ НА ГОРУ ВАШИНГТОНА». Глупо, конечно, мечтать о стикере на бампер, но она мечтала. Гора Вашингтона. Теперь старушке будет чем заняться! Рей уговорил ее сменить допотопную довоенную колымагу Минка на «Фольксваген Жук» 1966 года выпуска. – У него пробег всего двадцать две тысячи миль. Он проживет столько же, сколько прожил старый «Форд». Будет служить вам верой и правдой, и на нем вы побываете в таких местах, куда большинству машин не добраться. У Руди есть один такой, в очень хорошем состоянии. Правда, цвет у него чудной, но Руди говорит, что продаст его вам по сходной цене. – Да мне все равно, какой у него цвет! – сказала она. И тут же: – А какой у него цвет? – Оранжевый, Джуэл. С обивкой цвета лайма. Это был каприз заказчика, но покупатель просрочил оплату. Машина бегает отлично, и в ней хорошая печка. Ни одной гнилой детали. Руди говорит, что он бесплатно поставит новые тормоза, если машина вас заинтересует. Думаю, он не может ее продать только из-за цвета. Она полюбила эту маленькую машинку, как только смирилась с ее внешним видом. Горбатый абрис автомобиля и его шустрость казались знакомыми, они напоминали ей собаку, которая когда-то была у Мернель. Она навела порядок в трейлере, прошлась пылесосом по плетеному коврику, застелила стол чистой скатертью, сменила бумагу на полках в кухонном шкафу. Это была нетрудная работа. В старые времена она бы затолкала грязную бумагу в печку и сожгла. Электроплита не чадила и не покрывалась сажей, но над ней нельзя было высушить носки, в ней нельзя было сжечь старую бумагу, испечь хлеб, она не давала уюта. Да и обходилась недешево. И это называют прогрессом. К девяти часам делать было уже нечего, разве что вязать. Ей было неспокойно. Шерсть цеплялась за шершавые пальцы. В трейлере было тесновато. Ей не терпелось совершить хорошую поездку, выехать на широкую дорогу, увидеть что-то новое. Трейлер был вполне уютным, но он ее ограничивал. Честно признаться, она скучала по фабрике. Утро выдалось унылым. Небо напоминало старую лошадиную попону. Мрачные недели перед первым снегом. Ладно, она все же проедется на восток, несмотря на то, что, похоже, собирается дождь. Посмотрим, как далеко удастся уехать. Пусть «Жук» покажет, на что способен. К полудню она добралась до Литтлтауна, усталая, мучимая жаждой. Минут пятнадцать искала какую-нибудь закусочную. У нее начинала болеть голова. Путешествие оказалось более долгим, чем можно было судить по карте. Небо тяжелело и хмурилось. Стакан имбирного эля не помешал бы. Может, еще сэндвич с курицей – пожевать, пока рассматриваешь карту. Ей по-прежнему доставляло удовольствие поехать куда глаза глядят, заказать что захочется и расплатиться собственными деньгами. Она припарковалась перед закусочной «Коровий колокольчик», вошла, устроилась в кабинке с лакированными стенками, вытащила заткнутое в подставку для салфеток меню. На столе – крошки и пятна от кетчупа. Одна официантка облокотилась о стойку, другая сидит перед ней на табурете, курит и пьет кофе. Несколько других посетителей за столиками. Мужчина в рваной куртке чувствовал себя здесь, судя по всему, как дома, он сам подливал себе кофе из мутного кофейника, стоявшего за стойкой. – Неторопливые, – пробормотала себе под нос Джуэл. Наконец одна из девушек подошла и смахнула тряпкой крошки со стола. – Чем могу? – Я бы выпила стакан имбирного эля безо льда и съела простой сэндвич с курятиной – только курица, латук и немного майонеза. – Белый или серый? – Что? – Курица на белом или на сером хлебе? – Она качнула бедрами и, обернувшись, посмотрела