– Да к евгении марковне твои разговоры, – отмахиваюсь равнодушно, снимая куртку с вешалки, – твою гипертрофированную заботу, твои дорогие подарки и обещание жениться. Ты ведь этого ждешь стоишь? Кольца? Молчит. А у меня вдруг сердце на осколки разлетается. Ну как же так? Разве не должен он хотя бы попытаться меня задержать? Разговор? Это все, что он может мне предложить? Колечко снимаю, жалобно хлюпая носом. Пытаюсь не плакать, плотно сжимаю губы, обещаю себе дать волю за дверью, умоляю не унижаться, но слезы все равно сплошным потоком, плотину прорвало и залатать наспех не выйдет. Протягиваю ему кольцо, он – принимает. Не завыть бы от отчаяния. Хотя бы не завыть в голос! Кидаюсь к входной двери, открываю верхний замок-щеколду. Дергаю ручку – заперто. Кручу вправо до упора средний замок. Дергаю. Заперто. Лезу в сумку за ключами, умирая от того, что он смотрит мне в спину, вставляю в замочную скважину, он вроде бы вошел, но провернуть – никак. – Да что ж такое, – бормочу в отчаянии. – Я замки сменил, Вер, – оповещает сипло. – Ты не выйдешь. Не отпущу. Толкаюсь лбом в дверь и рыдаю уже не сдерживаясь. Сумку роняю, ключи на кафель со звоном падают, снова обнимаю себя, вцепляясь в куртку мертвой хваткой, слышу глухой удар головы Покровского рядом и немного выше своей, чувствую жар, исходящий от его тела… и наконец-то крепкое объятие. – Кольцо зачем забрал? – хнычу, перекладывая свои руки на его. – Так швырнула бы, – шепчет в висок, целует. – Ищи его потом. Снова. – А до истерики зачем довел? – очень капризно выталкиваю, шумно шмыгая носом. – Так сколько храбриться и держаться можно? Это моя обязанность. – Твой священный долг – обнимать меня, – ворчу уже, всхлипываю без слез. – Кисунь, мне даже смотреть на тебя больно, – вздыхает. – Я обнимал. Осторожно. Ослабляет захват, расстегивает и снимает с меня куртку. И после того, как я скидываю кроссовки, поднимает на руки. – Я тебе столько боли принес, куда еще? – И при чем тут ты? – недовольно растягиваю и поджимаю губы. – Мы нашли заказчика нападения, – он морщится и несет меня в гостиную, устраиваясь вместе со мной в кресле. – Те, из соседнего города? – Нет, любимая. Гораздо ближе. Когда он рассказывает, поглаживая мои колени, у меня какое-то ощущение нереальности появляется. Господи, да разве так можно? Разве так в современном мире бывает? Откуда в людях столько жестокости? Разумеется, никакой случайности не было. Меня ждали и не первый день. Инициатором выступила Северская, она призналась Терехову, надменно заявив, что он ничего не докажет. Костя и не собирался, достаточно было того, что есть показания свидетелей, указывающие на ее отца. Цепочка задействованных лиц кровь остужает. Северский отдал приказ, его подчиненный начал искать исполнителей и самым безопасным вариантом с его точки зрения были лоботрясы с моего района. Девочка возвращалась слишком поздно, парни выпили, обычное дело. Вышел на Салима, имен не называл, но Радов не настолько конченый, насилием не занимается. Послал его, но не просто так, а к конкретным гражданам, по профилю. Когда за Северским пришли погоны, у него случился приступ. До больницы не довезли, судить некого. Терехов выписался сам, то есть, просто слинял ночью, а через день случилось знаменательное событие – он женился. У Влада в сейфе копия брачного договора, в котором обговорены все условия. Активы, бизнес, счета Северских – все в полном распоряжении Терехова, Камиле положено лишь весьма скромное ежемесячное пособие. И отдельный пункт – в случае измены со стороны супруги, она остается ни с чем. Организация на уровне – за часы все устроил. – И она на это пошла? – уточняю с сомнением. – Вряд ли он спрашивал. Дело по ее отцу не придали огласке, за ней оставался статус в обществе. Либо так, либо ничего, бизнес одна она не потянула бы. Но… я приехал не с работы, Вер. Сегодня были ее похороны. – О, Боже… – шепчу с ужасом. – Костя… – Нет. Сама, – Влад слабо морщится и устало откидывает голову на спинку, продолжая тихо рассказывать. – Записала видео на телефон. Обвиняла его и меня в смерти отца, наглоталась на камеру таблеток, отправила нам. Не думаю, что она планировала умирать, наверняка рассчитывала отделаться промыванием и парой дней в больнице, а после выбить для себя более щадящие условия содержания. Одного не учла: входную дверь надо было оставить открытой. Терехов первый приехал, успел вызвать МЧС. Пока те доехали, пока вскрыли… время упущено. Я не очень хороший человек – именно этот вывод напрашивается, когда пытаюсь уловить свои эмоции касаемо ее кончины. Их нет. Ни одной. Мне ее не жаль нисколечко, я не чувствую ни злорадства, ни удовлетворения. Мне просто все равно. А вот перед Покровским стыдно. Целую его в щеку. – И тут я со своими обвинениями… прости… – Нет ничего важнее твоих обвинений. Но эта неделя, Вер. Каждый. Гребаный. День. Какой-то. Пиздец, – чеканит