Барби открыл дверь и впустил ее. 6 В обшитом сосновыми панелями зале заседаний, расположенном в подвале муниципалитета Честерс-Милла, рев установленного во дворе генератора (старенького «Келвинатора») ослабевал до едва слышного гудения. Посреди комнаты стоял красивый стол из красного клена, отполированный до блеска, длиной в двенадцать футов. Большинство стульев вокруг стола в этот вечер пустовало. Четверо участников чрезвычайного экспертного совещания, как назвал его Большой Джим, сидели у одного его края. Сам Большой Джим, пусть только и второй член городского управления, занял место во главе стола. Позади него на стене висела карта города, контур которого напоминал спортивный носок. Кроме членов городского управления на совещании присутствовал и Питер Рэндолф, исполняющий обязанности начальника полиции. И только Ренни держался бодро и уверенно. Рэндолф выглядел потрясенным и испуганным. Энди Сандерс, естественно, еще не пришел в себя от горя. А Андреа Гриннел — ожиревший, поседевший слепок с ее младшей сестры Роуз — казалась заторможенной и мало что соображающей. Как, впрочем, и всегда. Четырьмя или пятью годами ранее Андреа поскользнулась на обледеневшей подъездной дорожке, когда одним январским утром шла к почтовому ящику. Упала, и так сильно, что у нее треснули два межпозвонковых диска (тяжесть травмы усугублялась тем, что весила Андреа на восемьдесят-девяносто фунтов больше нормы). Доктор Хаскел прописал ей новое чудо-лекарство, оксиконтин,[35] чтобы облегчить, безусловно, мучительную боль. И с тех пор она постоянно принимала это лекарство. Благодаря своему лучшему другу Энди, которому принадлежал местный аптечный магазин, Большой Джим знал, что Андреа начала с сорока миллиграммов в день, а теперь добралась аж до четырехсот. Это была полезная информация. — Данное совещание, если никто не возражает, буду вести я по причине огромной утраты, понесенной Энди. Мы все скорбим, Энди. — Будьте уверены, сэр, — добавил Рэндолф. — Спасибо вам, — кивнул Сандерс, и, когда Андреа на мгновение накрыла его руку своей, из глаз Энди вновь покатились слезы. — Теперь мы все представляем себе, что здесь происходит, — продолжил Большой Джим, — хотя никто в городе не понимает, что случилось… — Готова спорить, никто не понимает и вне города, — вставила Андреа. Большой Джим ее проигнорировал. — …и военные не посчитали необходимым связаться с избранным народом руководством города. — Проблемы с телефонной связью, сэр. — Рэндолф был на ты со всеми этими людьми, более того, считал Большого Джима своим другом, но чувствовал, что в зале заседаний лучше обращаться к членам городского управления «мэм» и «сэр». Точно так же поступал и Перкинс, и тут по крайней мере старик все делал правильно. Большой Джим махнул рукой, словно отгоняя надоедливую муху: — Кто-нибудь мог бы подойти со стороны Моттона или Таркерса и послать за мной… нами… но никто не удосужился. — Сэр, ситуация все еще очень… неопределенная. — Я в этом уверен, уверен. Вполне возможно, именно поэтому нам еще и не отведено какое-то конкретное место в общем раскладе. Очень возможно, и я молюсь, что так оно и есть. Надеюсь, мы все молимся. Присутствующие кивнули. — Но на данный момент… — Большой Джим печально огляделся. Он ощущал печаль. Но при этом и возбуждение. И готовность действовать. Думал, что не будет ничего удивительного, если еще до конца года его фотография появится на обложке журнала «Тайм». У катастрофы — особенно из тех, что инициированы террористами — есть не только темная сторона. Достаточно вспомнить, как такая катастрофа возвысила Руди Джулиани.[36] — Но на данный момент, дамы и господа, мы должны исходить из того, что полагаться можем только на себя. Андреа прижала руку ко рту. Ее глаза блестели то ли от страха, то ли от избытка принятого наркотика. Может, по обеим причинам. — Конечно же, нет, Джим! — Надеясь на лучшее, готовься к худшему, так всегда говорит Клодетт. — Если судить по тону, Энди находился в глубоком трансе. — Вернее, говорила. Утром она приготовила мне завтрак. Яичницу с сыром от вчерашнего тако. Господи! Слезы, которые вроде бы прекратились, полились вновь. Андреа опять накрыла его руку своей. На этот раз Энди ее сжал. Энди и Андреа, подумал Большой Джим, и от легкой улыбки в нижней, мясистой части лица добавилось складок. Близнецы-тупицы. — Надеясь на лучшее, закладывайся на худшее, — кивнул он. — Это дельный совет. Худшее в нашем случае состоит в том, что нас отрезало от внешнего мира на несколько дней. Или на неделю. Может, даже на месяц. — В это Ренни не верил, но полагал, что от испуга все быстрее согласятся на его предложения. — Конечно же, нет! — повторила Андреа. — Мы просто этого не знаем, — заметил Большой Джим. И тут он говорил чистую правду. — Откуда нам это знать? — Может, нам закрыть «Мир еды»? — предложил Рэндолф. — По крайней мере на какое-то время. Если его не закрыть, с полок все сметут, как перед сильным бураном. Ренни разозлился. Он составил план заседания и собирался внести на рассмотрение вопрос о закрытии супермаркета, но начать хотел с другого. — А может, эта идея не из лучших, — добавил Рэндолф, заметив, как помрачнело лицо второго члена городского управления. — Знаешь, Пит, я действительно думаю, что эта идея не из лучших, — кивнул Большой Джим. — Из тех же соображений нельзя