на напарницу. Джуэл знала такой тип людей, они встречались среди продавцов, официантов, официанток, кассиров – с пожилыми людьми они едва-едва, через силу сохраняли вежливость. Уделяли время, но разговаривали презрительно и небрежно швыряли товар на прилавок. Джуэл не сомневалась, что эта поставит эль так, что он расплещется по всему столу. Как пить дать. Края хлеба заворачивались кверху, словно крыша пагоды, из-под них выглядывали увядший латук и мокрая серая курятина. Эль представлял собой сплошной лед, плавающий в разбавленной жидкости. Джуэл промокнула разлитую влагу бумажными салфетками и склонилась над дорожной картой. Встревожилась, увидев, что платная автодорога находится у дальнего подножия горы. Похоже, ей придется ехать на север, объезжая гору, еще миль шестьдесят. Когда официантка принесла чек – на доллар семьдесят пять, – она спросила у нее, нет ли более близкого пути к автодороге. – К автодороге? Я даже не знаю, где она находится. Мелани, ты знаешь, где находится автодорога? – Ведущая к горе Вашингтона, – подсказала Джуэл. – Та, что поднимается к вершине. – Я бывала там, наверху, – ответила Мелани. – Там все в облаках. – Как туда лучше всего попасть? – Езжайте по сто шестнадцатой, потом сворачивайте на вторую, а с нее на шестнадцатую, это все, что я знаю. В любом случае отсюда это часа два езды. – А нельзя ли как-нибудь срéзать, может, есть какие-нибудь объезды? Первая официантка сказала: – Во всяком случае, я о них никогда не слыхала. Где ты была вчера вечером, Мелани? Мужчина в клетчатой куртке развернулся на табурете и спросил: – У вас хорошая машина? Небритые щеки, глаза – как маринованные луковки. Какой-то старый чудак. – Да, хорошая, – ответила Джуэл, мысленно представив своего верного «Жука». – Я повсюду на ней езжу. – Ну, если у вас хорошая машина и вы не боитесь проселков, срéзать можно, это сэкономит вам восемь – десять миль. – Он доковылял до кабинки Джуэл и склонился над картой. – Это лесовозный тракт. Забудьте о сто шестнадцатой. Глядите: едете вот сюда, потом по сто пятнадцатой, проезжаете Кэрролл, потом едете еще мили три, а потом начинаете смотреть направо. Там будет ряд сараев для техники – ну, не знаю, штук шесть или восемь, а после них – поворот направо. Вы туда не сворачивайте, но через полмили увидите другой правый съезд, это то, что вам нужно. Он срезает угол вот так и выводит на дорогу где-то здесь. – Его палец скользил по карте. – Это сэкономит вам миль десять. Если вы не боитесь проселочных дорог, – повторил он. – По ним-то я в основном и езжу, – сказала Джуэл. – Благодарю вас за информацию. – Я бы не стала следовать его совету, даже если бы мне за это приплатили, – заметила Мелани. * * * Было четверть второго, когда Джуэл подъехала к покосившимся сараям. Миновав первый поворот направо, стала смотреть на счетчик пробега, чтобы знать, когда проедет полмили. Ничего. Через одну и шесть десятых мили к юго-востоку ответвлялась ухабистая дорога. Она свернула на нее. Стоял полный штиль. Темное небо, жеваная полоса елей, а за ней – рваные контуры холмов, заросших ежевикой и сорными тополями, производили на нее удручающее впечатление. Она устала. Холод просачивался в кабину «Жука». Было, наверное, около четырех, и начинало темнеть, когда она подъезжала к вершине горы Вашингтона. Скорее всего, магазин, в котором продают стикеры, уже закрылся. Но она была так близко, что обидно было не попытаться. Это же приключение: почти в темноте въехать на самый пик горы Вашингтона. И потом спуститься обратно. Только бы