Из-за деревьев показались очертания Линтона с четырьмя указующими вверх перстами заводских труб. Три из них бездействовали, а из четвертой поднимался дым, отравляя всю округу. Если Линтон отражал экономическое состояние Бэрринов, то вид у него был далеко не процветающий. Миновав центр города, мы выехали на дорогу, окружавшую по периметру обширную заводскую территорию. Старая кирпичная кладка, старинная башня и увитые плющом стены больше напоминали корпуса какого- нибудь колледжа, чем промышленную зону. Часы, которым было более ста пятидесяти лет, все еще шли и точно показывали время. За низкой оградой была видна чисто прибранная территория, но вокруг не было видно привычных штабелей необходимого запаса материалов. Был слышен гул работающих станков, за окнами изредка мелькали фигуры рабочих, но было заметно, что завод работает на минимальной мощности. На стоянке припарковалось машин пятьдесят, одна стояла перед главным входом, невзирая на знак «Стоянка запрещена». Марка и цвет показались мне знакомыми, и все стало ясно, когда в дверях показался Кросс Макмиллан с двумя сопровождающими и огляделся вокруг с видом хозяина. — Твой знакомый, — сказала Шэрон. — Что он здесь делает, интересно? — Он уверен, что получит завод. — Нажав на газ, я отъехал, чтобы нас не было видно от главного входа. — Ему надо бы держаться поскромнее. — Он не привык по-другому. Макмилланы никогда не отличались смирением. Это же настоящие пираты. — Просто они еще не нарвались на настоящую пушку. Шэрон сдвинула брови и прикусила нижнюю губу. — Что происходит, Дог? — Мерзавцу все подавай. С тех пор как они разругались с дедом, Макмиллан спит и видит как бы прикарманить завод. — Он оттер всех конкурентов, — заметила Шэрон. — Не всех, — спокойно возразил я. — Думаешь, ему не удастся заполучить… — она обвела рукой территорию завода, — все это? — Без драки — нет. — У твоих сестер ничего не выйдет… — Я не о сестрах говорю. — Кто ты, Дог? — ее голос дрогнул. — Просто человек, который хочет вернуться домой. — И все? — Но это никому не нравится, — ответил я. — Они ведь не могут тебе помешать? — Теперь нет, котенок. Развернувшись, я направился обратно в город и, поколесив, добрался до пересечения улиц Берген и Хай. Время не пощадило этот квартал, как, впрочем, и весь город — краски выцвели, стены пооблупились, по клуб «У Тода», одно из первых зданий, построенных из добротного материала и с той старинной добросовестностью, о которой остается лишь вспоминать, отважно стоял вопреки всем непогодам. Когда-то клуб был центром кипучей политической и общественной жизни города, а дважды — ареной грандиозных состязаний мастеров питейных дел. Одного из них даже увенчали короной. Теперь чуть не половина нижнего этажа была сдана в аренду владельцам мелких магазинчиков, чтобы поддерживать здание в приличном состоянии. А там, где раньше была обширная лужайка для пикников, разместился обшарпанный склад из сборных конструкций. Поставив машину недалеко от входа, я помог Шэрон выйти. Она огляделась, остановив взгляд на закопченных окнах и кирпичных стенах с потеками грязи, и спросила: — Что это за место? — Не помнишь? Прищурившись, она кивнула головой, припоминая. — Кажется, отец здесь бывал. Вроде клуб какой-то. — Вроде этого. — Название знакомое: «У Тода». Отец как-то и нас взял с собой. Здесь играли, и пиво лилось рекой, и даже где-то был фонтанчик для детей. — В конце зала. — Верно. А сейчас здесь что? — Не знаю. Давай отсюда и начнем, — предложил я. Мы шли знакомым коридором, украшенным чучелами рыб и висящими на стенах оленьими головами. Бронзовые дощечки с именами удачливых охотников так потемнели от времени, что ничего нельзя было разобрать. «Наверное, большинство этих имен украшают собой надгробья на местном кладбище», — подумал я. Старик в штанах из грубой ткани мыл пол в большом зале, сдвинув в один конец прожженные куревом столы и жесткие