В каждом новом месте он ходил с картой и своей индейской книжкой, составляя схемы их пахучих меток, отмечая маршруты передвижений, высматривая следы на песке и в зарослях редкого кустарника. Он исписывал многие страницы заметками о летних и зимних ареалах обитания определенных кланов койотов, на которых охотился годами. Теперь индейская книга была в основном посвящена койотам – следам, которые он видел, оставленным на деревьях царапинам, экскрементам, которые он поднимал и разглядывал, что там внутри – зернистая красная мякоть опунции, жесткие волосяные катышки, темные мясные отходы, кусочки жучьих панцирей. Убийство для него ничего не значило, оно происходило одномоментно. С земли Саджина он разглядывал в бинокль койотов на их большой «игровой площадке» среди песчаных отмелей. Молодые койоты, тявкая и лая, перепрыгивали через низкие кусты и катались по земле. Они бегали галопом, высунув языки, распаленные от возбуждения, с горящими желтыми глазами, поднимая фонтаны песка скользящими на поворотах лапами. Один бледный койот рыл песок, как барсук, а трое других оббега́ли его кругами, вдруг неожиданно поворачивая назад или отпрыгивая в сторону только для того, чтобы весело покататься по земле. Но пока он ходил, чтобы позвать Джека и Старр посмотреть на койотские игрища, койоты исчезли, а сильный ливень смыл их следы. Джек поднял глаза к небу, оценивая, сколько времени будет потеряно впустую, а Старр сказала в своей саркастической манере: – Весьма познавательно, Лоял. Старр он мог терпеть. Мог находиться вместе с нею в кухне, сидеть за одним столом, пить кофе, разговаривать, шутить так, как если бы на ее месте был мужчина. Она, возможно, ему даже нравилась. И ничего не происходило. Грудь не стесняло, и дышал он свободно, словно стоял рядом с Джеком, прислонившись к забору. Может, все кончилось? Может, эта из его проблем разрешилась? А может, все потому, что он стал старым, черт возьми, и Старр была стара – с кудрявыми белыми волосами и широкой улыбкой, но ее большая грудь, полные бедра и голубые глаза, обрамленные темными ресницами, оставались женственными и привлекательными. Это было совсем не так, как если бы она была сухой, как вобла, или мужеподобной. Сидя на кухне, беседуя, он мог даже представить себе, как укладывает ее на душистую траву и ложится сверху, но жар не поднимался у него в паху, и дыхание не перехватывало. Так, может, все позади? Грустное облегчение. Шесть сезонов он ставил капканы на землях Джека, бо́льшая их часть, собственно, Джеку и не принадлежала, он арендовал ее у Бюро по управлению землями. Лоял изучил эти места так хорошо, что мог с завязанными глазами обойти все свои вешки по краям красных столовых гор, по горному гребню, до углового столба, от которого начиналась тропа, идущая вверх, и где койоты пересекали след от колес Джекова джипа, до дальнего конца каньона и даже до старых охотничьих засад, где туши крупной рогатой скотины или лося с вонью истлевали до костей и через два года от них не оставалось ничего, кроме памяти и белых костных осколков. * * * Однажды зимняя буря, захватившая ферму Джека, чуть не прикончила Лояла. Он вышел в сухой холод зловеще тихого декабрьского утра. Небо казалось грязным. Рыхлый снег пушился у него под ногами, поднимаясь до щиколоток озорной рябью, кружа по земле; вся равнина вздрагивала, словно крупное животное, мучимое дурными снами. Он колебался, наблюдая за растущими сугробами. Элбоуз, подвывая, с тоской смотрела на фургон. Он собирался сделать обход маршрута и вернуться к трем, в ранних зимних сумерках, чтобы пообедать в доме с Джеком и Старр. Он делал это раз в неделю, чтобы ощутить вкус другой стряпни. Старр иногда делала сырное суфле. Он мог съесть немереное его количество. Достав из тюка снегоступы и пристегнув их, он двинулся в путь. Собака нехотя тащилась за ним, часто оглядываясь и начиная поворачивать назад каждый раз, когда он замедлял шаг или останавливался. Жутковато пульсировавший снег доходил ему уже до икр. В его шипящих вихрях он не видел