дождь не пошел, подумала она, радуясь, что у нее новые тормоза. Дорога становилась все более ухабистой и узкой, бледная щебенчатая нитка среди мрачного леса. Через милю или две она разветвлялась в форме буквы Y. Никаких указателей, определить, какое ответвление куда ведет, невозможно. Правая ветка выглядела привлекательней, и она поехала по ней. Безымянная дорога шла через мост, после чего петлями вилась вверх по склону; бесчисленные тропинки отходили от нее вправо и влево. Миля за милей дорога ввинчивалась в лес. Джуэл миновала лесопогрузочные площадки, допотопный зеленый трейлер с вогнутой крышей и парой оленьих рогов, болтавшихся над зиявшим дверным проемом. Дорога стала черной и в низких местах заполненной жидкой грязью. Грязь летела из-под колес и забрызгивала лобовое стекло. Щебенка закончилась. Она с трудом преодолела каменный уступ и выехала на дорогу, сложенную из уже подгнивающих бревен и ведущую через болото. Развернуться было негде. Теперь ей стало страшно, захотелось вернуться, но она могла двигаться только вперед. Застучали первые кристаллики ледяного дождя. В хвойной вырубке мелькнул лось. Маленькая машинка барахталась среди ям и кочек, перед самым выездом с болота она подскочила на одном из бревен и у нее отвалился глушитель. Просека – это уже нельзя было назвать дорогой – сделалась круче и превратилась в кошмарную каменную промоину. Джуэл не могла повернуть назад и почти не могла двигаться вперед. Тонкий слой измороси покрыл лобовое стекло. «Дворники» тщетно метались по нему, лишь развозя мерзлую грязь. И наконец «Фольксваген» накренился вправо, забуксовал и застрял окончательно. Она выключила зажигание, вышла и, заглянув под днище, увидела, что оно село на большой камень. Ледяной дождь колотил маленькую машинку, шипел в хвойных зарослях. Чтобы снять «Жука» с этого камня, понадобится вертолет, подумала она. В кузове старого грузовичка валялся домкрат, но он исчез вместе с грузовичком. Впрочем, если бы найти крепкий шест, а лучше два, и подложить их под днище, может, удалось бы приподнять машину. Если, конечно, ей хватит сил. Она была решительно настроена попробовать. Был бы здесь Минк! Она вспомнила, как ярость придавала ему сил, чтобы продираться сквозь трудную работу и сквозь трудную жизнь. Сердце у нее бешено колотилось. Спотыкаясь, она побрела к вырубке в поисках хорошего, крепкого бревна. Одежда у меня для такого дела не подходящая, подумала она: отвороты вязаных брюк цеплялись за коряги. Обломанные ветки, гнилые бревна, молодая поросль – ничего подходящего. Что может быть труднее, чем пробираться сквозь бурелом? Задыхаясь, она дотащилась до оврага, вдоль и поперек заваленного мертвыми деревьями и задушенного ежевикой. Там она увидела казавшееся достаточно крепким бревно, которое ей было под силу утащить. Она приняла позу, удобную, чтобы приподнять его. Ей удалось высвободить ближний конец, однако дальний придавливал ствол другого поваленного дерева. Джуэл дрожала. Нужно перебраться на другой склон оврага и постараться как-то вытащить дальний конец. Она понимала, что не сможет удерживаться на поваленных стволах вроде канатоходца на натянутой проволоке, как умел делать Минк, поэтому с трудом сползла в овраг и стала продираться сквозь заросли ежевики и гниль. Ледяной дождь сек ее. Было темно, от сгнивших корней шел смрад. Ветки хлестали по лицу. Но она продиралась вперед – семь, восемь футов, – сердце колотилось. Нацеленная только на то, чтобы добраться до противоположного склона, она не почувствовала ничего, кроме удивления, когда смертельный разрыв аневризмы положил конец ее путешествию. Рука, вцепившаяся в розги дикой ежевики, разжалась. 