– Стреляй, твою мать! – В тебя, что ли?! – заорал Рони, ошалев. Пальцы взмокли, а рукоять казалась непомерно тяжелой. И тут, прямо за его спиной, где-то в отдалении, крыши через три, застучали сапоги. Послышался крик, загремели выстрелы. Лица Джеки не было видно, но по одному движению Рони понял, что произойдет. Тот шагнул вперед к дождевому коробу. – Уходим, – кивнул своим, и те мигом припустили прочь. – Возвращайся к земле, Вик. – Сказано тихо, для коршуна, но Рони ни слова не пропустил. Джеки сделал шаг к краю, и колени Виктора проехали по черепице. Выставить ногу для упора он не успел. – Не на… – выдохнул Рони, подавшись вперед. Страйд и не думал слушаться: – Еще раз тебя под небом увижу… Крепким ударом по хребту Джеки столкнул коршуна вниз и крикнул вслед: – … убью. Рони уже падал. Он сорвался с места, ухнув следом, будто камень в ущелье. Засвистел ветер. В ушах – то ли хруст черепицы, то ли костей: коршун встретился с пристройкой. Не смог зацепиться – левая рука соскочила с выступа. Дзынь! Одно крыло вошло в раму, на опережение: метров пять над землей. Другое – разбило стекло на втором этаже, проскочило внутрь. Ни мыслей в голове, ни отчаяния, так – слаженный механизм: руки, ноги, оснастка, клинья. Все едино. И Гэтшир потянул к себе. От скорого спуска у Рони перехватило дыхание. Он стиснул зубы, готовясь к удару. Щелчок спускового механизма снизу – коршун запоздало выпускает клин. Рони успевает раньше. Хрясь! От столкновения скрипят зубы. Жалобно визжит ротор, и трос не держит веса двух тел. Первый клин притягивает к стене – и вываливается в ту же секунду. С опозданием приходит страх. Второй этаж, облицовочный кирпич, доски… Новый удар. Звон стекла. Лишь бы не к земле, лишь бы… Неба не видно – тьма. Из легких выбит воздух – не вскрикнуть. Да и нет нужды: угодили под крышу. Уцелели… уцелели же? Разбили увечное окно: разлетелись осколки, посыпалась щепь. Только Рони ногой зацепился за подоконник да кубарем скатился по Виктору. Оказался на полу. Обернулся: раму вывернуло на старых гвоздях, и трещинами пошло стекло, осыпавшись. – О-ох, – выдохнул воробей, не веря своей удаче. Захрустело под стопами, коленом, большим пальцем руки. На Рони кинулся шквал острой боли: мелкой, почти безвредной, не менее досадной от того. Виктору было хуже. – Что за?! – взвизгнул женский голос. – Гребаный город! Вы кто?! А ну, убира… ой. Пухлая дама в потертом халате прижала ладонь ко рту. И смотрела на… Рони только сейчас заметил, что все еще сжимает квинс. По ладони стекала кровь. То ли своя, от осколков, то ли Виктора – по той же причине. Коршун вяло зашевелился, подгибая ноги к животу. И справлялся только с одним: стенал. Рони обошел его полукругом, вернувшись к окну. – У-у! – прерывался коршун лишь на то, чтобы с шипением втянуть воздух, и снова завыть. По левую руку – рамки с фотографиями, улыбчивые лица, черно-белое полотно. На полке – испуганный кот невнятного окраса… Какого борова он здесь забыл? Да не кот, а Рони. Упали. Джеки. Точно. – Мамочки! Женщина нелепо прихватила полы длинного халата и припустила по коридору, скрывшись из вида. Рони почесал затылок, проверил голову. Вроде не ударился. Не тошнит. Еще раз осмотрел комнату, приметил ценные вещи по привычке. А потом похвалил незнакомку: верное решение – с дулом квинса не договоришься. – Сейчас позовет жандармов, – произнес Рони сам для себя. Отстраненно, задумчиво. А еще против шести зарядов не раззявишь пасть. Не назовешь дураком. И наглый командный тон звучит по-иному… Виктор не поднимался. Под весом тела хрустнуло стекло, какой-то осколок кольнул Рони в плечо, но не пробил два слоя ткани, застряв поперек. В ушах еще звенело, а между ними разыгрался страшный кавардак. Воробей не был рад тому, что спас жизнь. Матушка с Распорядителем бы такого не одобрили, если бы второй существовал, а первая – стала бы с ним разговаривать, повстречавшись в переулке. Сейчас на оба этих обстоятельства Рони плевал. Он думал про штаб, железные прутья и теплое, почти незнакомое чувство, прогревшее до пят… – Легенда, мать твою, – прорычал Виктор в пол, растирая пострадавшую руку. Он не поворачивался к Рони, не сыпал благодарности. Кажется, и вовсе позабыл, что не один. Осколки продрали темную куртку. Если и чернели те от крови – так ему и надо. Спина Виктора выглядела куда лучше через прицел квинса. Указательный палец скользнул по спусковому крючку. Усталость смыло, как грязь дождем. – О-оу, – коршун все боролся с болью, выпрямил одну ногу. Оставил багровую полосу, замерцавшую под неровным светом лампы. – Сучий… – начав браниться, он снова подавился стоном и