– Блядь! – восклицают теперь уже хорошо знакомым голосом. Альбатрос. Тот парень, что вечно бухает на лавке у моего подъезда. Безобидный, по сути, пару раз пытался подкатывать, когда с Салимом еще не сошлись, после – лишь вежливо, но не всегда членораздельно здоровался, слегка опуская голову. Радость вперемежку с отчаянием немного приводит в чувство, но эмоции смешанные: что он сможет? Ростом с меня, комплекцией и той похожи, в нем выдающегося нос, разве что, за который он свою кличку и получил. Но он удивляет. Он свистит. Оглушительно громко, сунув два пальца в рот. – В тачку!!! – орут на несколько голосов, но старина Альби точно шприц адреналина мне впорол. Силы возвращаются и все я бросаю на то, чтобы отбиться. – Отпусти! – визжу, брыкаюсь, царапаюсь. – Вера! – с надрывом орет Салим, вылетая из-за дома, а из моих глаз брызгают слезы. Он буквально вырывает меня из лап мерзавца, отшвыривает в сторону, а сам набрасывается на него, валя с ног. Кирилл, он же Альбатрос, за куртку оттаскивает меня в сторону, приказывая: – Не суйся! – и несется в заварушку, запрыгивая на спину того, кто прибежал на помощь поваленному. Творится что-то ужасное. Мужчины катаются в грязи, матерятся, люто машут кулаками, не жалея ни себя, ни соперника. Лицо Терехова в крови, на руки я даже не смотрю, но он поднялся, это вселяет надежды. А я, наконец-то, вспоминаю про чертову кнопку на своем запястье и с отчаянием давлю на нее, пока не вижу, как один из чужаков достает пистолет. – Салим! – визжу, подрываясь на ноги. Реагирует Терехов, он ближе. Бьет нападающего по руке, выбивая оружие, Радов его поднимает, но его самого валят на спину. Я – ору, что есть мочи, надеясь, что кто-нибудь еще услышит и прибежит на подмогу своим. На асфальте настоящая бойня за холодное оружие, крик - это единственное, чем я могу помочь. И перенимаю на себя внимание одного из четверки. – Закрой рот, сука! Удар. Голова моя бедная грозится треснуть как спелый арбуз, я падаю на колени и получаю пинок в живот. Отлетаю к припаркованной машине, срабатывает сигнализация. Меня бьют ногами, я скрючиваюсь, закрываясь ногами и руками, хватаю ртом воздух, натурально не в состоянии сделать ни вздоха. Паника затмевает разум, приглушая боль. Рву на своей шее ворот куртки, как будто это хоть как-то может помочь кислороду проникнуть в легкие. Перед глазами темнеет, я отчаянно цепляюсь за реальность, за жизнь, но все равно отключаюсь. И последнее, что слышу – выстрел. _______________листаем — Глава 36 Это не объяснить. Чувство, когда близкий человек должен сообщить что-то ужасное, но медлит из сострадания и твоего плачевного состояния. Я еще даже глаза не открыла, но по запаху понимаю, что в больнице, а по тихому шелесту тяжелого дыхания, что не одна. Очнулась я какое-то время назад. Какое – с точностью сказать не могу. Слезы из-под ресниц сочатся, в носу вода, хлюпаю, но меня никто не решается тревожить. Даже тронуть опасаются. – Сестренка… – Саша не выдерживает первым, шепчет, зовет. Зажмуриваюсь. – Кто? – хриплю страшным голосом. – Салим, – вымучивает ответ через долгую паузу. – По дороге в больницу. Я не знаю, куда выплеснуть всю ту горечь, что заполнила меня. Не знаю, куда деть скорбь. От чувства вины даже не мечтаю избавиться, оно – мой верный спутник на всю оставшуюся жизнь. Во мне наверняка куча обезболивающих: я не чувствую синяков и ссадин, что обнаружу утром, не чувствую тошноту от легкого сотрясения. Но я умираю в ту минуту, по-другому не сказать. Меня разрывает на куски, на кровавые лоскуты! Так невыносимо больно! И когда на мою грудь чьи-то заботливые руки опускают подушку, я быстро подтягиваю ее к своему лицу и кричу так громко, как только могу. Жутко, страшно, долго, пока воздух не заканчивается в легких. А после – плачу. Навзрыд, не таясь, не убирая защитного