– Не хочется. Хьюго кивнул: – Ну как знаете. Аполлон! Пес вбежал в комнату сквозь ближайшую стену, и Уоллес вскрикнул от неожиданности. Аполлон делал вокруг него круги и обнюхивал ноги и руки. Закончив с инспекцией, он уселся рядом с Хьюго, одно его ухо завернулось. – Хороший мальчик, – похвалил его Хьюго и кивком показал на Уоллеса. – Лизать! – Что? Подождите, не надо! Не надо меня лизать! Нет… Аполлон принялся яростно облизывать его. Пуская слюни, он прошелся языком по лицу Уоллеса, а потом переключился на руки, которыми Уоллес пытался защититься от того, что, несомненно, можно было классифицировать как нападение с применением собаки. Он пытался оттолкнуть пса, но Аполлон был тяжелым. Воняло у него изо рта невыносимо, и Уоллес на секунду испугался за свое дыхание – ведь он несколько дней не чистил зубы. Но эта мысль быстро покинула его, когда он открыл было рот, чтобы закричать и собачий язык скользнул по его собственному. – Фу! Нет! Перестань! Перестань. – Аполлон, – мягко сказал Хьюго. Аполлон немедленно отступил от Уоллеса и снова сел у ног Хьюго, глядя на Уоллеса так, будто занозой в заднице в этой ситуации был именно он. – Кухня? – спросил Хьюго. – Я уничтожу все, что вы любите, – пригрозил Уоллес. – Вам когда-нибудь удавалось кого-нибудь этим напугать? – Хьюго, казалось, действительно было интересно. – Да. Всегда. – Конечно же, он не произносил прежде точно таких слов, но его боялись. И те, кто работал на него, и те, кто не работал. Коллеги. Судьи. Некоторые дети. Но чем меньше говорить об этом, тем лучше. – О, – сказал Хьюго. – Ну ладно. Но сначала вам нужно пойти и попробовать мои булочки. – Я горжусь ими. – Твои булочки? – крикнула из кухни Мэй. – Да как ты смеешь! Хьюго рассмеялся: – Видите, как ко мне здесь относятся? Вставайте, Уоллес. Не стоит вам лежать здесь, когда мы откроемся. Тут будут ходить люди, а кому это понравится? Точно не вам. Он развернулся на каблуках и, обойдя стойку, прошел в двойную дверь. Аполлон семенил следом. Уоллес всерьез поразмыслил, а не остаться ли ему там, где он был. И в конце концов встал. Но только потому, что таков был его выбор. * * * Кухня оказалась гораздо больше, чем он ее себе представлял. Это была камбузная кухня: по одну сторону стояли две промышленного размера печи и плита с восемью металлическими конфорками разного размера, почти все они горели. Напротив располагались раковина и самый большой холодильник из всех, что Уоллес когда-либо видел. В глубине кухни имелся закуток для завтраков, где у эркерного окна, выходящего на чайный сад, стоял стол. Лоб у Мэй был в муке, она перешла с одной стороны кухни на другую, хмуро посмотрела на булькающие на плите кастрюли и пробормотала: – Так что теперь надо сделать? – Потом пожала плечами и, нагнувшись, заглянула в обе печи. На шкафу стоял радиоприемник, и Уоллес был шокирован тем, что из колонок звучит хеви-метал – музыка ужасная, грохочущая, да и пели… по-немецки? Мэй подпевала музыкантам отвратительным гортанным голосом, и от этого становилось еще хуже. Казалось, она пытается вызвать Сатану. По крайней мере, Уоллес решил, что с нее станется. И это привело к очень неприятным для него мыслям, которые он не желал принимать во внимание. Он вздрогнул, увидев сидящего на одном из стульев у столика Нельсона, руки которого привычно опирались на трость. Он… переоделся? Пижама и тапки-кролики исчезли. На нем были теперь толстый синий свитер, желто-коричневые слаксы и ботинки на липучках. Он тоже мычал под музыку, словно знал текст песни наизусть. – Как вы это сделали? – потребовал объяснения Уоллес. Все с удивлением воззрились на него, Хьюго в это время завязывал галстук. – Что именно? – спросила Мэй и потянулась к приемнику, чтобы уменьшить звук. – Я разговариваю не с… Нельсон, как вы это сделали? Нельсон посмотрел по сторонам, словно ища глазами какого-то другого Нельсона. И не обнаружив такового, сказал: – Я? Может, провалиться сквозь пол было бы не так уж и плохо. – Да, вы. Вы переоделись! Нельсон оглядел себя. – А почему бы и нет? Пижама годится только для ночного времени. Ты разве не знал? – Но… это… мы мертвы. – Принятие, – констатировала Мэй. – Прикольно. – И снова начала яростно помешивать содержимое кастрюль. – И что? – спросил Нельсон. – Если я мертв, то, по-твоему, не должен выглядеть на все сто? – Он повертел в воздухе ногами в ботинках. – Нравятся? Они на липучках, потому что шнурки – это для лохов. Нет, ботинки Уоллесу не нравились. – Как вы это сделали? – О! – живо отозвался Нельсон. – Это как раз одна из тех неожиданностей, о которых мы говорили ночью, после того как ты провалился сквозь пол. – После чего? – Брови Хьюго взлетели выше некуда. Уоллес не обратил на него никакого внимания. – А я могу это сделать? Нельсон пожал плечами: – Откуда мне знать. А ты сам как считаешь? – Он поднял трость и со стуком поставил обратно на пол. И внезапно на нем оказался костюм в тонкую полоску, не слишком отличающийся от тех, что висели в шкафу у Уоллеса. Он снова стукнул тростью, и теперь на нем были джинсы и тяжелое зимнее пальто. Стукнул еще раз и предстал в смокинге и небрежно сдвинутом набок цилиндре. Трость стукнула по полу в четвертый раз, и он вернулся к той одежде, что была на нем в начале этого представления: ботинки на липучках и все остальное. Уоллес смотрел на него, открыв рот. Нельсон напыжился: – Я мастер хоть куда. – Дедушка, – предостерегающе произнес Хьюго. Нельсон закатил глаза: – Цыц. Не мешай мне развлекаться. Уоллес, подойди сюда. Уоллес подошел. Он встал перед Нельсоном, и тот критически оглядел его с ног до головы: – О-хо-хо. Да. В самом деле. Вижу. Это… печально. – Он покосился на ноги Уоллеса: – Шлепанцы. Никогда их не носил. У меня слишком длинные ногти. Уоллес скорчил гримасу: – О таком не принято говорить вслух. Нельсон пожал плечами: – У нас нет секретов друг от друга. – А следовало бы иметь, – пробормотал Хьюго, вынимая из печи противень с булочками. Они были толстыми и пышными, с расплавленными кусочками шоколада. Уоллес обратил бы на них больше внимания, если бы его не отвлекало то обстоятельство, что Нельсон мог переодеваться по своему желанию. – Как это работает? – спросил он. Нельсон поморщился: – Нужно просто сильно захотеть. Уоллес хотел этого больше всего на свете. Почти всего. – Понятно. А что еще? – Больше ничего.