стулья. Ресторан, бывшая гордость Линтона, был теперь разделен перегородками на конторы. Три из них пустовали. В двух других разместились строительная компания и фирма, занимающаяся недвижимостью. В конце коридора раздавались голоса, заглушаемые очередной мыльной оперой из работающего телевизора. Наконец я увидел знакомую полуоткрытую дверь, и мы вошли. Комната не изменилась. Огромный бар, высотой более четырех метров, по-прежнему простирался во всю стену, до самых окошек, через которые подавали в зал заказанные блюда. Большое зеркало в золоченой раме отражало сотни видов охотничьего оружия, висевшего по стенам на деревянных. колках. Шесть медвежьих голов — трофеи покойного Хайрема Тода — по-прежнему скалились со стены. Уже тогда, в детстве, моль съела весь мех, но сейчас этот оскал мумифицированных черепов казался странно живым благодаря стеклянным глазам, сверкавшим в высохших глазницах. Пара потертых посетителей потягивали пиво, беседуя о бейсболе. Старый тощий буфетчик протирал до хрустального блеска и без того сияющие бокалы и рюмки. Устроившись на высоких сиденьях у стойки бара, мы заказали пиво. Поставив наши стаканы, буфетчик взял деньги и пододвинул мне сдачу. Я внимательно изучал его лицо, не веря, что это тот самый здоровяк с необъятным брюхом, который играючи выкатывал из подвала бочонок с пивом и на чей зычный голос мы сбегались со всей округи, чтобы заработать свои четверть доллара за уборку столов и лужайки после очередного пикника. — Тод? — обратился я к нему. Старик повернулся ко мне, глядя выжидательно. — Ты что, сел на диету? Крякнув, он изобразил улыбку своими искусственными зубами. — Я сел на рака, сынок. Меня уж никто и не помнит толстым. Ты кто же будешь? Протянув руку, я подождал, пока он ее пожмет. — Мой дед — Камерон Бэррин. Он резко отдернул руку. — Неужто ты… — Ну да, тот самый ублюдок, Догерон Келли. Помнишь, я тебе помогал, когда удавалось смыться из замка. Тод расплылся в улыбке и схватил мою руку. — Поди ж ты! Да я тебя признал, паренек. Помнишь, как вы с полячонком устроили потасовку. — кто будет помогать мне на пикнике? Победителя ждали пять долларов от меня. — У полячонка кулаки были будь здоров. — А победил-то ты. — он засмеялся и налил себе пива. — А я ведь еще пять долларов поставил на полячонка. Зря. Сам виноват. Не учел, что ты сын своего папашки. Моя рука с пивом замерла на полпути. Ты его знал? — Конечно. И твою мать знал. Еще до всей этой заварухи. Эх и молодчина был этот ирландец! Как раз здесь он и встречался с твоей матушкой. Она любила* петь, а старина Барни ш рал на пианино. Он остановился, вопросительно глядя на меня. — Может, я чего не то болтаю? Мы, старики, все норовим невпопад… — Что ты, Тод! Я этого не знал и рад услышать. Ну и молодчина моя мать — не боялась при случае оторваться от своей стаи. — Кажется, оба умерли? — спросил Тод. — Да. — Жаль. Все теперь не то, что раньше. А ты чего вернулся? — Захотелось взглянуть на старые места. — На что тут смотреть? Разве что на нее, — он с улыбкой кивнул в сторону Шэрон. — Дочка? Шэрон прыснула пивом и схватила бумажную салфетку, чтобы вытереть подбородок. Приведя себя в порядок, она выдохнула с притворным возмущением: — Еще этого не хватало! — Мы даже не женаты, — заметил я. — Значит, опять шуры-муры крутишь, — предположил Тод. — Нет. Ты только подтвердил, что мне надо иметь дело с ровесницами. — Ни в коем случае, — быстро возразила Шэрон. — Мне все здесь так нравится, я как будто сбросила свое нью-йоркское обличье. — Хорошо, что она не моя дочка, — сказал я. — Да, тогда дело пахло бы кровосмешением, — сказала Шэрон. — Я не об этом! — Я ткнул ее локтем в бок, а Тод засмеялся. — Ребята, у вас еще столько радости впереди! — улыбнулся нам Тод. — А мне даже лучше, что меня уже ничто не колышет. Для меня женщины и мужчины различаются только тем, в какой туалет идут. — Он еще налил всем нам пива, но от денег отказался.