собственных снегоступов, хотя Ревущая скала в полумиле впереди вырисовывалась ясно – желтовато-коричневый каменный уступ был защищен стеной столовой горы, как сигарета – ладонью курильщика, когда тот прикуривает на ветру. На уровне лица воздух был мертвенно-неподвижным, хотя вихрившийся снег поднимался теперь до колен и от его мельтешни кружилась голова. Небо гудело, собака утопала в снежной пене. Он почувствовал, как что-то стало колоть ему ноги, и в тот же миг понял, что́ сейчас произойдет. Он слышал о ней годами, но никогда прежде не попадал в сильную низовую пургу[107]. Немного испуганный, он повернул назад. Элбоуз бежала за ним по пятам, наступая на задники его снегоступов. Он сам почти бежал, не отрывая взгляда от фургона, казавшегося серым горбом на фоне размытого неба. Когда они находились менее чем в пятистах ярдах от фургона, поземка взвихрилась выше его головы и, сопровождаемая жутким завыванием ветра, стерла всю видимость. Ветер вдул ему в рот и нос воздух, начиненный ледяными кристаллами. Он ничего не видел. Снег облепил ресницы, набился в нос, бил его со всех сторон. Мир, исчезнувший из поля зрения, резко накренился. Он шаркал ногами, желая продвинуться вперед, но понимая, что неизбежно будет отклоняться в сторону от фургона, вопрос лишь – на сколько, на футы или дюймы. Он чувствовал, как собака наступает на пятки его снегоступов, и понимал, что она двигается за ним вслепую. Неизвестно почему ему вдруг пришло на память, что Джек был не первым мужем Старр – до него она была замужем за хозяином молочной фермы в Висконсине, – что у нее есть взрослые дети во Флориде, в Ленд-о-Лейксе, которые никогда ее не навещают. Больше Лоял ничего не знал. Почему это вспомнилось сейчас? Ему нравился Джек. Сколько времени потребуется, чтобы пройти пятьсот футов против ветра, дующего со скоростью шестьдесят миль в час? Фургон такой маленький. Это все равно что искать корзину объемом с бушель в океане. Собака не отрывалась от его снегоступов. Он не решался обернуться и прикрикнуть на нее из опасения сбиться с пути. Опустив голову, он шел вперед, одной рукой прикрывая рот, чтобы можно было дышать. Лицо у него онемело. Он протер залепленные снегом глаза. Внезапно между порывами ветра образовался секундный зазор, словно зверь остановился, чтобы сделать вдох, и сквозь поредевшую снежную пелену Лоял увидел фургон в сорока футах впереди слева. Он уже чуть было роковым образом не отклонился в сторону от него. Лоял развернулся в правильном направлении, но не успел сделать и трех шагов, как белая мгла снова сомкнулась у него перед глазами, обрушилась на него и покачнула. Десять шагов. Элбоуз путалась у него под ногами. Он должен был бы уже быть на месте, но не был. Еще шаг. Еще. Он вытянул руки перед собой и в этот момент увидел боковую стенку фургона. Господи, как простые индейцы выживают во время снежных бурь в своих кожаных конусах? Наконец внутри. Фургон мотало под визжавшим ветром. Он повесил снегоступы на заднюю дверь – с них капал таявший снег, подбросил в печку чурбачок. Налил воду в кофейник и, переступив через собаку, принялся молоть зерна. Выкусывая льдинки из передних лап, Элбоуз повиляла ему хвостом, и он наклонился, чтобы погладить ее узкую голову. – Едва пронесло, девочка, – сказал Лоял. – Мы чуть было не прошли мимо чертова фургона и не уто́пали прямиком в Санта-Фе. Не случись того короткого затишья, мы бы и сейчас барахтались там, снаружи. К этому моменту, наверное, уже сооружали бы себе вигвам из двух снегоступов и молились. * * * Той весной он продал свои шкурки на аукционе по семьдесят долларов – по высшей цене. Его черно-бурые мягкие шкурки были превосходны: шерсть длинная, пушистая и блестящая. Пьер Фор, закупщик «Компании Гудзонова залива»[108], угостил Лояла выпивкой. – Большие деньги, Лоял. Не знаю, чем ты занимался раньше, но твои шкурки чертовски хороши. Пейо тоже добыл несколько красивых лис и бобров. Ты видел его шкурки? Темно-рыжий чистый мех – красота. Что ж, орел мух не ловит, так ведь? Видал я тут, что