барьера, скрывающего меня от мира. От любимых. Они все рядом, я каждого чувствую, по-разному. От Саши веет щемящей сердце жалостью. От Влада – согревающим теплом заботы. От Ярослава – мощный заряд поддержки и обещание поквитаться. От Кости… только боль. Душевная, телесная, на всех уровнях. Но это помогает принять свое состояние. Когда совершенно выбиваюсь из сил, убираю подушку от лица и открываю глаза. Уже светает, в серости комнаты вполне различаю их лица. Терехов на соседней койке полулежит. Влад – сидит на стуле рядом со мной. Сашка на полу устроился, пристроив голову у моих ног. Ярослав каменным исполином у кровати замер. – Простите… – мямлю с дрожью. – Простите меня. Я… миллион раз. Миллион. Позже, совсем в ночи, никогда же, ничего такого, свои же все уже, дураки, но свои. А эти – нет. А у меня этот припадок. Как ватная. Простите. Костя, прости меня. И Салим… – снова всхлипываю, губы уродливо кривятся. Закрываю лицо руками и заставляю себя собраться. Я не бывшего любовника оплакиваю. Не друга, никогда он им мне не был, придумывать сейчас – убогое лицемерие. Я себя жалею и только. Как я, бедняжка, жить буду с чувством вины таким чудовищным? – Я с ним в скорой ехал, – произносит Ярослав негромко. – Просил тебе кое-что передать, – убираю руки от лица и смотрю на него выжидающе. – Я бы влез даже за Катрин, – очевидно, цитирует. Прыскаю и нервно смеюсь, качая головой и вытирая вновь выступившие слезы. Катерина в пятом подъезде живет. Гостей мужского пола любит безмерно и принимает всегда с охотой, за довольно скромную плату. Вот так ненавязчиво на прощание он назвал меня шлюхой. После того, как плечом к плечу сражался с тем, от кого когда-то отбивал. – Я в участок, – вновь говорит Ярослав. – Вся четверка там. – Я к Киру, он на этаж ниже, – Сашка поднимается, оба по очереди целуют меня в подставленную щеку и уходят, выкатывая еще и Терехова, козырнувшего мне на прощание от пустой головы. Дверь закрывается, и мы с Покровским остаемся наедине. – Обследование провели, – сообщает сухо, осипло. Сидит сутулившись, уперевшись руками в колени, смотрит в пол. Даже представить не могу, что у него в голове творится. – Внутренние органы в порядке, повреждения лишь мягких тканей, но за общим состоянием пару дней придется понаблюдать в контролируемой среде. Втягиваю нижнюю губу, обкусываю, бровки домиком, волнуюсь почему-то страшно. – Не обнимешь меня? – щебечу жалобно. – Не поцелуешь? – Вера… – выдыхает с надрывом, сразу же разворачиваясь ко мне, захватывая лицо в горячие ладони. – Девочка моя любимая, – хрипит в мои губы, жадно целует. Чувствую его дрожь, саму трясет нещадно, как наркоманку, наконец-то получившую свою дозу. Двигаюсь к стене, он устраивается рядом, на боку, стараясь не касаться моего тела, но я прижимаюсь к нему сама. Мне – необходимо. Объятие через боль, прикосновения, жар его тела, нет в те минуты потребности острее. Хотя, есть. – Хочу тебя, – выпаливаю полушепотом. – Вера, ты избита, – возмущается практически, но голос ломается, знаю же, что желает меня не меньше. – Я почти не чувствую, обезболивающее же, – бормочу, опуская руку к его ширинке. Сжимаю член, обмениваемся жаркими выдохами. – Я рядом только когда… – пытается вывалить на меня своих тараканов, но я безжалостно давлю их: – Ты рядом именно тогда, когда сильнее всего мне нужен. Жить не смогу, если с тобой что-нибудь случится. Дышать не смогу. Сердце остановится. Люблю тебя, так сильно тебя люблю. Целую, быстро переворачиваюсь на другой бок, спиной к нему, он в этот момент расстегивает ширинку на брюках. Приподнимает одеяло, задирает казенную ночную рубашку, двигается ко мне вплотную, член скользит в промежность. Содрогаюсь, принимая его в себя, зажмуриваюсь до искр перед глазами, сплетая наши пальцы в тугой клубок. Каркас кровати ударяется о стену от