– Мя-яу, – пропел увалень. – Лев[114]? Господи, а что, может быть. От этого собаки вполне могут обезуметь. – Не говори чего не знаешь, – сказал траппер и попросил виски с пивом. Получив свою выпивку, он подошел к Лоялу и сел напротив. Коренастый наездник хранил молчание. – Я видел, как ты ведешь там разведку. Клоувс говорит, ты охотишься на койотов, да? – Пока цены держатся. В начале сезона давали по семьдесят за штуку, но теперь скоро конец сезона. Черт, ему совсем не хотелось сидеть с этим браконьером. – Бери по сто, у тебя отличный товар. Цены падают, а мы живем в дерьмовом мире, где приходится вкалывать за двадцать центов в час. – Это правда. – А ты знаешь, что государственные трапперы все лето работали на этой земле? – Знаю. Считай, что это своего рода вызов: хочу посмотреть, на что я способен в неблагоприятной ситуации. – Неблагоприятной – это точно. Знаешь, почему эти парни уехали? – Нет. Я думал, они просто закончили свою работу. – Черта с два! Однажды Клоувс, от чего-то совсем одуревший, приехал и стал палить в них из ружья, приговаривая: «Я покажу вам, как убивать моих овец! Я смету всех вас, долбаных койотов, с лица земли!» Он их принял за койотов. Они, конечно, выглядели как шелудивые псы, но, черт возьми, всегда можно различить, что у них две ноги. Так что ты там гляди в оба. На него иногда находит. Зимой он, правда, там не околачивается, во всяком случае, так я слышал. Я сам провел там всего три месяца, так что с его зимними привычками не знаком. Говорят, он уматывает на зиму в Мехико, туда, где тепло. Хотел бы я иметь достаточно деньжат, чтобы тоже так делать, черт подери, а ты? – Он подмигнул. Коренастый наездник наблюдал за ними в зеркале. Лоялу пришла в голову нелепая мысль на его счет. Собаки надрывались как сумасшедшие. – Ты не мог бы поставить свой фургон с подветренной стороны, чтобы дать нам немного посидеть в тишине и покое? – Бармен говорил вежливо, но в голосе слышалась настойчивость. Траппер вышел и переставил фургон за дом, но вернулся раздраженный, и Лоял подумал, что грядут неприятности. Он допил свой виски и пошел на выход. В дверях оглянулся и успел заметить, как коренастый наездник отвел взгляд, устремленный ему в спину. Перед сном он попробовал определить, что за запах исходил от траппера. Лесной куницы? Льва? Нет, это был не лев. * * * Неделю спустя он сидел за столом и читал газету трехдневной давности. Бар был пуст. Бармен возился с банкой маринованных яиц: доставал их щипцами из нержавеющей стали и суетливо выкладывал в глубокое блюдо. Ветер с воем носился вокруг дома. Лоял шуршал страницами. Бармен открывал рот, только чтобы зевнуть. – А вот и твой друг, – сказал он час спустя, заслышав нечто, чего Лоял не уловил. Запах выхлопа фургона он учуял только тогда, когда фургон показался в поле зрения. – Я его знать не знаю. Первый раз в жизни увидел в прошлую субботу. И радости мне от общения с ним не больше, чем от общения с мокрым псом. – Он захаживает сюда с сентября. Утверждает, что приехал из Мэна, плетет что-то насчет «Мэйфлауэра» и еще какую-то ерунду. – Фургон подъехал, остановился. Хлопнула дверца. – А-а, глядите, кто тут. В прошлый раз сбежал от меня и пропустил все веселье. Мне – как обычно, Роберт. – Вот, пожалуйста. Хочешь маринованное яичко? – Я бы не стал есть этой вонючей гадости, даже если бы ты обмакнул ее в мед и обвалял в сахаре. – Некоторым нравится. Да ты и сам съел их почти целую миску в тот вечер, когда мы тебя отсюда выкинули. Я собственными глазами видел, поэтому и подумал, что ты к ним неравнодушен. Хотя, может, без них ты будешь вести себя поприличней и нам больше не придется проделывать с тобой тот волшебный фокус. – Эй, что было, то было. Лады? Я никогда не ищу повода к ссоре. – Он посмотрел на Лояла так, будто тот был ему братом, от чего Лоял почувствовал себя неуютно, поднял к глазам газету и сделал вид, что читает, хотя прочел уже ее насквозь, если не считать раздела «Сдается в аренду». Траппер сел у стойки, оттуда его запах ощущался не так сильно. Лоял подумал, что он, может быть, помылся. Час спустя бар уже кишел завсегдатаями в больших шляпах, коренастый наездник сидел на табурете в конце стойки и в зеркале наблюдал за тем, что происходит у него за спиной. Какой-то человек – похоже, партнер браконьера – окликнул его по имени: «Сильвестр!» – и похлопал по