предлагали какие-то юнцы, – овчинка выделки не стоит. Шкурки растянуты так, что потеряли всякую форму. У одного бобер выглядел как канадский гусь, так он вытянул ему шею, а голова – как комок. Напрасный труд. Эти сукины дети только создают помехи для настоящих звероловов. Но позволь мне тебе сказать, что тяжелые времена для звероловов скоро в любом случае наступят. – Что вы имеете в виду? Снова упадут цены? – Хуже, мой друг. Ты, может, за ветром и своими капканами не слышал ропот, но среди торговцев слухи ходят. И не прекращаются. Я – про защитников прав животных, тех, что против охоты с капканами и меховых шуб. Вот тебе пример. Пару недель назад в Чикаго группа этих ублюдков выстроилась у одного из шикарных магазинов и обрызгивала белой краской всех выходивших из него женщин в шубах. А в Нью-Йорке они маршировали взад-вперед перед скорняжной мастерской с плакатами «Убийцы» и «Только животные выглядят хорошо в меховых шубах». А есть еще такие, кто выступает против ногозахватывающих ловушек и капканов вообще. И это движение набирает силу. Стоит об этом подумать, Лоял. Если приходится доказывать, что ты прав, может, ты не прав? Думаю, грядут неприятности. Я бы встал в другие ряды, если б мог. Поначалу он использовал с полдюжины разных способов. Иногда, например, идя по своему маршруту, с помощью костяного свистка издавал звук раненого кролика и подстреливал отбившегося от стаи молодого койота, прибегавшего посмотреть, что происходит, но его главным инструментом был стальной капкан номер три с двойной пружиной. К ноябрю все бывало готово – капканы вычищены, высушены и расставлены по местам. Обработанные воском перчатки, боковые кусачки, сапоги, бутылки с приманкой, проволока, струны, колышки, высушенные, измельченные и просеянные навоз, земля, песок, трава и ветки – все сложено в большом ящике на крыше фургона. На четвертый год его охоты в угодьях Саджинов Старр изъявила желание пойти посмотреть, как он расставляет свои капканы. Он не торопился с ответом. – Какого черта, Лоял, сколько еще сырных суфле тебе надо съесть, чтобы согласиться? – Они с Джеком рассмеялись. Лоял тоже рассмеялся, с запозданием и кисло. – Нет-нет, просто, чем меньше запахов вокруг, тем лучше. Если бы был способ устанавливать капканы, не приближаясь к месту, я бы так и делал. – Тем не менее он позволил ей пойти с ним, после того как она пообещала оставаться на дороге и наблюдать за ним в бинокль. Он не подал виду, что она была первой женщиной, которую он подпустил к себе за последние тридцать два года. – Ну вот, это будет пахучий столбец. Там, над кустами, под углом торчит скала – в бинокль ее можно рассмотреть отсюда до последней выбоинки – и ни один койот на милю вокруг не пройдет мимо, не пометив ее. Я собираюсь установить там два капкана. Она наблюдала, как он натянул навощенные перчатки, надел на плечи короб с приготовленным инвентарем, отойдя от дороги на сто футов, выступил из сапог и сунул ноги в другие, которые достал из мешка с наскобленной в него мелкой почвой, листьями полыни и кроличьей травы. Рот закрыл марлевой маской. Возле скалы он осторожно поставил короб на землю, из мешка, посыпанного изнутри золой, достал капкан, развел его створки, положил очищенной от всех запахов стороной вниз. Совком вырыл у основания скалы две ямки, такие, чтобы в каждой поместился один капкан, тщательно смел в сторону выкопанную землю. В дно обеих ямок вбил зубчатые деревянные колышки, на них насадил капканы и закрепил. Сверху опустил тарелочки, насыпал на краешки основания немного рыхлой земли, чтобы капканы не сдвинулись. Осторожно, но умело отрегулировал положение тарелочек тонкой веточкой, притрусил рыхлой землей сначала пружины, потом тарелочки. Когда слой рыхлой земли, которой он присыпа́л ямки, сравнялся с ее краями, он аккуратно замел свои сооружения веточкой полыни. Потом сменил провощенные перчатки на другую пару, лежавшую в холщовом мешочке, привязанном снаружи короба, взял бутылку с приманкой, обмакнул в нее тонкую веточку и воткнул ее в