39 Лесовозный тракт Ноябрьский дождь молотил по лобовому стеклу и стекал по нему потоками. Порывы ветра раскачивали машину, гоняли мокрые опавшие листья вдоль улиц. Молочный пар от дыхания Рея оседал на боковых стеклах, затуманивая блеск красного сигнала светофора и огни неоновой вывески «КИТАЙСКИ САД» (буква «й» никогда не горела), превращая их в разноцветные леденцы. Жужжавшая печка гнала теплый воздух в ноги. Он свернул на Хенри-стрит; в свете фар искрились падавшие с мокрых деревьев капли, бликовали тротуары. Вода, заряженная листьями, мчалась по сточным канавам, мокрая обувь прохожих словно огниво высекала искры-капли из асфальта. Окна его дома светились в темноте, как квадратики тающего масла. Он въехал на дорожку, спускавшуюся к дому, выравнивая колеса вдоль цементных бордюров с обеих сторон обрамлявших росшую пучками траву, которая скребла днище машины. Сквозь оконное стекло виднелись красная занавеска кухни и Мернель, двигавшаяся вокруг стола, – вероятно, она разглаживала салфетки или раскладывала короткими рядками столовое серебро – как детей выстраивают перед объективом фотоаппарата. Дверь разбухла от влажности, и ему пришлось дважды толкнуть ее, прежде чем она открылась. Мернель, стоя к нему спиной, в черных обтягивающих брюках, наклонилась, доставая из шкафчика под раковиной новую губку, и спросила: – Мерзкая там погода? – Отвратительная. Холодает уже. Сообщают, что к утру пойдет снег. – Охотники на оленей обрадуются. – Ветер швырнул охапку дождевых струй в заднюю дверь. Кожух газового баллона задребезжал о стену дома. – Да, им это понравится. Ужин скоро? Пахнет обалденно. Что это? – Свинина, запеченная с кабачками. По-моему, подходит для сегодняшней погоды. И еще я испекла яблочный пай. А запах – это от корицы. – Хочешь выпить? – Он повесил свою мокрую куртку на крюк возле двери, чтобы просушить ее. От Рея исходил горький аромат свежераспиленной древесины. Тапочки стояли в прихожей. – Ну, может, бокальчик. Разведи побольше. – Она заглянула в раскаленную духовку и потыкала в свинину специальной вилкой. Рей включил маленький радиоприемник над раковиной – что-то латиноамериканское, исполняемое на трубе в сопровождении каких-то щелкающих звуков. Достал бутылку бурбона из пахнувшего сосной и специями шкафчика, где хранился сахар, а из холодильника – зеленую бутылку имбирного эля. Мернель выдвинула из морозилки лоток с кубиками льда. – Только сегодня залила свежую воду, – сказала она, – так что у льда не будет старого привкуса. – Она подставила лоток под струю воды и держала, пока рычажок не издал легкий треск и кубики не высвободились с коротким ледяным скрипом. Рей встал у нее за спиной, прижав ее животом к краю раковины. Она почувствовала на затылке и на ухе его горячее дыхание, его губы прижались к ее шее, язык лизнул прядь волос. – А-а-а, – пропел он. – До́ма! Как же я это люблю. Искра горькой мечты о детях пронзила Мернель. – Еще пятнадцать минут – и мясо будет готово. Там пять фунтов, так что останется и на то, чтобы завтра сделать пастуший пирог. – Она взяла у него бокал. Стекло было холодным. Лед позвякивал о стенки. В гостиной Рей уселся в свое обтянутое искусственной кожей глубокое кресло, Мернель – на диван с богато шитой золотом твидовой обивкой. На полированном кофейном столике из карамельного дерева – блестящая вазочка с мятными леденцами, стопка журналов: «Лесной склад», «Моторные лодки» и «Ридерз дайджест». Сияющие