Вода по-прежнему была прозрачной, коричневый оттенок уступил место зеленому. Уоллес поднес чашку к губам и сделал глоток. Он поперхнулся, а чай тем временем скользнул по его горлу, и у него стало горячо в желудке. Да, напиток был горьким, а потом Уоллес ощутил травяной привкус, такой сильный, что ему показалось, он проглотил небольшую лужайку. Было и медовое послевкусие, но его сладость пропала втуне, потому что Уоллесу все это страшно не понравилось. – Черт-те что, – пробормотал он, вытирая губы, а Хьюго тем временем забрал у него чашку. – Это было ужасно. Кто, черт побери, станет пить такое по своей воле? Он смотрел, как Хьюго подносит чашку к губам, как приходит в движение его горло. – Да, – проговорил Хьюго. – Я люблю чай, но это не означает, что я люблю все его виды. – Он почмокал губами. – Ага, вот и мед. Он почти оправдывает испытанные до того страдания. – Ты когда-нибудь ошибался в выборе чая? – Для живых людей? Да. – Но не для мертвых. – Не для мертвых, – согласился Хьюго. – Это… замечательно. Невероятно, но замечательно. – Еще один комплимент, Уоллес? – Да? – внезапно смутился Уоллес. Оказывается, он стоял ближе к Хьюго, чем ему казалось раньше. И, прочистив горло, он сделал шаг назад. – О боже, его вкус не исчезает. Хьюго хохотнул: – Твой чай понравился мне куда больше. И Уоллес почему-то почувствовал себя счастливым, хотя с чего бы? – Это комплимент? – Да, – просто ответил Хьюго. И Уоллес принял близко к сердцу это короткое слово. Горечь, которую он ощутил, не шла ни в какое сравнение со сладостью послевкусия. Хьюго достал из банки еще несколько листиков и положил их на тарелочку рядом с чайником и чашками. – Ну вот. Как это смотрится? – Словно ты, выйдя на улицу, подобрал с земли первое, что попалось на глаза. – Прекрасно, – бодро сказал Хьюго. – Значит, мы… Часы в лавке громко запнулись, секундная стрелка подрагивала, оставаясь на одном месте. – Они уже здесь. Уоллес не знал, что ему делать. – Мне следует просто… – И махнул рукой, дабы объяснить, что хочет сказать. – Если хочешь, можешь пойти со мной, – ответил Хьюго, взяв поднос. – Только прошу позволить мне пообщаться с ним и ответить на вопросы, которые могут у него возникнуть. Если он заговорит с тобой, можешь ответить, но только абсолютно спокойно. Не надо, чтобы он взбудоражился больше, чем, возможно, уже взбудоражен. – Ты нервничаешь, – проговорил Уоллес. Он не понимал, как умудрялся не замечать напряженного выражения глаз Хьюго, того, как его руки крепко сжимают поднос. Хьюго помедлил. И затем сказал: – Смерть не всегда скора на расправу. Знаю, у тебя все было быстро, но тебе повезло. У всех все по-разному. Иногда она жестока, и шокирующа, и преследует тебя. И некоторые бывают потрясены, некоторые разгневаны, а другие… другие не могут думать ни о чем, кроме нее. Такие люди, хочешь верь, хочешь нет, приходят к нам чаще, чем ты думаешь. Уоллес был способен поверить этому. Ему казалось, он понимает, что имеет в виду Хьюго. Мир может быть прекрасен – и это становится очевидным, если смотреть на стены чайной лавки с фотографиями пирамид, и замков, и низвергающихся водопадов, – но он также брутален и темен. Хьюго посмотрел на дверь в кухню. – Они идут по дороге. Ты веришь мне? – Да, – немедленно отозвался Уоллес, подавив желание удержать Хьюго в кухне. Он не знал, что на них надвигается, но у него было плохое предчувствие. – Хорошо, – сказал Хьюго. – Смотри. Слушай. Я рассчитываю на тебя, Уоллес. И он прошел в дверь, а Уоллес смотрел ему вслед. Глава 14 Уоллес, хмурясь, задержался в дверях. Светильники на стенах горели, но казались… более тусклыми, чем всегда, словно в них поменяли лампочки. Аполлон скулил, прижав уши, и Нельсон успокаивающе гладил его по голове. – Все в порядке, – тихо сказал он. – Все будет хорошо. Хьюго поставил чай на один из высоких столиков, но не на тот, что в день прибытия Уоллеса. Уоллес подошел к Нельсону и Аполлону, а Хьюго остался стоять у столика, сложив руки за спиной. Хьюго был сейчас не таким, как всегда, хотя не делал ничего необычного, просто стоял. Разница казалась незначительной, и если бы Уоллес все это время не общался с Хьюго, то мог бы и не заметить ее. Но он постоянно наблюдал за ним и потому отмечал все, даже самые незначительные изменения в нем. Они прочитывались в развороте плеч Хьюго, в выражении