трещину скального выступа ближе к земле; поверх всего взбрызнул скалу мочой койота, снова сменил перчатки и наконец, собрав все, привел капканы в настороженное положение и отступил назад, тщательно заметая пучком полыни углубления от своих коленей. Дойдя до места, где стояли его сапоги, он переобулся и засунул сапоги без запаха обратно в мешок с землей и травой. – Господи, сколько возни! – Это только базовая установка, но она необходима, если хочешь попробовать обмануть койота. Случалось, что они выкапывали мои ловушки, вытаскивали их из ямок, переворачивали, мочились на них и оставляли все это мне на память. Но обычно я ставлю капканы без приманки. – А маска зачем? Ты в ней похож на грабителя, собравшегося на дело. – Дыхание. Человеческое дыхание имеет запах. И на всем оставляет запахи, особенно если ты вроде меня наелся на завтрак бекона с луком. Хорошие трапперы не едят до тех пор, пока не закончат работу. – Ему нравилось все это ей рассказывать. Судя по всему, она хорошо понимала его. – Раньше существовало не меньше дюжины способов ловли, одни лучше, другие хуже. Установка капканов в ямках – чертовски хороший способ, обманки – тоже. В первом случае можно использовать старую барсучью нору или выкопать такую ямку, чтобы она выглядела будто вырытая зверем, заложить в нее приманку – кусок крольчатины или что-нибудь из съестных отходов. Но я люблю закладки без приманки, потому что для того, чтобы они сработали, нужно знать повадки твоего койота. Ни приманки, ни пахучих жидкостей – только капкан, установленный именно в том месте, на которое – ты точно это знаешь – койот непременно наступит. Например, в одном месте у твоего забора, прямо у подножия плоского холма, там, где отломившиеся камни соскользнули вниз, есть маленькое углубление, и я замечаю крохотный пучок шерсти на нижнем ряду колючей проволоки. Земля в этом месте самую-самую малость примята. Значит, именно здесь по крайней мере один койот приноровился подныривать под забор. И это отличное место для пустой ловушки. Ловушки с приманкой, особенно если расположить их вокруг какой-нибудь туши, которой койоты в тот момент питаются, хорошо срабатывают, просто отлично. И их установка не требует особого умения. После того как правительственные трапперы и овцеводы стали использовать отравленную приманку, разбрасывая ее, как короли – монеты в толпу, койоты к приманке и не прикасаются. Ловил я койотов и с помощью искусственных древесных завалов, но чтобы их соорудить, требуется время, а еще беда в том, что такие завалы могут убить любого, кто под ними проходит, не только койотов, но даже собаку или маленького ребенка. Я потерял собаку под таким «буреломом», который сам же и соорудил года два назад. Детку. Ты помнишь Детку? Она у меня была, когда я только начал охотиться в ваших местах. – Старр кивнула. – Так что больше я этим способом не пользуюсь. Как и западнями – животное, которое в них попадает, умирает долго. – Мне отвратительна сама мысль о том, что животное, попавшее в западню, ждет, когда ты придешь и убьешь его. Лоял, это ужасный способ зарабатывать на жизнь. – Я привык. Занимался этим бо́льшую часть жизни. Я об этом даже не думаю. В любом случае траппер[109] – ангел по сравнению с овцеводами. Эти сукины дети отлавливают или стреляют во все, что движется. Я видел койотов, у которых челюсти были опутаны колючей проволокой, эти сволочи выкалывали им глаза, а потом отпускали медленно умирать. Думаешь, для койотов лучше, чтобы их травили эти парни, которых присылает правительство? Отрава – грязный и расточительный способ. Этот вонючий десять восемьдесят[110] убивает и других животных, потому что попадает в пищевую цепочку, и шерсть после него у зверя никуда не годится. Гнусный способ. Даже мышей нельзя травить. Ставьте мышеловки, но не разбрасывайте эту чертову отравленную приманку. – Мы пользуемся мышеловками. Когда-то у нас был кот, огромный, полосатый – Бастер. Он отвечал за мышеловки. Мы их устанавливали и шли спать, а Бастер лежал поблизости, дремал, но одно