– Мы… по… Ливень стал плотнее. Дождь почернел. Хорас досмотрел, как бешеная баба обмякает на брусчатке. Она надеялась застрелить его тремя пальцами, перегоняя квинс по земле. Ей угодили в ногу, черепица ободрала часть спины, раскроила локоть, что торчал из вспоротого рукава. Правую ладонь он подстрелил ей лично, и та не взвизгнула, будто не заметив потери. Явно на какой-то дури. Не могут так люди шевелиться, действовать. Хладнокровно убивать, глядя в глаза смерти. Одним словом… – Отродье, – подобрался он ближе к телу, спустившись к земле. И осторожно подобрал револьвер. Не смотрел на лицо, боясь спутать с человеком. – И кто же вам оружие поставил, знать бы… Фред принял пулю за него. Только сейчас Хорас понял, что увильнул от смерти. Стоило сидеть в штабе, стоило… Он замычал что-то под нос. Матушка напевала схожий мотив, отправляя его ко сну. Но здесь, на улице, ведущей к Мытой площади, не поспишь. А жаль. Гэтшир умылся дождем, а следом – изгваздался кровью. Колокол пожарной вышки забил сильнее: оранжевые всполохи над архивом ширились, перескочив на деревянный прируб. Все ярче и ярче, дьявольским столпом подпирая небо. До ратуши пару минут беготни, да только они уже опоздали. Хорас с тоской глядел на последнее приличное здание в Гэтшире. Порченое, в агонии. Она стояла, как на витрине. Стоны раненых только раздражали, не вызывая сочувствия. Ратуша не умела вопить. Ее деревянная пристройка – холл для приемов, когда-то часто принимавший знать из соседних штатов, – накренилась. Захрустел остов, и опадала со скрежетом шпатлевка, трещали ставни, и выжженные глазницы оконных рам прощались с городом. Молча гибли, в немом укоре. Не дождались помощи. – Дерьмище, – сказал Хорас, высморкавшись в платок. Если бы не проклятые воробьи, свечной завод бы не закрыли в пятом году. И типография бы не стала притоном на три четверти. И брату бы не пришлось мотать срок, если бы в городе осталась работа. – Ничего, ничего, – Хорас все-таки глянул на тело под ногами. У отродья было лицо, обманчиво похожее на человеческое. В глазах сволочи, что забрала жизнь Фреда, угасал блеск. – Скоро всем вашим по галстуку достанется. Оуэн! – Ась? – крикнул приятель из-под соседнего козырька. – Собирай своих. Мы идем в штаб. И оружие прихвати, на всякий случай. – Чаго за случай? – Увидишь, – пообещал Хорас. Лучше бы Виктору привести им своего наставника, живым или мертвым. Оуэн расплылся в глуповатой улыбке, равно что бульдог перед охотой. Хорас, как ни силился, улыбнуться не смог. Рано. У бандитов за решеткой, что не раз обокрали честной народ, все еще обе руки на месте. И старшой их, этот рыжий болван – невредим. А по Виктору давно тоскует петля. Лежит приговор на столе у Конрада с их именами. Сам видел. Не хватает на нем одного – подписи с печатью. Может, сегодня, наконец… И все-таки Хорас улыбнулся. VII Гэтшир, еще один мертвец Стоило убрать револьвер в кобуру, и былая легкость ушла. Рони морщился всю дорогу до ратуши. Будто наглотался остывшей каши, что не доел его брат. И собакам подобное не скормят, однако же, с голода он и не таким питался в Сан-Дениж. Вот и сейчас хлебнул счастья – чуть не околел, пока в тепло добрались. Характер Виктора и без того пакостный, так еще и настроения у него поубавилось: странное дело, но с перемотанной рукой коршун вызывал еще больший ужас. Вся стая его притихла. По скупым рассказам, у ратуши полчаса гремела стрельба. Банда Джеки то ли выросла в числе, то ли их плохо считали до того – в общем, сгорел какой-то архив, поминали чьих-то матерей да попачкали море носилок. Жандармерия пеняла на коршунов, коршуны проклинали легенду, а граф Йельс обещался лично явиться для раздачи увольнительных. По крайней мере, так слышал Рони. Он собирал сплетни, как кухарка в забегаловке, что греет уши, начищая картофель. – Ты говорил, стрельбы не будет, – на диво тихонько сказал горластый коршун. – Выходит, и я ошибаюсь, – ответил Виктор, не отходя от парадной в ратуше. И ясна причина: оттуда веяло теплом. Хоть они и переоделись в сухое, да воробей с коршунами снова мерз. Далеко не отходил: не все разрешилось. Если бы не та свирепость, с которой Виктор раздавал указы, Рони бы давно попросил ключи от клеток да отправился восвояси. Свое дело он