зашипел, не доведя дело до конца. А Рони стоял. Его тень наползла на Виктора, прикрывая от света улиц. Спусковой крючок будто прилип к пальцу. Рука застыла, вытянулась, не желала сгибаться. Ни одного свидетеля. Коршуны еще не вернулись от ратуши. Подмога гналась за легендой. Ему останется только взять второй квинс, поторопиться в штаб. Распрощаться с Хедриком, увести стаю, выцарапать свободу. Легкий, быстрый поступок. Кто будет ждать его там, кто воспротивится? Ульрика с порченым чаем и лицом? Виктор снова выругался с горькой обидой: – Старый тупорылый хер! – коршун приподнялся на локте. Его колотила дрожь. Патронов останется пять. Одним больше, одним меньше – уж сколько их Рони отстрелял на заднем дворе. И к звуку выстрела готов, привык. Может, позвенит в ушах чуть-чуть. Вот и все, что останется на память от Виктора. Только теперь – не в пустых фантазиях. На деле. Пока коршун искал силы, чтобы выпрямиться, Рони подумал о многом. Стал бы брат так наглеть, окажись он в перекрестье прицела? Так ли страшен обыск, если у тебя за пазухой квинс, а на боках – два крыла? Сталь без слов нашептывала ответ. Минуты бежали вперед, никого не щадя. Виктор уже перестал цедить проклятья, прервавшись на тихий, нездоровый смех. Заговорил вполсилы: – И я туда же, – то ли тяжелый выдох, то ли болезненная усмешка. – И я не лучше. Законченный дебил… Шесть зарядов просились на волю. И только Рони решал их судьбу. По совместительству, решал судьбы коршуна, Йельса, штаба, налета на ратушу. Только его воля – ни Виктора, ни даже самой легенды! – рассудит этот вечер. Без пороха воробей может многое, а с ним – во сто крат больше. – Рони, – на удивление мягко спросил коршун, кое-как поднявшись с пола. Руки ему не подали. – Объясни-ка мне, какого дьявола я опять… «Пояснил бы мне кто, зачем я твою шкуру спас», – мрачно промолчал Рони. Виктор-то ладно, головой, видать, приложился, пока падал вниз. А ему какое оправдание? Весь воробей, от пяток до кончиков пальцев – продолжение квинса. Через спусковой крючок, заполненные оболочки патронов, резьбу под винты и литую, такую легкую, почти невесомую рукоять. Бах! Рони чуть не подпрыгнул на месте. На улице то ли гром, то ли пальба. Как раздалось – так же и стихло. Повисла гнетущая тишина. Ни одно из принятых решений уже не казалось верным. Рука с квинсом повисла плетью до того, как Виктор обернулся. Дождь снова замолотил по доскам, разя наискосок, под ветра вой. Хозяйка дома не спешила обратно. – Она уж точно не найдет жандармов в такой час, – убежденно сказал Рони самому себе. – Чего? – поморщился Виктор и продолжил с претензией. – Ты почему не стрелял, Рони? Я же… Ответил воробей спокойно, будто и не своим голосом: – Тебе в спину или через тебя – в Джеки? Виктор двинулся к нему нетвердым шагом. Казалось, даст оплеуху, злость сорвав. Но и здесь обманул – прошел по правую сторону, к окну. – Так пошутил, что оба посмеялись, – процедил он. Лицо уже не белое, почти посерело. Рони только-только признал причину, по которой не поджег порох. И ради чего кинулся в пропасть между зданий, выручая врага. Кто отвечать за данное слово будет – кабан, Ульрика, сам господин Стофф? Точно нет. Выходит, разум еще при нем, и может, не такое и дурное решение он принял за половину секунды? И после, и сейчас… Виктор еще раз выругался. Шатко придвинулся поближе к свету. Рука – тряпьем висит, плечо смещено, и под одеждой перекос видно. Да, должно быть, это не менее больно, чем пулю получить. А кто-то сегодня получил и то и другое. – Валим отсюда, – не скрывая досады, распорядился коршун. Зашипел, поставил ногу на разбитый подоконник, впился клином в соседний дом да на реверсе спустился вниз. То ли из такого мастерства, что и раны ему не помеха под небом ходить, то ли из болезненной тяги красоваться здоровью в ущерб. А Рони, отогнанный грубым словом, смотрел на разруху. Острые зубы стекла покрыла кровь. Он стоял с шестизарядным квинсом в руке и чувствовал собственное тепло на рукояти. Его царапины и ребра почти не болели, так – пощипывали. Удивительно, как много крови может быть в человеческом теле. И насколько оно хрупкое. Но еще удивительнее то, что Рони впервые и не вспомнил, каково это – младшим быть. Страх ушел. VI. Гэтшир, налёт Весь город накрыло дождевой марлей: белесые брызги на скатах смешались с дымом печей. Фили чувствовал себя прокисшим супом, который вылили в стоки, и пытаются смыть. Да не выходит. Не без помощи хлипкого козырька над головой, Фили оставался наполовину сухим, и почти прилипшим к стене. В такую погодку хорошо быть в компании. «Компания» из одного коллеги радостью не светилась.