Свидание он отменил. В пять уехал на встречу, до семи я была абсолютно спокойна, выполняла свои прямые обязанности, предвкушала, лишь изредка поглядывая в правый нижний угол экрана ноутбука, отмечая, как неумолимо бежит время. В восемь он прислал сообщение. «Затянется. Переносим. Виноват». Расстроилась, конечно, но приняла как данность. Занятой человек, бизнес с моим появлением не испарился, да я и сама отлично вижу, что работы у него много. В общем, отреагировала как взрослый здравомыслящий человек и даже капельку гордилась собой. «Ничего, понимаю» – ответила и отправила с немного грустной улыбкой. Спустя десять минут вышла на улицу и после неожиданного грубого подката из проезжающей машины решила немного прогуляться. Красиво было, со всеми этими огоньками на фасадах ресторанчиков и магазинов, воздух прохладный, что после дня в четырех стенах, пусть и с современной системой вентиляции, увлажнителями и прочими примочками для комфортной жизни, казалось приятным. Дышала, релаксировала, стараясь держаться подальше от шумных компашек, восполняла жизненные силы и подглядывала через огромные стекла за чужими жизнями. И тогда увидела их. Покровского с «бывшей». Конечно, остановилась посмотреть. Как не остановиться? К стеклу лбом не припала, со скандалом в приличное заведение не ворвалась, просто стояла на тротуаре, в паре метров от ресторана и смотрела, как они общаются. Девушка много улыбалась и кокетничала, иногда касалась его руки, мало и аккуратно кушала. Покровский много говорил, подавшись чуть вперед, к своему стейку даже не притронулся. Кишки тугими жгутами закручивало, вместо сердца – бесформенная неживая тяжесть, стремящаяся к земле согласно всем законам физики. Но я не плакала, держалась. И не смогла совладать с собой, пошла на шаг, который из уравнения неприятного во всех отношениях вечера лучше бы исключила вовсе. Я написала ему сообщение. «Думаю о тебе». Его телефон лежал на столе, экраном вверх. Он бросил на него взгляд и быстро перевернул. Он даже сообщение не прочитал, просто увидел оповещение с моим именем. Что-то лопнуло внутри в тот момент, оборвалась тонкая нить надежды. И так гадко стало от того, что позволила ему себя трогать, бесстыдно и грязно, практически на виду у всех, до сих пор эта копоть внутри, такое не смыть мочалкой и гелем для душа, хоть я и попыталась, конечно. От ресторана меня оттащил Ярослав. Окутал теплом своего тела, по-дружески обняв за плечи. О Покровском не говорил, не пытался его оправдать, объяснить что-то или, тем более, в чем-то уверить. Он просто увел меня и мои мысли, заняв разговором. Шутил, спрашивая, как я докатилась до жизни такой, имея ввиду мой танцевальный дебют на крошечной сценке, я с удовольствием рассказывала. Поняла, что занятия в студии прекращать не хочу, вполне можно посещать после работы, даже некий план в голове накидала. Довезла его на своей «Ласточке» до своего же дома, – он вызвался составить компанию – пригласила на чай с пудингом. Он много рассказывал о себе, спрашивал и меня, сделал на память наше селфи. По-домашнему так было, по-семейному, уютно и спокойно. Ушел он ближе к двум часам ночи, когда у меня глаза начали слипаться, но чуть только за ним закрылась дверь, я пошла в душ. Через час легла в кровать. Провозилась до пяти. Проснулась в шесть, собралась и поехала на работу. – Ты завтракала? – Покровский убирает обжигающе горячую ладонь с моей спины и отступает на полшага назад. – Нет. – Пойдем. Касается своими пальцами моих и я, конечно, иду за ним. Не готова, но иду. Устраиваемся в небольшом кафе вверх по улице, всего метров пятьдесят от офиса, даже озябнуть не успеваю. Тут мило, вкусно пахнет кофе, уютные диванчики, на один из которых он садится рядом со мной, вплотную. После того, как делаем заказ, берет мою руку в свою, гладит. – Я должен был сказать, с кем назначена встреча, – говорит тихо, спокойно и печально. – Но ощущение, что иду заниматься чем-то постыдным не отпускало и я малодушно промолчал, надеясь, что ты никогда не узнаешь. В корне неверный подход, осознание пришло слишком поздно, но то, что подобное не повторится, обещаю. Не встречи с ней, – он делает паузу, я пытаюсь высвободить свою руку, но он сжимает крепче, не отпускает. Как так можно вообще? Так больно! От слез глаза щиплет, наизнанку выворачивает. – Такой формат отношений не для меня, – проговариваю, собравшись с мыслями. – Работа мне нравится, если позволишь, я бы осталась, но в остальном – извини. Я так не могу. – Мне стыдно от того, что я намеренно тебя травлю, зажав в углу и отрезав собой пути к отступлению, – вздыхает. – Правда стыдно, прости за это. – Слушай, я хочу уйти, – начинаю раздражаться и дуть губы. Выдергиваю руку и ударяюсь пальцами об стол. Он сразу же хватает ее, поглаживая ушибленное место. – Я тебя не отпущу, Вер. Злись, покричи, если