презрительно. – Но я рад, что прорвало тебя именно сегодня. Не вчера и не три дня назад, когда толком еще ничего не закончилось. Теперь мы можем вместе погрустить над тем, что София решила не торопиться. Много раз мелко киваю и зарываюсь носом в его шею. Плачу тихо и горько, пока он гладит меня по спине. – Влад, – шепчу, постепенно успокоившись. – Да, любимая, – окутывает меня бархатным голосом с легкой хрипотцой. – Колечко верни. Мне без него тревожно и неуютно. – Оно давно там, где и должно быть. Ты такая невнимательная, когда нервничаешь… *** Проснулась я с первыми лучами. От сердца ощутимо отлегло, оставив пустоту, которую я могла заполнить любыми эмоциями, но в одиночку этим заниматься не хотелось, а Влад так вымотался за неделю, что даже не шелохнулся, когда я поднялась. Не проснулся ни от шума воды в душевой, ни от запаха кофе с кухни. И я села рисовать. С натуры. Когда закончила и отложила карандаш, разглядывая рисунок, Покровский потянулся и перевернулся на спину, закинув руки за голову. – Теперь так, пока я не решил, что нравлюсь тебе только со спины, – бормочет сонно, не открывая глаз. Фыркаю и откладываю листы, забираясь к нему под одеяло. – Я серьезно. – Потискаться сначала, – мурлычу, нагло устраиваясь прямо на нем. – Хорошо как… – Не то слово, – улыбается, опускает на меня руки. – Один плюс со всего этого. Стресс ты заедала, – водит руками по ягодицам и прикидывает: – Не один даже плюс. Три, плюс-минус пятьсот грамм. Недурно, недурно… У нас много дел сегодня, Кисунь. – Каких? – вяло ворочаю языком, млея от его ласковых поглаживаний. – Сначала мы займемся любовью. – Принято. – Потом позавтракаем. – Хорошо. – Потом ты еще немного порисуешь, но будешь делать это обнаженной, чтобы я мог любоваться тобой. – Вау, – брякаю от острого прилива смущения. – Ну… ок. – Мы возбудимся до критической отметки и займемся горячим развратным сексом. – Боже… – фыркаю ему в грудь и прячу наверняка подрумянившиеся щеки. – Затем снова перекусим и залезем в джакузи. – Кайф… – Да… – шепчет на долгом выдохе. Делает глубокий вдох и неспешно вещает дальше: – И вот в тот момент, когда ты будешь абсолютно расслаблена, когда твоя речь будет медленной, а движения особенно плавными, когда мозг окутает сладкая нега, а мысли оставят твою голову, я задам тебе вопрос, который не дает мне покоя, – мое сердце на мгновение замирает, а после начинать трепыхаться в горле, мешая сглотнуть. – Какого хуя, пока еще Котова, ты не позвонила мне, как только заглохла на шоссе? Глава 38 Боже, как же он орал. Не кричал, не вопил, он именно орал, да так, что сорвался на хрип. Не на меня, на Ярослава, но почему-то с этого было лишь страшнее. Сто пятьдесят квадратных метров наполнились слепой яростью. Ей пропиталась мебель, ковры, уверена, даже стены и кафель в ванной. Конечно, я все ему выложила. Села на кровати рядом с ним, опустила голову и все-все рассказала. Как на исповеди. Начала с наших с Ярославом гипотез и закончила предложением Терехова укатить в закат. Не знаю, что выбесило его сильнее, но пока не появился Туров, он держался и мы успели чинно позавтракать. Я сидела мышкой и не поднимала взгляда, он отпиливал приготовленную мной яичницу, по звукам, вместе с тарелкой. Нормально было, короче. Терпимо. А потом Яр почему-то зашел в бронежилете поверх футболки. От одного этого по позвоночному столбу мороз пошел, а когда он кивнул мне на дверь, предлагая слабонервным удалиться, меня трясти начало. Разумеется, никуда я не ушла, только ноги на стул подтянула, обхватив их обеими руками. – Смешно, – Покровский коротко злобно посмеялся, оценив прикид друга. Вытер рот салфеткой, поблагодарил меня за завтрак, поднялся, подошел поближе и первое, что сделал – врезал Ярославу кулаком по лицу. Удар у него поставлен хорошо, Турова повело, он смахнул со стола мою чашку с кофе, ловя баланс. Тряхнул головой и молча выслушивал мат-перемат, пока Покровский не охрип. – Сними это дерьмо! – рявкает напоследок и садится обратно за стол. – Чай с ромашкой? – пищу тоненько. – Водочки бы, – брякает Ярослав, стаскивая бронежилет. Организую нехитрую закуску, шныряя от холодильника к столу, пока Туров убирает осколки и вытирает кофе с пола. Он садится на стул, я – на колени к Покровскому. Мужчины молча опрокидывают по рюмке, Яр хрустко откусывает маринованный огурчик, Влад тянет меня за волосы, запрокидывая голову и шумно затягивается моим запахом, уткнувшись носом в шею. Немного неловко становится, но я и думать не смею о том, чтобы пересесть. Да и волосы, намотанные на кулак, не слишком к перемещениям располагают. – Я тоже просчитался, – признается Влад осипло. – Мать – первая, на кого я подумал. Молчать, разумеется, не стал, задал прямой вопрос в тот же день. Отрицательный ответ меня удовлетворил чрезмерно, а вот о том, чтобы сообщить тебе я даже не подумал.