Влад не торопит, понимаю, что он наблюдает, от этого возбуждаюсь лишь сильнее. Хочу выглядеть эротично, прохожусь расслабленным языком по головке, но с его негромким стоном и моими собственными ощущениями, становится резко плевать на всю эстетику процесса. Палец – ничто в сравнении. Его член твердый как камень, кожа бархатная, с солоноватым привкусом. Обхватываю головку губами, полностью погружая в рот, вылизываю с таким упоением, что страшно делается от собственной развратности. Влад глухо стонет, а мне вкусно. Мне неимоверно вкусно, беру глубже, отлетаю абсолютно и бесстыдно теку. – Сожми крепче, – подсказывает, но не встревает. – Вот так, да, девочка моя, как же ахуенно. Скулы сводит с непривычки, но его реакция подначивает продолжить. Чувствую, как ему хорошо, но иду, по сути, за собственными желаниями. Когда совсем устаю, сползаю на пол, устраиваясь у него между ног. Обхватываю ствол уже двумя руками, головка скользит по губам, твердея. Через несколько секунд Влад перехватывает инициативу. Одной рукой хватает за волосы, запрокидывая голову, второй – мастурбирует. Движения резкие, грубые, импульсивные, взгляд бешеный. От этой животной страсти в его глазах промежность такими пульсациями заходится, что терпеть никаких сил нет. Опускаю одну руку вниз, касаюсь себя там, очень тихо стону от удовольствия, и Влад сразу же кончает, выстреливая спермой на подбородок и грудь. Помогает мне подняться, сажает на себя, спиной к груди, в секунды доводит до оргазма и поворачивает к себе мою голову, целуя и продолжая ласкать внизу. Не вытирает мое лицо, не брезгует мной, поцелуй долгий, глубокий, чувственный! И это оказывается таким важным, таким значимым в те минуты: совершенно не чувствую ожидаемого стеснения. – Ты идеальна во всем, за что берешься, – выкатывает двусмысленный комплимент, и я фыркаю ему в губы. – В ванну пойдем по очереди, иначе выйдем оттуда нескоро. А мне что-то жить захотелось особенно остро, Вер. Четыре дня вместе – слишком мало. – Слишком, – повторяю шепотом, смыкая губы на его нижней и, конечно, никуда не ухожу. И сама не хочу, и его руки держат так крепко, что толком не пошевелиться. Работать садимся только через пару часов, но сосредоточиться получается на удивление просто. Лишь изредка бросаю взгляд от ноутбука, смотрю на Покровского, и он начинает улыбаться, не поднимая головы от своего. Иногда перестает печатать, прикрывая глаза. Ерзать от блаженства начинаю, крылья за спиной вырастают от его реакции. – Ты помнишь, что тебе нужно делать? – спрашивает ближе к вечеру, устало потирая переносицу. – Помню, – бубню кисло. – Я скоро освобожусь, начинай. Мягко улыбается, окутывает нежностью взгляда. Это почему-то напрягает. Не он сам, конечно, скорее выражение его лица вкупе с не совсем понятной фразой. По отдельности все вроде в порядке, но в комплекте порождает тревогу. И очень скоро я понимаю, что осведомлен он куда лучше меня, обо мне же. Мне надлежит проявить социальную активность в сети, привлечь внимание, пользуясь интересом к инсталляции. Разжечь, заинтересовать, заинтриговать. Я уже знаю, каким будет мое выступление в субботу, но нужно обратить на него как можно больше неравнодушных взоров. Еще когда обсуждали задумку, Влад очень деликатничал на этот счет. Несколько раз уточнил, готова ли я вынести свою личную жизнь на всеобщее обозрение. Я тогда решила, что дело в нем. Хочу ли я демонстрировать наши отношения? Разумеется, возмутилась. Но он, похоже, имел ввиду совершенно другое. Или разом все. Думала, самым сложным будет вспомнить пароли. Но с этим проблем не возникло. С контентом, казалось бы, тоже не должно было. Я полезла на официальный сайт инсталляции, хотела взять несколько удачных кадров, скачать видео, вырезать небольшие отрывки. Но черт меня дернул опустить взгляд на комментарии. Мнение толпы меня никогда особенно не занимало. Теперь же я отчетливо понимаю, что просто его не слышала. Как много грязи, Господи! Как много злых бесчувственных людей на белом свете! Сколько же зависти в них, сколько горечи, желчи, яда! Начинаю читать и уже не