импульсивных нетерпеливых толчков, но я даже не думаю в тот момент, что с обратной стороны может кто-то находиться. Я, наверное, впервые в жизни думаю лишь о себе. И мне нужно снять стресс самым примитивным способом, иначе меня разметает на молекулы из негативных эмоций. Если не вбросить гормонов радости, меня поглотит чернота. И едва я получаю их, практически моментально вырубаюсь, чувствуя на голове его горячее неравномерное дыхание. Глава 37 Наперекосяк. Единственное не матерное слово, которым я могу охарактеризовать последние события в своей жизни. Желание вставать с постели отсутствует напрочь, хоть прошла уже неделя и мне не просто можно, а нужно. Но, тело болит, душа болит, низ живота и поясница от начавшихся точно в срок месячных – тоже. Похороны Салима весьма символично пришлись аккурат на мой день рождения. Не то чтоб я как-то по-особенному его отмечала из года в год, но определенные надежды именно на этот все же питала. На деле, принимать поздравления было невероятно тяжело, а из-за популярности в сети, меня пронзило не десятком игл вины, а сотнями. Покровский ездит в офис без меня. Последние три дня я работаю удаленно из его квартиры, без удовольствия и энтузиазма, просто чтобы не сойти с ума от безделья. Приезжает он точно по окончанию рабочего дня, обращается со мной как с хрустальной и опасается лишний раз притронуться, зато косые взгляды бросать горазд. Так и не задал ни одного вопроса, смиренно ждет, судя по скорбной физиономии, когда я соберу свои не свои вещи и съеду. А мои слова в больнице – это видимо так, припадок в бреду. – Ты меня раздражаешь, – говорю вдруг, когда он пытается лечь так, будто я смертельно больна. Просто говорю, в потолок, сухая констатация, не более. Покровский тщательно обдумывает ответ и делает это так долго, что меня от злости на кровати подбрасывает. Резко сажусь и бросаю грубо: – А сейчас – вообще бесишь! – Вер, – вздыхает. – Хочешь поговорить – давай поговорим. Только, умоляю, не ори, у меня адски болит голова. – Так мы поэтому как соседи живем? – набрасываюсь с язвительной претензией. – Потому что у тебя голова болит? Ну так выпей таблеточку и хотя бы обними меня нормально! Или это расплата за то, что я не забеременела? Не оправдала твоих ожиданий? Не можешь придумать, как бы сплавить теперь испорченный инкубатор? На повышенных. Намеренно. В глазах злые слезы стоят, задеть его – жизненно необходимо. Услышать ответную претензию в голос, вывести из себя, вынудить раскрыть все карты. Покровский молча скрипит зубами, пережевывая мою вспышку слепой ярости. Смотрит мне в глаза, тяжело, в упор, не моргает практически. А мне невыносимо его бездействие. Отчужденность под маской заботы высасывает последние силы. Теперь я в самом деле чувствую себя больной, со скомканной как неудачный рисунок судьбой. – Если ты пытаешься мне свои мысли прямо в мозг подгрузить, разочарую, – сообщаю без эмоций, спокойно. Ложусь, отворачиваюсь, кое-как обнимаю себя, подтягивая колени к груди. Давно себя такой одинокой не чувствовала. Это… холодно. Промозгло, сыро, темно, точно в погребе заперта без возможности выбраться. Мелко дрожу под пуховым одеялом, оно слишком легкое, невесомое практически, давления катастрофически не хватает. Нет. Не могу. Не успокоюсь так, невыносимо. Отбрасываю одеяло и начинаю торопливо одеваться. Не в домашний костюм, в джинсы влезаю и толстовку с капюшоном. – Куда ты? – выдувает устало. – Погреться, – отвечаю абсолютную правду и выхожу из комнаты. – Ночь, Вера, – его вялые попытки меня остановить кажутся забавными. Хихикаю даже, заталкивая ноги в кроссовки, которые купил мне он. – Вот черт… – смотрю на свои ноги, поочередно приподнимаю мысы. – Слушай, ну босая не уйду. Потом отдам, ладно? – Чего ты добиваешься своими нападками? Разувайся и проходи, поговорим спокойно.