фанерные панели лимонного цвета. Повсюду на стенах – фотографии осенних пейзажей в штампованных латунных рамках. В дальнем конце комнаты на столике – телевизор, развернутый экраном к дивану и креслу. Рядом с диваном – застекленный шкаф; в нем – медвежья коллекция Мернель: стеклянные медведи, керамические, деревянные, бакелитовые, пластмассовые, из папье-маше, сделанный из теста и покрытый лаком мишка из Италии, соломенный – из Польши, мягкие набивные, сплетенные из прутьев и вырезанные из камня, медвежонок на металлической, с рычажком на задней поверхности музыкальной шкатулке, исполняющей «Мой дом среди полей». Она не знала, почему собирает их, говорила: «О, это что-то вроде хобби. Не знаю. Просто они мне нравятся». Рей привозил ей медведей отовсюду, куда бы ни ехал – со съездов лесозаготовителей в Спокане, Денвере, Бойсе, из-за рубежа: из Швеции и даже из Пуэрто-Рико и Бразилии. Можно сказать, что это он их собирал, а она расставляла на стеклянных полках. Ей приходилось любить их. И она их любила. Рей включил телевизор. Голубой прямоугольник разбух в их сторону, и сквозь безнадежную пелену снега проступили скрюченные колеблющиеся фигурки. Изображение притягивало внимание, как языки пламени в камине. В половине девятого Мернель отправилась на кухню развести «Овалтин»[102] и нарезать пай, еще теплый, как тело спящего человека. Она расставила десертные тарелки, белые, с синей каймой и золотыми листьями, на подносе, налила в такие же чашки розоватый «Овалтин». На фоне бушующего за окном урагана в кухне уютно позвякивал фарфор, поцокивало серебро приборов. В гостиной Рей придвинул к дивану маленький столик, застелил его желтой скатертью. Она аккуратно поставила на него поднос. Они смотрели на мерцающем экране какую-то передачу, беззвучно отламывая вилками пай с корочкой и кремом. Вид пустых колен мужа рвал ей сердце. Если бы у них были дети, они сейчас укладывали бы их спать. Рей рассказал бы им сказку на ночь. «На ферме, на вершине высокой-высокой горы жила-была девочка. Звали ее Айви Солнечный Лучик Макуэй, хотя в окру́ге все-все звали ее просто Солнышко». Когда передача уже заканчивалась, зазвонил телефон. Рей потянулся. Его острые локти выпятились под рукавами клетчатой рубашки. – Если это кто-то с лесопилки… – Я отвечу, Рей. Не сто́ит тебе никуда ехать в такую погоду. Черная проливная ночь. Она сняла трубку, но он уже был на ногах, стоял в дверях и прислушивался. Гулкие голоса из телевизора сменились зловещей музыкой, на фоне которой суровый голос произнес: «…я полицейский… во время патрулирования…» – Да-да, – говорила Мернель нервным голосом, каким всегда говорила с незнакомыми официальными лицами. Кто-то диктовал ей адрес. Она слушала, шаря рукой в поисках карандаша и бумаги. Он встал рядом, наблюдая, как она записывает номер и дорогу до какого-то города, находящегося в горах, милях в ста езды. – Ей семьдесят два года, она была полной, но теперь похудела, рост, кажется, пять футов пять дюймов, я не уверена. Она ниже меня. В очках. – Она помолчала, слушая, что говорил молодой голос. – Я раза два пыталась дозвониться ей вчера днем, но она не отвечала. В какое время? Ну, точно не помню, но как раз начинался дождь. Может быть, часа в три. Сегодня утром снова позвонила. Ее часто не бывает дома, поэтому я ничего плохого не подумала. Да. Да, я могу привезти ее фотографию, сделанную прошлой весной. Мы с Реем выезжаем немедленно. Повесив трубку, она удивилась, что у нее не дрожат руки, прижала их к глазам, потом безвольно опустила и втянула воздух сквозь зубы.