могу остановиться. Обидно, под ложечкой сосет, ощущение, будто голой на главной площади стою, все тыкают пальцами, смеются, бросают тухлым, липким. Отвратительно, омерзительно! Плачу, даже не замечая этого. Лишь когда Влад садится рядом, когда обнимает, прижимая к себе, когда целует в висок, понимаю, что слезами уже пропиталась футболка на груди. – Они не стоят ни слезинки, Кисунь, – нашептывает, гладит по рукам, плечам, по голове. – Ни единой, слышишь? – Так неприятно… – бормочу плаксиво, через всхлипы. – Понимаю, как и то, что просто отмахнуться не получится. И если ты примешь решение не вести странички, я его поддержу. – Правда? – поворачиваюсь к нему, часто моргаю, чтобы видеть его лицо не через мутную пелену. – Конечно, – он улыбается и проводит ребром ладони по моей щеке, вытирая слезы. Движение, которое становится привычным. – Спасибо, – выдыхаю с облегчением, обнимаю его, пристроив голову на груди. Просто сидим рядом какое-то время. Ощущения, будто экскаватором внутренности перерыли. Потом вроде закопали дыры кое-как, грейдером наспех прошлись, но ошметки истерзанной плоти так и остались валяться тут и там. – Голодная? – выводит меня из транса тяжелых мыслей своей заботой. – Не особенно, – вздыхаю. – Совсем нет, если честно. Покровский деликатно помалкивает, я же соображаю довольно долго. – Ты голодный! – ахаю минут через десять, не меньше. – Конечно, голодный, – ворчу себе под нос, садясь прямо. – Я буду отвратительной женой. – Это невозможно, – целует меня в нос, поднимается и протягивает руки, помогая встать. – Я займусь мясом, на тебе салат. На улице как-то резко стемнело, зона для гриля расположена таким образом, что из окна ее не видно и пока я занимаюсь овощами, меня это не слишком-то беспокоит. Но, салат готов, его весьма удачный снимок на фоне панорамных окон, в которых отражается уют нашего временного гнездышка, уже вызывает чью-то зависть в одной из моих социальных сетей, время идет, а Влада все нет. Выхожу, кутаясь в плед, прихваченный с дивана, обхожу бассейн с горячей водой, который мы не успели опробовать, захожу за дом и встаю как вкопанная. Сердце однократно ударяется о ребра, получив мощный пинок. Пока еще не чувствую боли, лишь острый приступ паники заливает глаза. В ушах звон, кроме него совершенно ничего не слышу, хочется ладонями закрыть, чтобы прекратить это издевательство над барабанами перепонками, но руки такие тяжелые, не слушаются. Вообще телом своим не управляю, не представляю, как получается держать вертикальное положение. Рухнуть в обморок – самое логичное в подобном состоянии. Его нет. Вижу два сырых куска мяса на тарелке, дымящийся от перегрева гриль и никого, кто бы мог ими заняться. Крикнуть надо. Позвать. Но меня парализовал страх. Я смертельно боюсь, что он не ответит. Что случилось что-то ужасное. Что в этой темноте я никогда не отыщу его. Что больше никогда не увижу, не прикоснусь, не почувствую тепло его тела. Не стану его женой. Не забеременею. Не возьму на руки свою кроху. Всю жизнь проведу в этой черноте, одиночестве и тоске по тому единственному, кого люблю всем сердцем. И все-таки оседаю на кафель, внезапно и почему-то очень больно. Глава 28 Пока смерть не разлучит нас. Фраза, которая кажется романтичной тем, кого эта самая смерть обходила стороной. Тем, кого игнорировала, к кому не являлась во снах, не обдавала ледяным дыханием, не держала за руку. Тем, кто ни разу в жизни не выбирал эпитафию. Терпеть ее не могу, но именно она вертится в голове на повторе, ведь сейчас я абсолютно уверена, что только смерть сможет нас разлучить и никто иной. Наивное дитя. Водитель открывает дверь, я выхожу, но не успеваю сделать ни шажочка, Влад сразу же подхватывает меня на руки. – Ну хватит, – пытаюсь деликатно выразить свое несогласие с его вопиющей тревожностью, обняв за шею и зарывшись пальчиками в волосы. – Все в порядке, ты же убедился. – Нет, не в порядке, – отражает сухо. Хмурится, проходит в дом. Злится на себя страшно, перенервничал похлеще моего. Я-то от силы минуту страдала, пока в обморок не рухнула, он – последние