– Я – собираю информацию, ты – обрабатываешь, – скупо отражает Туров. – Логично. Всегда так было. Догадаться и уточнить должен был я. – Не она… – выдыхаю с облегчением, но сразу же напрягаюсь. – А кто тогда? – Хороший вопрос, Вера, – как будто бы хвалит Покровский, но радости мне это по понятным причинам не доставляет: предположений нет ни у кого. Какое-то время сидим молча. – Кто-то поимел сестру Терехова, – нарушает тишину и рассказывает Ярославу о снимке. – Кому ж ты, блядь, поперек горла-то встал? – Туров нервно чешет голову. – У меня все под контролем, Влад. Каждый, без бравады, без преувеличения. Но кто-то явно лишний держит руку на пульсе и, вероятно, хочет устроить грызню, а мотивов я не вижу. Надо копать глубже. Через пять минут Туров удаляется, очевидно, махать воображаемой лопатой, а я начинаю ерзать на коленях своего мужчины. – Не делай так больше, – произносит Влад строго. – Не буду, обещаю, – заверяю с запалом. Кладу ладони ему на щеки и зацеловываю все, что не прикрыла. – Это не шутки. Я должен быть в курсе, если происходит внештатная ситуация, какой бы безобидной она не выглядела, – пытается оставаться грозным, но заметно оттаивает. – Вера, я с жизнью едва не попрощался, когда сигнал тревоги получил. Много раз подряд. И мы могли бы никогда не выйти на Северского, если бы по нелепому стечению обстоятельств не обратились изначально к Радову. – Нелепое стечение… – повторяю задумчиво, и мы сталкиваемся взглядами. – Опять, – презрительно кривлю губы. – Мне тоже это порядком надоело. Закину мысль Ярославу. Он легонько похлопывает меня по ягодице, а я… остаюсь сидеть. – Перечишь мне, девочка? – Покровский вскидывает одну лишь правую бровь. Очень эффектно, влюбленная дуреха внутри меня любуется и томно вздыхает. – Как смеешь ты? – Очень просто получается, если честно, – лопочу, морща нос и прочесывая кончик указательным пальчиком. Влад на мгновенье пропускает улыбку, но какое-то время сидит молча, явно обдумывая нечто очень серьезное. – Я могу поговорить при тебе, но ты должна согласиться на ряд условий, – подытоживает свои умозаключения. – Огласи, – теряю былой запал и уверенность, но дать заднюю сейчас уже не вариант. – Никаких вопросов. Никакого осуждения. Никаких обсуждений с кем бы то ни было, включая меня. Ты будешь знать и тебе придется с этим жить, не имея возможности поделиться, иначе последствия могут оказаться катастрофическими и сыграть против тех, кто тебе дорог. Я размышляю минуты три, не меньше, переваривая его слова. После – пододвигаю к нему его сотовый. – Есть теория, что к Радову пришли по наводке, – деловито задвигает Турову. – Обсуди с ним. Широко открываю рот для громкого «мерзавец, я тебя ненавижу!», но захлопываю обратно и подскакиваю с его колен, печатая шаг удаляясь в спальню. Разумеется, дверью как следует шваркнуть не забываю. Лежу, вся из себя преисполненная негодованием, руки скрестила, губы надула, злюсь страшно, но чувствую себя при этом лучше некуда. Жив. Жив! – Вер, прости, так нужно было, – Покровский осторожно ложится рядом, поцеловав куда-то в бровь и придавив тяжелой рукой. – Его действительно ранили, он на реабилитации. Но он сдал серьезных людей и так просто это не прощают. Радов мертв и его смерть должна была выглядеть натурально. – А как же не обсуждать? – не съехидничать, конечно, не могу. – Мы и не обсуждаем. Я делюсь секретной информацией и могу пойти под статью за ее распространение. А вместе со мной – Туровы, благодаря которым это стало возможно. Все официально. – Салим в своем репертуаре, конечно, – хмыкаю, устав вредничать. – Своего не упустит. – Он не торговался, Вер. Он выложил все, едва остался наедине с Ярославом в скорой. Не исключаю, что рассчитывал на компенсацию, чтобы было на что хотя бы сменить локацию, но мог бы просто промолчать. Нам бы никогда даже в голову не пришло задать правильный вопрос. Ты обладаешь уникальным даром превращать нравственных уродов, идущих на сделки с совестью ради материальной выгоды, в подобие человека. Я ненадолго закрываю глаза, понимая, что говорит он уже не только о Салиме. И он подтверждает мою догадку поцелуем в щеку. Пожалуйста. Ни к чему лицемерить и делать вид, будто даже не предполагала, за кого согласилась выйти. Да, в личном я в самом деле бываю наивна, часто совершаю глупые поступки и говорю странные вещи, но окружающий мир вижу в его истинном