его лица, которое было сейчас отрешенным, но при этом небезразличным. Уоллес вспомнил о своем прибытии сюда и поразмышлял над тем, а каким же Хьюго был тогда. Он оглядел комнату, стараясь сосредоточиться на чем-то, что могло бы отвлечь его. – Что это со светильниками? – спросил он у Нельсона и посмотрел на дверь. – Ты приглушил их? Нельсон покачал головой: – Этот будет крепким орешком. Уоллесу не понравилось, как это прозвучало. – Крепким? – переспросил он. – Большинство людей не хотят умирать, – пробормотал Нельсон, проводя пальцем по морде Аполлона. – Но они учатся принимать смерть. Иногда это приходит со временем, как было с тобой. Но есть и такие, кто отказывается даже рассматривать такую возможность. «У бурных чувств неистовый конец. Он совпадает с мнимой их победой. Разрывом слиты порох и огонь, так сладок мед, что, наконец, и гадок»[2]. – Шекспир, – сказал Уоллес, глядя на Хьюго, не отрывающего взгляда от двери. – Он самый, – отозвался Нельсон. Он взял руку Уоллеса и сжал. Уоллес не стал пытаться выдернуть ее. Он сказал себе, что старику это нужно. И это было самым меньшим, что Уоллес мог для него сделать. Крыльцо заскрипело – кто-то поднимался по ступенькам. Уоллес напряг слух, пытаясь услышать голоса, но никто ничего не говорил. Ему это показалось странным. Сопровождая его, Мэй безостановочно тараторила всю дорогу, отвечая на бесчисленные вопросы. То, что Мэй и гость молчали, обеспокоило его. Три удара в дверь. Молоток. Какое-то время ничего не происходило, а потом дверь распахнулась. Первой вошла Мэй, мрачная улыбка на ее лице не затрагивала глаз. Она была бледнее обычного, ее губы образовывали тонкую линию. Она обвела взглядом комнату, посмотрела сначала на Хьюго, затем на Нельсона, Уоллеса и Аполлона. Пес хотел было встать и подойти к ней, но она отрицательно покачала головой, и он, заскулив, сел. Нельсон крепче сжал руку Уоллеса. Если бы у Уоллеса спросили, кто, как ему казалось, должен был войти вслед за Мэй, он не знал бы, что ответить. Чай был подсказкой, но довольно незначительной, и он не мог понять, как он вписывается в общую картину. Горечь, резкая и сильная, а потом вкус травы и наконец медовое послевкусие, такое приторное, что прямо-таки застряло у него в горле. Это мог быть кто-то разозленный куда сильнее, чем некогда он сам. Кто-то, кто кричал бы, преисполненный ярости из-за несправедливости происходящего. Уоллес, конечно же, понял бы его. Разве он не вел себя так же? Он счел бы подобное поведение частью процесса, обязательно предполагавшего отрицание и гнев. Но что бы он там себе ни думал, человек, вошедший тем вечером в «Переправу Харона», оказался не таким, как он его себе представлял. Во-первых, он был моложе, вероятно ему было двадцать с небольшим. На нем была свободная черная рубашка навыпуск и джинсы с дырками на коленях. Его длинные светлые волосы были беспорядочно зачесаны назад, словно он то и дело проводил по ним рукой. Глаза у него были темными и блестящими, лицо казалось маской, плотно прилегающей к черепу. Человек спокойно оглядел комнату, его взгляд мельком остановился на Нельсоне и Аполлоне. На Уоллеса он смотрел довольно долго. Его губы кривились в ужасающей улыбке, которую он пытался сдержать. Он потер свою грудь, и Уоллес опешил, не увидев в ней крюка и тянущегося к Хьюго троса. Он не понимал, почему не задумывался об этом раньше – а был ли крюк у Нельсона? У Аполлона? У Мэй? Мэй закрыла дверь. Снова щелкнул замок, и в этом была некая окончательность, не понравившаяся Уоллесу. Мэй сказала: – Это Хьюго. Перевозчик, я тебе о нем говорила. Он здесь, чтобы помочь тебе. – И она сделала шаг в сторону, пропустив вперед молодого человека и направившись к Хьюго. Выражение ее лица оставалось неизменным, она не смотрела на Уоллеса и Нельсона. Подойдя к Хьюго, не стала прикасаться к нему. Парень остался стоять у двери. Хьюго сказал: – Привет. Парень дернулся: – Привет, я слышал о вас. – Голос у него был тоньше, чем представлял себе Уоллес, хотя в нем отчетливо звучало что-то темное и тяжелое. – Правда? – легко спросил Хьюго. – Надеюсь, ничего плохого вы не услышали. Парень медленно покачал головой: – Нет. Только хорошее. – Он наклонил голову набок: – Слишком хорошее, если честно. – Мэй все время хвалит меня. Я пытался отучить ее от этого, но она ко мне не прислушивается.