пять часов. – Врач же объяснил, – наговариваю ласково, поддевая носком одного кроссовка задник другого и сбрасывая его на пол у двери, потому как, очевидно, с рук он меня не спустит еще долго, – довольно частая реакция на стресс. Кровь отливает от головы к ногам, сосуды расширяются, частота сердечных сокращений замедляется, состояние абсолютно неопасное для жизни. Просто запускается программа «бей или беги», но в моем случае она немножко сбоит. – Немножко, – цедит раздраженно, снимает кроссовки и яростно пинает их, прежде чем пройти дальше. – Влад, – шепчу протяжно, когда он садится вместе со мной на диван. Покровский играет желваками, смотрит прямо перед собой. – Вла-а-ад, – зову вновь, и когда он поворачивает голову, хмуро глядя на меня, сощуриваюсь от нежности, что меня переполняет. Боже, куда мне одной столько? – Я тебя люблю, – делюсь без раздумий. Покровский шумно выдыхает и закрывает глаза. Толстовка на груди вибрациями заходится, рука под моей грудью стискивает ребра. Мы еще не говорили друг другу этих слов. Странно даже: помолвлены уже. Но если раньше я чувствовала влюбленность, то после того, что испытала сегодня, знаю точно – люблю. – Я не хочу говорить «я тоже», – снова хмурится, открыв глаза. – Я этого не жду, – улыбаюсь и глажу его пальцами по массажным линиям на лице, разглаживая мимические морщины, образованные напряжением. – Ты засунул меня в аппарат МРТ из-за царапины на затылке, все выводы я уже сделала, – молвлю надменно. – Например, что ты та еще наседка. – Вера, – укоряет, хотя улыбку еле сдерживает. – Несносная, – все-таки прыскает и качает головой, но быстро возвращается к своему обычному в последние часы состоянию грозовой тучи. – Я не уберег тебя от самого себя. – Ты утрируешь, – теперь хмурюсь и я. – Констатирую факт, не более. Когда речь заходит о тебе, я совершаю ошибку за ошибкой. Это неприемлемо. Я ужасно зол на свою недальновидность. – Разлюби, – флегматично пожимаю плечами, откровенно надув губы. Пытаюсь с него слезть, он, разумеется, удерживает. – Никогда, – чеканит жестко, но меня заливает жаром с головы до ног. Сердце радостно подпрыгивает, подначивая тело. Повинуюсь порыву и горячо целую его, ухватив за уши. – Через жопу все, – тихо ворчит мне в губы. – Бесит пиздец. – Обожаю, когда ты не фильтруешь, – хихикаю, снова целую. – Нравятся неотесанные мужланы? – кривляется ехидно. – Хорошим девочкам нравятся плохие мальчики, – отражаю кокетливо. – Я же хорошая девочка? – Зависит от того, чем занимаешься, – хмыкает, наконец-то целует сам. Дразнит, облизывая мои губы. И вдруг резко отстраняется. – Я знаю, что может помочь. – Теряюсь в догадках, но заинтригована, – тараторю, ерзая на его коленях. – Тревожная кнопка, – сообщает довольно. – В большинстве ситуаций ты сможешь дотянуться до своего запястья. Не стала я ему говорить, что даже пальцем шевельнуть не смогла. Сморщила нос и начала капризничать: – И что, мне постоянно таскаться с каким-то браслетом для стариков? – Снимешь, когда я сочту это безопасным, – строг и решителен. – Не обсуждается. – Диктатор, – фыркаю пренебрежительно. Покровский серьезно кивает и абсолютно несерьезно трется своим носом об мой. – Влад… – снова зову полушепотом, он откликается нежным поцелуем. – Пойдем спать. – Лучшая, – произносит с чувством, поднимаясь вместе со мной. Засыпаю счастливой, на его плече. Просыпаюсь озадаченной, в той же позе. На безымянном пальце правой руки – тяжесть неимоверная. Приподнимаю-опускаю. Снова приподнимаю. Снова опускаю. Не кажется, но я все еще сомневаюсь, трогая его большим пальцем. – Наше-е-ел… – мурлычу с улыбкой, не открывая глаз. – Его цена резко возросла с твоим падением. – Ты о… – скольжу рукой по его груди к животу, по дорожке из жестких коротких волосков, пока ребра ладони не касается бархатная налитая головка члена. – Нет, не об этом, – отвечает немного ехидно. Веду пальцами по стволу, член дергается, мужчина рядом шумно выдыхает удовольствие. Какой же это кайф… – Это – превозносит тебя в моих глазах, а не опускает, – договаривает охрипло. – Сожми, – приказывает.