хочешь, но сначала дослушай. Меня не связывают с ней никакие романтические отношения. – Да кто ж о романтике-то подумал, – фыркаю, вредничаю. Уже начала соображать, к чему он подводит, немного отлегло, но обида все еще грызет настырным прожорливым червячком. – Интимные, личные – все в прошлом. Закончилось одним днем, я рассказывал. И не повторялось. Более того, до вчерашнего вечера мы практически не пересекались. Пару раз и то случайно, я к этому совершенно не стремился. Ограничивались вежливым приветствием. Но она работает на своего отца, а я веду с ним дела – он один из моих поставщиков в новом деле, – поднимаю на него любопытный взгляд, он хмыкает с улыбкой: – Не все сразу. Вечером за ужином расскажу. – У меня уже есть планы на вечер, – надменно говорю, не без этого. – Моей матери будет приятно узнать, что я, вопреки ее мнению, все еще поддаюсь воспитанию, – проговаривает кисло и морщится: – Неприятно кольнуло, заслужил. – Она работает на своего отца, но вы не пересекались, – возвращаю разговор к насущному. И радуюсь маленьким успехам. – Я всегда имел дело непосредственно с ним, посредники мне ни к чему. И встреча была назначена тоже с ним, – киваю: я сама составляю его рабочий календарь. – Но он попросил обсудить детали поставки с Камиллой, так как принял решение, как он сказал, по личным причинам, постепенно передавать ей бразды управления. Я взял тайм-аут, не люблю, когда переобуваются на ходу, Ярослав подключился. Поднял его мед карту со дна частного болота. У него приступ был перед новым годом, операция на сердце. Я перезвонил и согласился продолжить вести дела через нее. Это исключительно бизнесовое решение, ты должна понимать разницу, в противном случае мы будем часто ругаться. – Я возьму тайм-аут, чтобы обдумать, – медленно прикрываю веки. Серьезная и важная до одури просто. – Не знаю, как она в тебе это разглядела, но понимаю, почему так легко приняла, – бубнит недовольно. – И радостно и напрягает. – Ты перевернул телефон, – говорю тихо, понимаю, что среди прочего именно это ранило глубже. – Я пытался о тебе не думать. Не испытывать чувство вины и как можно скорее завершить тот деловой ужин, но она намеренно тянула. Грубить и перебивать не хотелось, мне успели привить уважение к женщинам. К тому же, мы довольно долго были вместе, этот факт никуда не денется. – Ты оправдываешься. – Да, я оправдываюсь. Тебе будет приятно узнать, что со мной такое впервые? – Немного, – жеманничаю. – Немного! – прыскает. – С ума меня сведешь, девчонка. Целует меня в голову и заметно расслабляется. Я – нет. – Говоришь, приступ был еще в том году? – Да, и понимаю, к чему ты подводишь. Но он мог только сейчас принять свое решение, мог долго сопротивляться тому, что неминуемо стареет, я в какой-то степени его понимаю. – Ты чувствуешь себя старым? – фыркаю, подначивая. – Рядом с тобой я чувствую себя мальчишкой, – снова вздыхает, подносит мои пальцы к своему лицу и нежно целует. – И действую соответственно. В офисе в самом деле не следует вести себя так откровенно. Не смог сдержаться, ты ворвалась как морской ветер, мозг вынесло порывом. – Какая коварная провокаторша. – Возмутительно, – соглашается охотно, снова целует мою руку, на глазах официантки, принесшей сразу весь наш заказ. – Я вышла из офиса в расстроенных чувствах, – вспоминаю подробности, стараясь не упустить ни детали, когда девушка отходит. – Понимаю, прости за это. – Нет, подожди, – отмахиваюсь от искренних извинений, понимаю, что звучала резко и приподнимаюсь, быстро целуя его в щеку. – Я вышла и хотела сразу поехать домой. Пошла к светофору, дойти не успела, у тротуара тормознула машина, мужчина открыл окно и предложил подбросить. Я отказалась, заявив, что гуляю. И подумала – почему бы в самом деле не прогуляться? Мозги проветрить. Пошла дальше. На светофоре хотела свернуть на улочку потише, но тихо там не было – стояла компания поддатых парней, и я пошла дальше. Потом парочка, громко выясняющая отношения. Потом конусы и открытый люк. Потом грузовик доставки, перекрывший тротуар. Я довольно долго петляла. Может, выдумываю, может, связано не все или не связано вовсе, но… – Тебя вели, – подводит итог, и я вижу, как его лицо меняется. Как ожесточается, как заостряются черты лица, а глаза становятся холодными и пустыми. Я не знаю этого мужчину. И пока не понимаю, какие эмоции помимо очевидной тревоги он во мне вызывает. – Я разберусь. Позавтракаем, пока не остыло. Глава 19 Вечер вторника я провела в студии. Ужасно хотелось на свидание с Покровским, но сильнее – помучить его. Маленькая женская месть и способ продемонстрировать свою независимость и обособленность в одном флаконе. Занимаясь, поняла еще и то, что не хочу раствориться в другом человеке. Он сильнее меня, и характером, и физически, в нем отчетливо прослеживаются