ухо всегда держал начеку. Только мышеловка захлопнулась – он тут как тут. Хватал ее зубами, тащил к нам в спальню, прыгал на Джека, тихонько мяукал – с мышеловкой в зубах – и щекотал его по лицу мышиным хвостом, чтобы разбудить. – Представив себе эту картинку, Лоял расхохотался. – Так он просил, чтобы Джек вынул мышь и снова установил мышеловку. – И Джек это делал? – О да. Джек из тех, кто уважает чужие охотничьи права и очень услужлив, всегда готов протянуть руку другу. – Она посмеялась. – Да, старый полосатый Бастер. Будь у него маленькое натяжное устройство, он бы сделал себе состояние на мышиных шкурках. – Ну, не знаю. По последним сведениям, цены на мышиный мех сильно упали. Саджины были первой семейной парой, с которой он подружился, а Старр – его первой женщиной-другом. Сто раз ему приходило в голову спросить, есть ли у нее внуки. Он никогда не видел в доме никаких фотографий, но, с другой стороны, он и не бывал нигде, кроме кухни и гостиной. Хотя в гостиной есть пианино и каминная полка, а ведь именно на них и расставляют фотографии, думал он. Ему хотелось бы услышать рассказы о внуках и изобразить из себя этакого приемного дядюшку, если бы они приехали. «А это дядя Лоял, Элли, поздоровайся с ним». – И маленькая девочка, худенькая, с вьющимися рыжими волосами, подходит к нему бочком, застенчиво, шепотом произносит: «Здравствуйте», а он дарит ей крохотную кожаную куколку в два дюйма ростом, которую купил у индейца племени лакота – их делала его жена. Это была искусно сшитая из кроличьей шкурки куколка, одетая в белое кожаное платьице, украшенное малюсенькими бисеринками. На шее – ожерелье из кротовых коготков. Она помещалась в маленьком кожаном мешочке. Лоял носил ее в нагрудном кармане рубашки, и когда изредка доставал ее оттуда, чтобы посмотреть, она была теплой на ощупь, как живая. Старые мечты. Он сам не знал, какого черта таскает ее с собой повсюду. * * * Охота на землях Фрэнка Клоувса была совсем другой. Ранчо Хай-Ло досталось ему по наследству – восемнадцать тысяч акров хорошо орошаемой долины, лежащей в горной чаше. Его дед приехал в эти места в качестве железнодорожного рабочего, но его младший сын получил работу на предназначенном для приема отдыхающих ранчо «Сторожка Гайаваты» в качестве ковбоя, ухаживающего за лошадьми, и женился на дочери мясозаготовщика с востока. В детстве у Клоувса было все самое лучшее, что и привело его к худшему. Он представлял себя только ранчером. Кем же еще ему быть? Заснеженные вершины хребта Бигхорн, на склонах которого Клоувс владел правом выпаса, казалось, плыли на фоне неба на запад. В мягкой пойме сливались речки Свитхарт-крик и Сноупул. Выше по склонам рос строевой лес. Клоувс был болезненно одержим стремлением демонстрировать свою силу. Он женился пять раз, и вечно доносившиеся из двадцатипятикомнатного дома звуки стрельбы и битвы снискали его ранчо среди местных название «Буйное». Все в его жизни было не так, он словно притягивал к себе странных и опасных людей. Однажды весной, раздосадованный тем, что наносы щебня забили на изгибе русло Сноупула, в результате чего сенокосные угодья на противоположном берегу оказались затоплены, он решил отсечь заводь и выпрямить русло. После того как бульдозер проработал одно утро, скорость течения в реке увеличилась, и за неделю река промыла себе новое, прямое русло, которое отсекло пять старых заводей, нанесла тонны щебня на луга Клоувса, а также выкорчевала и смыла две большие отдельно стоявшие рощи. Вниз по течению поток оказался стиснутым и затопил город Куизи. После того как штат предъявил Клоувсу претензии, тот усиленно занялся восстановительными работами, на которые ушли годы и сто тысяч долларов. Его поголовье скота страдало от бычьих оводов, подкожных личинок, тимпанита[111], эмкара[112], актиномикоза, парши и укусов гремучих змей. Когда он нанял ветеринара для специального ухода за больным стадом, тот, проработав два месяца, объявил себя ковбоем-поэтом и перебрался в Монтану слагать стихи. Ходили слухи, что третья жена