цвете. Я слишком рано повзрослела. Терехов не открыл мне глаза, скорее просто ткнул носом в очевидное: вести успешный бизнес и оставаться при этом чистеньким нереально. Откаты? Подкуп? Да я тому же Покровскому зазужу с неба предлагала, только бы на Сашу заявление не писал. Шантаж? Не Влад заставляет идти людей на гнусности, которые впоследствии можно использовать против них. Да Боже! Я воришку воспитала, уж точно не мне судить. Меня грызло скорее то, что он мог переспать с Кирой. И даже не из-за того, что якобы с ней поступили также, как когда-то со мной. Там ситуация кардинально отличалась. Просто от того, что на тот момент, как он уверял, он и помыслить о другой не мог. Думать об одной и совать член в рот другой? Нет уж, увольте. Жить с таким человеком я не смогла бы. Это – беспринципность. Это – аморально. И когда вопрос встал ребром я выбрала единственно рабочий вариант отношений. Я выбрала доверие. Веру. Как он выбирал неоднократно и продолжает это делать. – Мне все это неважно, – тараторю шепотом. Трогаю его, глажу. – То есть, важно, конечно, но не критично. То есть, гораздо важнее другое. Куча всего – гораздо важнее. – Это хорошо, – целует мои губы, и я чувствую его дрожь. Его мелко трясет: это признание далось ему невероятно тяжело. И меня изнутри выкручивает от понимания, что он хочет выглядеть в моих глазах лучше. Он, успешный, влиятельный, сильный! Люблю его в тот момент до боли в пищеварительном тракте, до судорог в икрах. Я – один сплошной комок нервов. Сгребаю его футболку на лопатках в кулаки, тяну наверх. Он выныривает из нее, помогает освободиться от одежды и мне. Наваливается сверху, от соприкосновения обнаженной кожи взрыв в груди происходит. Неделя, что я не чувствовала его тело, была мучительной, а после перерыва ощущения в сотни тысяч раз острее. Яркое все такое вокруг, что я зажмуриваюсь от вспышек перед глазами. – Это хорошо, потому что я без тебя уже не смогу, – он говорит в голос, охрипло. Кажется, слишком громко для приватной беседы рот в рот, но скажи он тише, я бы не услышала за громоподобный стуком собственного сердца. А мне так важно слышать его слова. Любые! – Без тебя уже не жизнь. Подобие. Жалкая пародия. Меня разрывает. Разрывает, любимая, сейчас материться буду, – коротко нервно смеюсь от его галантного предупреждения. Влад сипло затягивает: – Бля-я-ядь… как же ты красива, – отстраняется и опускает голову, чтобы посмотреть на мою грудь. Накрывает ее ладонью. – Ослепнуть можно, – приподнимает руку. Ведет большим пальцем по соску, несильно вдавливая. – Я так соскучилась, – я же могу только шептать. Брови к переносице, расщепляет от мысли, что он был рядом, а я почему-то его не трогала. Как же это я так? Помешательство. Я определенно была не в себе. – Ручки все в синяках, – констатирует с надрывом, бережливо целует каждый. Неспешно, по очереди, каждой гематоме по нежности. – Ножки… блядь, Киса моя… Он – целует. Я – плачу. Телу не больно: тело мое в сладострастной агонии спекается с его губами. Душа за него болит. Если бы кто-то так с ним? В груди ярость зреет, готовясь поглотить все прочие чувства. Бешенством накрывает мощно, плотно, вымещает все, любовь мою в черный окрашивает. Не мне было плохо. Мне, в сравнении с ним, было очень даже хорошо. Быть пострадавшей стороной – благо. Очень долго меня целует: синяков в самом деле предостаточно. У меня низ живота уже нетерпеливыми спазмами заходится, во рту так сухо, что я бы обрадовалась, если бы соседи сверху затопили и с потолка капать начало, но я не тороплю его. Молча изнываю, смотрю сквозь ресницы, когда получается приоткрыть глаза. Когда он от спортивных брюк избавляется, натянутых утром на голое тело, от одного вида его налитого члена стону. Такой порочной с ним стала, совершенно из себя выхожу, а он любую пошлость поощряет, от малейшей инициативы кайфует, хвалит. Какая-то исключительная вседозволенность и принятие друг друга, от которых улетаю в моменте, раскрепощаясь. Он на кровать едва садится, я – на четвереньках по-кошачьему к нему подбираюсь. Дышим тяжело, целуемся быстро, жадно. Он погружает кончик среднего пальца в мой рот, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не прикусить слишком сильно от переизбытка возбуждения. Опускаюсь ниже, к его ногам, облизываю головку члена и с ног до головы покрываюсь мурашками от его стона. – Нет, блядь, нет, потом, сдохнуть