сделал, отслужил против воли, пусть теперь и коршун заплатит обещанное. С первым лучом рассвета довершили подсчет. Убытки, ранения, тела. Наглость Джеки и его банды никаким подсчетам не поддавалась. У штаба стояла припаркованная машина, не из служебных. Хром, вычурный бампер, салон на зависть – цену ей и в квинсах трудно прикидывать, так что Рони сдался, не начиная. А еще их ждала Ульрика, растирая ладони. Явно стояла на улице, высматривая: вернутся ли. Рони вспомнил, как его ждали с братом – серый снег хлопьями, румянец на материнских щеках, морщинки у глаз, меховая оторочка на воротнике. В тот год отец еще не пил. Ульрика на маму совершенно не походила, да и встретила с гневом: – Я говорила, – сказала, мигом сделавшись похожей на наседку. – Я же говорила, что… Она очень бойко прихрамывала следом, не отстав от Виктора. – Да погоди же. Все целы? Эд, Ирэн, Камиль?.. Виктор явно наговорился всласть еще у ратуши и рта раскрывать не спешил. Рони ответил за него: – Слышал я, Пита подбили. – Не его одного, – бросил Виктор, потянувшись к двери в штаб левой рукой. Ульрика раскинула руки, встав на пути: – Эй! Постойте вы, оба. Вас там ждут, да не по любви. И они крайне не… – Удивила, – ухмыльнулся Виктор, остановившись. – Когда было иначе? – Нет-нет, – замотала Ульрика головой. – Сегодня они особенно недовольны. – Какое совпадение! – воскликнул коршун. – Я тоже. Рони прошмыгнул вперед. Распахнул дверь и собрался проскочить незамеченным. А потом сжалился на половине пути и придержал ее для Виктора. Понадеялся, что тот заслугу припомнит, и выйдут они уже со стаей. В итоге – даже благодарности не получил. – Пожалуйста, – Рони тщетно напомнил о вежливости да стал расстегивать куртку, пристроившись к вешалке. – Не раздевайся, – поймал его Виктор, – мы ненадолго. Верхней одежды на крючках не оставили. Ульрика, хоть и в коршунах давно, да не соврала: в холле их поджидали. Вместо сочувствия и поддержки встретили наглым вопросом. Говорил кабан: – И где он? Где, я спрашиваю? Рони выглянул из прихожей, последовав за Виктором. Посреди холла – целая стая. Ни одного знакомого, кроме свиного рыла. Хорас как преобразился: бойко шагнул вперед. Рони стоял поодаль и лица Виктора не видел: только спину. А еще он приметил с десяток пистолетов, которые покоились по кобурам. – Ну? – сказал Хорас, упер руки в бока. На его ботинках вперемешку с грязью застыло что-то еще. То ли пепел с краской, то ли… – Джеки был не в настроении заглянуть, – уточнила Ульрика. Виктор повел единственной действующей рукой. – Как видишь, мы немного повздорили. Самую малость. Кабан побагровел. А коршун перехватил инициативу: – Кстати. У нас праздник? – вместо приветствия произнес Виктор и встал на середину зала. Ульрика одернула его за рукав, по привычке чуть не схватившись за правую. Хорас ответил, как ударил: – Мы здесь по закону. – Закону? – уточнил Виктор, сделал еще один шаг вперед. – Отчего же твои господа не при форме? Рони стал озираться в поисках знакомых лиц. Никак не спустятся, не пожалуют на представление. Будто и нет никого из своих в штабе, выгнали. А может, остались на улице и не ведают, что их здесь трое против десяти. Ну и жизнь – теперь за своих и коршуны считаются… Воробей осторожно сделал шаг назад, и его тут же заметили. Потянулись руки к кобурам, насупились морды. Десять к трем. – Рони, иди сюда. – Каким-то образом Виктор обо всем догадался, не поворачивая головы. – Я и так тут, – буркнул воробей. Приближаться к толпе вооруженных незнакомцев совершенно не хотелось. Только он замер на месте, тут же про него все и забыли. Хорас сделал ответный шаг навстречу. Вот-вот лбами столкнутся, да только Хорас крупней. – Ты доигрался, Виктор. Думал, можно так дела вести? Дурить всем головы? Где были твои люди, когда наших стреляли под ратушей, а?! – Ловили Джеки, вестимо. – Шутки прибереги для… – У меня, знаешь ли, очень плохое настроение. Даже и не знаю, чем все это может закончиться. Ты как думаешь? Рони почти взвыл, но зубы стиснул крепко-крепко. Если Виктор и приложился головой, почуяв себя бессмертным, воробей за то погибать не обязан. – Хорас! – Ульрика встала поперек спорщиков, оттолкнула их руками в стороны, как мосты развела. – Не дури. Джеки все еще на свободе, пока вы тут…