Клоувса была трансвеститом. В его владениях открыли скромный угольный пласт, но усилия по его разработке провалились, потому что нефть залила уголь, и газ заполнил шахту. От удара молнии случился пожар, повлекший взрыв газа, нефть выгорела, а уголь тлел под землей еще десять лет. Не справившись с разведением крупного рогатого скота, он переключился на овцеводство. Поскольку ни за какие коврижки пастуха нанять не удалось, он предоставил овец самим себе. Вместе с овцами он обзавелся готовой ненавистью к койотам и уверовал, что его земля, как никакая другая, кишит ими сверх меры, что они стекаются к нему аж из Дакоты и Монтаны, чтобы изводить именно его овец. Но Лоял никогда не считал Клоувса комическим персонажем. Первый раз он увидел его в баре. Тот вошел в «Свалившегося замертво», выпил красного пива, попросил еще. Лоял наблюдал за ним краем глаза. Ему показалось, что он немножко похож на Муссолини – видимо, из-за слишком большой для его комплекции головы. Каштановые вьющиеся волосы, уже отступившие далеко от облысевшего лба. Мясистый нос. Подбородок – как покрытая щетиной подушка. Выпуклый лоб, мускулистый торс, все в нем было толстым и коротким, словно его расплющило какой-то тяжестью. Голова все время задрана кверху, как если бы шея была намертво зажата сзади. – Интересуется тут кто-нибудь отловом койотов? У меня их – пруд пруди, самых породистых, какие только когда-либо топтали землю. – Туфли из змеиной кожи. Голос низкий и хриплый. Не дожидаясь ответа, он повернулся и вышел. – Это что за морда? – спросил Лоял у любившего посплетничать бармена. – О, это старина Буйный Клоувс. Когда начинал, у него было десять миллионов, но теперь осталось всего два или три. Сеет счастье направо и налево. Недавно стал разводить овец. Если его послушать, так самое большое разнообразие койотов во всех Соединенных Штатах живет именно на его земле. Все лето официальные трапперы ставили у него капканы и ловушки, стреляли с самолетов отравленными пулями, разбрасывали отравленную приманку. Тушки, преимущественно молодых животных, сваливали гнить в старый щебневый карьер у реки. А те особи, которые выжили – более взрослые, сообразительные, хитрые, – подумал Лоял, уже знают все их трюки. А что, почему бы не попробовать? Просто так, черт побери. Надо связаться с Клоувсом. * * * – Ладно, – сказал Клоувс. – Ты в деле. Только одно предупреждение: держись подальше от северо-западного края, который уходит в горы. У меня есть проект, связанный с тем местом, и я не желаю видеть там никаких капканов. – Он подмигнул Лоялу, и тот предположил, что у Клоувса где-то там – плантация «веселой травки». Черт, койоты ведь тоже ее едят. Но, даже не успев объехать охотничьи угодья, он уже знал: что-то здесь происходит. Когда его пикап со скрежетом взбирался по крутой горной дороге в ночные часы, где-то в отдалении слышались выстрелы. Собачий лай. Субботний вечер в «Свалившемся замертво» был обычным субботним вечером. Около четырех пополудни парковочная площадка начала заполняться пикапами с оторванными глушителями и с собаками, спавшими на пассажирских сиденьях. Когда на нее въехал фургон-цистерна для доставки воды, покрашенный краской, оставшейся от ремонта бассейна, все собаки подались вперед с громким лаем. Лоял видел эту машину и раньше, она сновала вверх-вниз по горной дороге на ранчо Клоувса. – Что за дрянь такую они возят в этом агрегате, что собаки с ума сходят каждый раз, как он въезжает на парковку? – спросил увалень, сидевший рядом с коренастым наездником. С отработанным изяществом они отъехали на своих табуретах к концу стойки. Мужчина, в этот момент вошедший в бар, являл собой человека-пирамиду со сверкающими желтыми глазами и коричневой бородой, разделенной надвое и скрепленной с обеих сторон тонкими прутками отожженной проволоки. На груди у него покоилось ожерелье из барсучьих когтей. Лоял учуял запах мускуса, гнилой приманки, голья[113], чего-то еще и сразу понял, что это траппер. Хотя был не сезон. Ни для койотов, ни для лис, ни для рысей.