можно, – выпаливает непривычно быстро и опрокидывает меня на лопатки. Входит без промедления. Глубоко сразу, перед глазами темнеет. Прыскаю от мысли, что обидно было бы вот так сознания лишиться и пропустить собственный оргазм. К счастью, он не замечает моей неуместной веселости и продолжает импульсивно иметь меня, забыв о синяках. К счастью, сознание остается при мне. Глава 39 Ненависть, исходящую от Эдриана, чувствую даже на расстоянии метров в десять, принимая теплые пожелания счастья, здоровья и богатого любящего мужа. Саша тоже чувствует, бросает на него уничижающие взгляды, сжимая руку своей девушки с такой силой, что бедняжка морщится. Но терпит. Милая девушка, она мне всегда нравилась. Влад стоит у двери в коридор, ведущий в гримерку, прямо по курсу, тоже метров десять, а то и больше. Продвигаюсь крошечными шажками: просто отмахнуться от пришедших выразить слова поддержки людей грубо. Их действительно много: после того, как я выложила во всех соцсетях пост, что выступление состоится и оно будет последним, раскупили даже те билеты, которых не было. Эдриан пожадничал. В огромном павильоне не протолкнуться, но инсталляция волнует единицы и художника это, конечно же, задевает. Еще сильнее его ранит (в финансовом плане, разумеется) мой уход, но я вдруг поняла, что достигла потолка. Что дальше – это уже работа. Над образом, над костюмом, над танцем. Слишком много ее было в моей жизни, хватит уже. В общем, меня пронизывает жалостью и презрением, я стараюсь быть приветливой, терплю рукопожатия и прикосновения незнакомцев, пока вдруг кто-то не отпихивает Ярослава прямо по курсу. Дерзко так, что он оборачивается с праведным гневом во взгляде, но теряется, поначалу никого не обнаружив. Но я – вижу. Мы-то одного роста. По рукам и ногам бьют мурашки, когда Сабина, горделиво вскинув подбородок и рассекая толпу пышными формами, идет навстречу. – Она – моя, – выбрасывает с хищным прищуром. Сашка рядом хрюкает, смазывая триумфальное появление единственной подруги, которая у меня когда-либо была. Мы практически не расставались в меде, но после получения вожделенной корочки я отправилась зарабатывать на образование брату, она же – в ординатуру. Как это часто случается, общение поначалу стало реже, после – вовсе сошло на нет. Но я часто думала о ней, пока все мои мысли не занял Покровский. Она обнимает меня слишком крепко, причиняя боль. Долго не отпускает, ничего не говорит, но несмотря на давление, я вдруг отмечаю, что дышать становится легче. Когда расцепляемся, вижу причину – люди отошли. Расступились, почувствовав себя лишними. Фотограф только рядом скачет, но я к нему так привыкла, что, если бы в момент интимной близости он вдруг вынырнул из-за кровати, чтобы расправить сбившееся в некрасивый комок одеяло, не удивилась бы. – Куда тебя утащить? – Да погоди, – вздыхаю и бросаю косой взгляд в сторону Эдриана. – Иди с Сашей. Через полчаса, сделав несколько трогательных фотографий с художником, прилюдно обнявшись, облобызавшись и обменявшись пожеланиями в творческих успехах, а после – переодевшись под надзором Покровского, выхожу на парковку. Сабина стоит чуть в стороне, щеки румяные, взгляд бегает. Туров глаз с нее не сводит, не двигается и будто даже не моргает. Между ними – Сашка обнимает свою Марину, трогательно прислонившись ухом к ее голове. Подхожу к подруге, она – выдыхает и берет меня за руку, точно поддержки ищет. – Вера, почему он так смотрит, как будто я самый вкусный пирожок на прилавке? – шипит мне на ухо. – Потому что ты – самый вкусный пирожок на прилавке, – хихикаю, не сумев сдержаться. Фигура у Сабины – самый сок. Крутые бедра, тонкая талия, большая тяжелая грудь, вдавливающая лямки бюстгальтера в хрупкие плечи. У нее красивое округлое личико с маленьким острым подбородком, крошечный носик и теплые карие глаза с миндалевидным разрезом, в которых сейчас я вижу только оторопь и смятение. – Вера, пусть перестанет, – вырывается из нее добрая порция отчаяния с визгливыми нотками. – Вы же знакомы? Это же не просто левый мужик стоит и пялится на меня голодными глазами? – Конечно, – смеюсь, ткнувшись лбом ей в плечо. – Скажи, чтоб перестал, или я сама скажу и вечер будет испорчен. Ты же не просто так меня тормознула? Мы посидим где-нибудь? – Не части, – от души потешаюсь над ее сбивчивой торопливой речью. – Вера, я замужем, – выпаливает громко.