замашки – не побоюсь этого слова – диктатора, и, если сразу не заявить о своей позиции, очень скоро я перестану существовать как отдельная единица общества. Достаточно того, что я в полном его подчинении по меньшей мере сорок часов в неделю. В среду утром случилось ЧП, что-то касаемо его нового дела. Изъяснялся он как обычно туманно, настаивал, что расскажет лишь на свидании, подтрунивал, что намерен добиться его любой ценой, включая шантаж и интриги. Весь день он разгребал последствия, освободился ближе к ночи, о чем сообщил мне в сообщении, вместе с пожеланием видеть исключительно сладкие сны. В четверг утром пожаловался, что видел их сам. Я, конечно, посмеялась над ним, не признавшись, что проснулась мокрая на сбитых простынях. Снова назначили свидание на вечер, но днем я набралась храбрости и позвонила его матери. И встречу назначила она. Отказаться равно оскорблению, свидание накрылось, но я на удивление приятно провела время в ее компании. В пятницу у меня была репетиция перед субботой, Покровский поскрипел зубами, но промолчал, а на следующий день, в обед, приехал на взводе и не успел даже разуться – мы серьезно поругались. Он не хотел, чтобы я участвовала в инсталляции, я настаивала, что буду, никто не хотел уступать и соглашаться на компромисс, я подло припомнила ему бывшую и он ушел, хлобыстнув моей и без того держащейся на честном слове дверью. У входа в павильон меня ждал его юрист со своей версией договора, разительно отличающейся от той, что подготовил куратор проекта. Через час горячих баталий, за которые мне было невероятно стыдно, прибыл взбешенный Эдриан Майн, наговорил гадостей и грубостей, я поняла хитрый замысел Покровского, но была уже настолько взвинчена и оскорблена, что поставила художника перед фактом – либо он подписывает соглашение с лояльными для меня условиями, либо может искать другую танцовщицу. Нарисовав жирную точку рядом со своей подписью, мысленно сказала «выкуси!» и провела языком по зубам, которые в тот момент показались острыми. Почти как в тот момент, когда я добилась опеки над братом. До выступления, как ни странно, оставался еще час, половину времени я провела на улице, но так и не пришла в себя. Кровь бурлила! Хотелось что-нибудь разбить, на кого-нибудь наорать, я даже щипала себя за запястье, пытаясь резкой болью притупить ярость, но не преуспела, а лишь разозлилась сильнее, теперь еще и на себя. И когда влетела в гримерку, от черных точек гнева перед глазами не сразу увидела довольно большую белую коробку с огромным красным бантом. В ней – изумительное шелковое платье алого цвета, с глубоким вырезом по бедру и открытой спиной. Гораздо откровеннее того, в котором я выступала в первый раз. Гораздо! Я обалдела, примерила. Поняла, что от мурашек, которыми я непременно покроюсь с головы до ног, соски будут вызывающе торчать, порылась в коробке и под ворохом бумаги тишью нашла липкие силиконовые накладки на грудь. И карточку. «Страстной и волевой». Инсталляция полыхала от моего танца. Я не видела его, я старалась вообще никого не замечать, лишь выплеснула в своих движениях все эмоции, всю кипучую энергию, досаду, гнев, разочарование, негодование. Эдриан снова вышел в зал принимать похвалы, я отправилась в гримерку переодеваться. Никаких «на бис» не предполагалось, так было заявлено в программе, после моего выступления в будку выстроилась живая очередь, где каждый мог сделать пару движений, всколыхнув свет и музыкальное сопровождение, и сфотографироваться для социальных сетей. Маркетинг в чистом виде, до которого лично мне не было никакого дела. На парковку вышла обессилевшей и неспособной на ругань. Покровский преподнес охапку алых роз на длинных стеблях, которые я не смогла удержать и ему пришлось нести их до машины самому. Донес до своей. – Я прибыла на личном автотранспорте, – сообщаю сухо. – Ярослав перегонит. Сядь и пристегнись, пожалуйста. Мягкость просьбы не оставляла выбора, но ощущение, что он мной манипулирует, снова подогревает градус. Я резко дергаю ремнем, его клинит, пробую снова и снова с тем же результатом, пристегнуться никак не получается, в итоге я просто психую и скрещиваю руки под грудью, принимая закрытую позицию. Покровский заводит двигатель, чтобы стало теплее, но с места не трогается и отстегивается сам, разворачиваясь ко мне. – Я не способна на конструктивный диалог, – ставлю перед фактом. – Вижу, Вер. Выслушаешь? – Не думаю, что готова, – отвечаю честно, чеканю, слова из меня точно монеты на мостовую, тяжело, со звоном, подскакивая и прокатываясь ребром с непредсказуемой траекторией. – Я безумно ревную тебя. Безумно, Вер, до темных кругов перед глазами. – Думаешь, у тебя есть на это право?! – вспыхиваю в секунду, расцепляя руки и разворачиваясь к нему. Атакую, набрасываюсь! И силы вдруг откуда-то появились, удивительно.