спине. Этот был мельче и грязнее, с обвислыми усами, в комбинезоне и свитере с созвездием Ориона на груди, придававшим ему вид чудаковатого хиппи. Скошенный череп и искаженные черты лица вызвали в памяти Лояла старика Роузбоя и первобытный холод дедовского яблочного хранилища. Запах холодных свежих яблок пощекотал нос и медленно растаял. У партнера на голове была вязаная шерстяная шапочка лесоруба, которая смотрелась чужеродно среди окружавших ее стетсонов с заломленными полями и сапог на высоких каблуках. Даже на бармене Роберте была ковбойская шляпа. Несколько чудаков вроде Лояла носили механизаторские кепи с девизом: «Дир» мчится, как олень»[115]. Но шапочек больше ни одной. Партнер говорил с южным акцентом. Столешница покерного столика стояла прислоненной к задней стене. Несколько парней играли в бильярд. Лоял заказал стейк с пикулями и жареной картошкой. Он насторожился, когда траппер сел за его стол, навалившись на него так, что сок от стейка перелился через край тарелки. Сукин сын понятия не имел о приличиях. – Эй, ветеран, есть важный разговор. – Важный для кого, для тебя или для меня? – спросил Лоял с набитым ртом. – Я серьезно, как у тебя дела с койотами? Поймал уже хоть одного? – Гм-м, – промычал Лоял. – Да? Сколько? Три? Четыре? – К столу, волоча за собой деревянный стул, подошел партнер. Сел. Стул далеко выдавался в пространство зала. – Двенадцать. А твое какое дело? – Ну, не исключено, что и мое. Мы подумали, может, ты захочешь заработать реальные деньги, поохотиться по-настоящему, вместо того чтобы болтаться, как дерьмо в проруби, выискивая койотов. Мы хотели бы воспользоваться кое-какой полуквалифицированной помощью. Деньги немереные. – Он рассмеялся, а Лоял поймал себя на том, что отвечает шепотом: – Ты о чем? – Ага-ага! Только это секрет. Сэм, расскажи ему. – Это прозвучит немного фантастично, приятель, но в Японии, Корее и Китае существует рынок некоторых веществ. Афродизиаков. – Это что еще за фигня? Разговор продолжался шепотом. – Вещество, которое, как считают японцы, увеличивает их хрен и продлевает стояк на три дня. В смысле секса. Ты наверняка слышал. Вроде шпанской мушки, только шпанскую мушку они не хотят. Они хотят рог носорога[116]. Или молотые лосиные зубы. Или мазь из останков ископаемых саблезубых тигров. А еще желчные пузыри черных медведей. Да-да, медведь. Это его запах. Пока партнер рассказывал, медвежий траппер Сильвестр согласно кивал. – За все это они платят очень-очень-очень большие деньги. Плюс мы получаем рынок сбыта шкур. Мы делаем такие деньги, какие тебе и не снились. Работаем от Мэна и Флориды до са́мой Канады. Только вдвоем справляться трудно. У нас был еще один парень, но он соскочил и умотал на Гавайи. А нам нужен третий. Клоувс говорит, что ты хороший траппер. Лоялу хотелось поднять голову и посмотреть в зеркало: наблюдает ли за их совещанием коренастый наездник. – Черт, ребята, звучит заманчиво, только у меня мотор барахлит, не могу выполнять тяжелую работу. А медведи, похоже, – работа тяжелая. – Тебе не придется делать тяжелую работу – только расставлять капканы. А с медведем мы справимся сами. Не так уж это трудно – просто располосовать, достать желчный пузырь и срéзать когти. Шкуру мы чаще всего просто бросаем. Времени нет. Так что шкуры, свежевание – это будет твоя доля. – В свое время я раз-другой ставил капканы на медведя. Они весят фунтов по пятьдесят каждый, а это много. Кроме того, мне здешние места не нравятся. Я на следующей неделе уезжаю. До того момента Лоял и сам не знал, что возвращается на ранчо Саджинов. Теперь придется уезжать сегодня же ночью. Эти двое – не из тех, кому можно отказать после того, как они выдали тебе свои грязные секреты. Он представил себе, как приезжает на пушной аукцион с двадцатью жалкими, лишенными когтей медвежьими шкурами. Разговоры пошли бы сразу. – Спасибо, что обратились ко мне, но мне нужно идти. – Он протянул тарелку с недоеденным стейком бармену: – Можешь упаковать мне это в пластиковый пакет? Нам, беззубым старым псам, приходится жевать долго и тщательно. Принимая пакет, он взглянул в зеркало на коренастого наездника. С ним ему тоже не хотелось иметь никакого дела. 41 Тропический сад Даб, располневший, в льняном костюме, еще до восхода сидит возле бассейна в высоком плетеном кресле со спинкой в форме павлиньего хвоста, завтракает. Охлажденная «Мимоза»[117], дыня с опаловой мякотью, спрыснутая соком зеленого танжерина, деревенская ветчина и перепелиные яйца, прилетевшие из Японии, дьявольски крепкий черный кофе, заряжающий на весь день. Он выпивает двадцать чашек, пока у него не начинают дрожать руки. Руки были спокойны, пока не позвонила Мернель и не спросила своим северным голосом, что он думает о том, чтобы захоронить мамино обручальное кольцо рядом с папой, потому что оно – единственное, что от нее осталось. Это хоть немного облегчит им душу. Она наткнулась на кольцо несколько недель тому назад, разбирая шкатулки и ящики стола, и подумала, что мама сняла его, когда папа… – Конечно, почему бы нет? – ответил он. Она прочла ему выгравированную внутри надпись: «ДСБ Навеки твой ММБ, 1915». – По крайней мере, это хоть что-то, принадлежавшее лично ей и связывающее их вместе, – сказала она. – Это верно, – согласился Даб. Он любил отдающий гниением запах тропиков, жару, кондиционер включал лишь на самую низкую мощность. «Убавь ты эту штуковину, она напоминает мне знаменитое полотно Снеговика Фрости[118]«Зима на ферме». Как ты думаешь, за каким чертом я живу во Флориде?» – говорил он, смеясь. Привлекательный мужчина, несмотря на раздавшуюся грудь, тяжелую челюсть и блестящую лысую голову. Клиенты подпадали под обаяние его улыбчивых глаз. Глядя на себя в зеркало, он все еще видел изящный рот. И, разумеется, у него были деньги – иначе откуда бы эти ухоженные ногти (на здоровой руке) и сшитые на заказ костюмы? И у него была Пала – или он был у нее. Пиратка, немного погрузневшая, носила бежевые или цвéта сурового полотна костюмы, а на шее – золотые цепи, унизанные медальонами и талисманами. Она была смышленей всех, кого он знал. Скрытная. Он подозревал, что она сделала аборт, но никогда не спрашивал. Ее детьми были теперь объекты собственности. Всю себя она отдавала изучению рынка недвижимости, первоклассной недвижимости – не какой-то там продаже кондоминиумов или старомодных домов реликтам с севера, а научной оценке и исследованиям статуса архитектурных памятников, имела острое чутье на исключительную недвижимость, которая могла выйти на рынок в следующем году. Они с Дабом понимали важность сохранения тайны соглашений и предложений, знали, как разговаривать с шейхами, искателями политического убежища и мужчинами, имеющими деловые связи на юге. Эстетика! Достаточно было увидеть, что́ Пала сделала с рифом Опал-Ки. Все самые крупные журналы страны публиковали снимки выполненных под старину домов из ракушечника и садов-фантазий, спроектированных Бурле Марксом[119] и составленных из необычных растений. Первый острый, как игла, луч солнца, проникший через дырочку в тенте, пробуравил льняное колено Даба. Бо́льшая часть недвижимости, которую владелец хотел продать при посредничестве «Эдема», никогда не выставлялась на широкий рынок; «Эдем инкорпорейтед» устраивал приватные торги, и в этом деле никто и близко к «Эдему» не стоял. У них с Палой был нюх на охраняемые объекты недвижимости, на уединенные острова, соединявшиеся с большой землей какой-нибудь единственной дамбой или мостом, на полуострова с единственной подъездной дорогой. Они прекрасно понимали клиентов, которым была нужна особая недвижимость. Хотелось бы ему, чтобы его так же хорошо понимали люди из налоговой службы. Даб наклонил кофейник, в чашку дугой полилась струя черной жидкости. По другую сторону бассейна простирался сад с тенистыми убежищами, утренняя жара рикошетом отражалась от листьев, папоротники расходились по кругу арками, лепестки цветов еще не раскрылись. Пала могла спать до десяти. Сам он никогда не изменял привычке вставать рано. Проснувшись, выходил в сад, неся белую чашку в искусственной руке с идеальными пластмассовыми ногтями. Эдем был здесь. Они больше не ездили на Зеленые болота. Аромат сада, густой, словно аромат растрескавшегося перезрелого плода, наполнял рот и горло. Встречный влажный воздух давил на грудь, ступни утопали в мягком мхе. Центром сада было баньяновое дерево. Ради этого древнего дерева с согнутыми коленями и вросшими в землю большими пальцами ног-корней, с ветвистыми руками кроны, извивами лиан и пышными цветами, со свисающей клочьями корой литого ствола и ее опадающими, опадающими, опадающими частичками он и купил эту усадьбу. Что-то привлекало его в запахе разложения.