объявлять о банковских каникулах, если налицо нехватка наличности. Можно только спровоцировать обвал. — Мы говорим о закрытии банков? — спросил Энди. — А что нам тогда делать с банкоматами? Один в «Магазине Брауна»… еще один на автозаправочной станции… и, разумеется, в моем аптечном магазине… — Он задумался, потом просиял. — Думаю, я видел один в Центре здоровья, хотя полной уверенности у меня нет… У Ренни мелькнула мысль: а не скормила ли Андреа Энди одну из своих таблеток? — Это всего лишь метафора, Энди, — говорил он тихо и ласково. Именно так нужно говорить с людьми, когда мысли у них путаются. — В сложившейся ситуации еда — это деньги, образно говоря. И речь идет о том, что продуктовые магазины должны работать как обычно, чтобы люди сохраняли спокойствие. — Ага, — кивнул Рэндолф. Идею он понял. — Усек. — Но тебе придется поговорить с управляющим супермаркета… как его фамилия, Кейд? — Кейл. Джек Кейл. — И с Джонни Карвером из «Бензина и бакалеи», и… кто теперь управляет «Магазином Брауна», после смерти Дила Брауна? — Велма Уинтер, — ответила Андреа. — Она приезжая, но очень милая женщина. Ренни порадовало, что Рэндолф записывает имена и фамилии в карманный блокнот. — Скажи всем троим, чтобы до особого распоряжения они прекратили продажу пива и спиртного. — На его лице появилось выражение радости, что выглядело довольно-таки пугающе. — И «Дипперс» мы прикрываем. — Многим не понравится запрет на продажу спиртного, — указал Рэндолф. — Таким, как Вердро. — Это был самый известный из городских пьяниц, наглядный пример того, по мнению Большого Джима, что не следовало отменять закон Волстеда.[37] — Сэму и таким же, как он, придется немного пострадать: мы перекроем их обычные источники пива и кофейного бренди. Мы не можем допустить, чтобы половина города напилась, как на Новый год. — А почему нет? — спросила Андреа. — Они выпьют все запасы, и на том все закончится. — А если они по ходу учинят бунт? Андреа промолчала. Она не понимала, с чего людям бунтовать при условии, что еды им хватало, но давно уже уяснила для себя, что спорить с Джимом Ренни обычно бесполезно и всегда утомительно. — Я пошлю пару парней, чтобы они поговорили с управляющими магазинов, — объявил Рэндолф. — Поговори с Томми и Уиллоу Андерсонами лично. — Андерсоны владели «Дипперсом». Большой Джим понизил голос: — Радикалы. Рэндолф кивнул: — Левые радикалы. У них над стойкой бара фотография дядюшки Барака. — Именно так. — Большому Джиму хотелось сказать: Герцог Перкинс позволил этим двум ёханым хиппи укорениться здесь с их танцами, и громким рок-н-роллом, и выпивоном до часу ночи. Прикрывал их. И посмотрите, какие проблемы возникли из-за этого у моего сына и его друзей. Но он обратился к Энди Сандерсу: — Ты также должен убрать под замок все лекарства, отпускаемые по рецептам. Я не про назонекс или лирику.[38] Ты знаешь, о чем я говорю. — Все, что могут использовать люди, чтобы словить кайф, и так под замком. — Энди такой поворот разговора явно обеспокоил. Ренни знал, по какой причине, но сейчас его не заботили проблемы, связанные с некоторыми лекарственными сделками: приходилось решать более насущные вопросы. — Тем не менее прими дополнительные меры предосторожности. На лице Андреа отразилась тревога. Энди похлопал ее по руке: — Не волнуйся, мы всегда поможем тем, кому лекарство действительно необходимо. Андреа ему улыбнулась. — Подводим итог: этот город останется трезвым до завершения кризиса. — Большой Джим оглядел коллег. — Мы все с этим согласны? Голосуем. Все члены городского управления подняли руки. — А теперь могу я вернуться к тому, с чего хотел начать? — Ренни посмотрел на Рэндолфа, который вытянул руки перед собой, как бы говоря: «Валяйте». — Мы должны признать, что люди испуганы. А когда люди испуганы, в них может вселиться бес, будут они пить или нет. Андреа посмотрела на пульт управления по правую руку Большого Джима: клавиши включали-выключали телевизор, радиоприемник и встроенную записывающую систему — нововведение, которое Большой Джим ненавидел. — Не нужно ли нам включить запись? — Не вижу необходимости. Эта чертова звукозаписывающая система (отголоски скандала с Ричардом Никсоном) появилась стараниями лезущего во все щели фельдшера Эрика Эверетта. Того парня (ему перевалило за тридцать), доставившего столько хлопот, в городе звали Расти. Идиотскую идею со звукозаписывающей системой он выдвинул два года назад на городском собрании, преподнеся ее как огромный шаг по пути прогресса. Предложение Эверетта стало для Ренни неприятным сюрпризом, а удивить его редко кому удавалось, особенно политическим аутсайдерам. Большой Джим выступил против, сославшись на большие затраты. Эта тактика обычно срабатывала с прижимистыми янки, но не в тот раз. Эверетт представил расчеты, вероятно, полученные от Герцога Перкинса, показывающие, что федеральное правительство берет на себя восемьдесят процентов расходов, согласно какому-то закону, принятому при транжире Клинтоне и не отмененному после его ухода. Короче, Ренни обнаружил, что его переиграли. Такое случалось не часто, и ему это не понравилось, но он занимался политикой гораздо дольше, чем Эрик Эверетт по прозвищу Расти прощупывал простаты, и знал, сколь велика разница между проигрышем сражения и войны. — Или кому-то записывать все на бумаге? — робко спросила Андреа.