Он знал, куда они направляются, и хотя ему было страшно, как никогда в жизни, он все же взбирался по ступенькам, и каждый шаг давался ему тяжелее, чем предыдущий. Он миновал второй этаж. Третий. Все окна были черными, словно в мире вовсе не осталось света. Он остановился у площадки четвертого этажа и увидел, что Руководитель стоит под дверью. Алан, просочившийся сквозь пол, висел в воздухе рядом с ним. – Я не буду заставлять тебя пройти через дверь, – кротко сказал мальчик. – Если ты боишься именно этого. – А Алана? – спросил Уоллес, преодолевая несколько последних ступенек. – Алан – другое дело. Я сделаю для него то, что должен сделать. – Почему? Мальчик рассмеялся. – Сколько вопросов. Почему, почему, почему. Смешной ты, Уоллес. Да потому, что он становится опасен. Это же очевидно. – Ты хочешь принудить его пройти через дверь. Мальчик оглянулся на него: – Да. – И это справедливо? Мальчик, казалось, смутился. – Это смерть. Разве она может быть несправедливой? Человек рождается, да. Он живет, и дышит, и танцует, и болеет, но он умирает. Все умирают. Все умирает. Смерть очищает. Исчезает боль земной жизни. – Скажи это Алану, – прорычал Уоллес. – Ему больно. Он полон гнева… Мальчик обернулся, нахмурившись: – Он застрял здесь. Он не понимает, что должно произойти. Не понимает порядка вещей. Не все способны адаптироваться так хорошо, как ты. – Он пожевал нижнюю губу. – Или Нельсон, или Аполлон. Их я тоже люблю. Они не остались бы здесь, если бы не я. – А Ли? – выпалил Уоллес. – Как насчет нее? Где ты был, когда она нуждалась в тебе? Когда в тебе нуждался Хьюго? – И тут ему пришла в голову мысль – ужасная и безжалостная. – Или ты держался подальше отсюда из-за того, что произошло с Камероном? Плечи мальчика поникли: – Я никогда не претендовал на совершенство, Уоллес. Совершенство – само по себе порок. Ли была… так не должно было случиться. Жнец повел себя неправильно, и он дорого заплатил за это. – Он покачал головой: – Я руковожу, Уоллес. Но даже я не могу все время руководить абсолютно всеми. Свобода воли превыше всего, хотя иногда она и приводит к нарушению порядка. Я не вмешиваюсь, пока возможен какой-то другой способ решения проблемы. – И потому они должны страдать? Потому что ты на что-то там неспособен? Мальчик вздохнул: – Я понимаю, с чего ты так взъелся на меня. Спасибо за отзыв о моей работе. Я учту его в дальнейшем. – Отзыв? – разъярился Уоллес. – Вот как ты это называешь? – Либо так, либо ты пытаешься диктовать мне, что я вправе и чего не вправе делать. Я не обвиняю тебя во втором, потому что предпочитаю верить, что ты далеко не идиот. – Он обратил лицо к двери: она дрожала в своей раме, вырезанные в дереве листья и цветы пробуждались к жизни. Хрустальный лист в дверной ручке поблескивал. – Ты нравишься мне, – снова сказал мальчик, не глядя на Уоллеса. Он согнул пальцы и поднял руку к двери. – И потому я собираюсь поведать тебе, что будет дальше. – Он сделал резкое движение рукой. Дверная ручка над ними повернулась. Щелкнула защелка, хрустальный лист засиял. Дверь медленно отворилась и свесилась вниз. Хьюго рассказывал Уоллесу о том, что он видел, когда дверь открывалась, и о том, что он при этом чувствовал. И все же Уоллес не был готов к тому, что произошло. Из-за двери хлынул такой яркий свет, что ему пришлось отвести взгляд. Ему показалось, он слышит поющих по ту сторону птиц, но исходящий от двери шепот был таким громким, что он не был уверен в этом. Он поднял голову и увидел, что Руководитель осторожно толкает вверх подошвы ног Алана. Не успел Уоллес и рта раскрыть, как Алан быстро прошел в дверь. Свет запульсировал и погас. Дверь захлопнулась. Все это заняло считаные секунды. – Он обретет спокойствие, – сказал мальчик. – А со временем и себя. – Он сел на пол, скрестив ноги. И посмотрел на Уоллеса, все еще стоящего у лестницы. – Что ты сделал? – шепотом спросил Уоллес. – Помог ему в его путешествии, – ответил мальчик. – Я обнаружил, что людей надо иногда подталкивать в правильном направлении. – А как же свобода воли? Мальчик улыбнулся, и его улыбка до дрожи напугала Уоллеса. – Ты умнее, чем я ожидал. С тобой интересно! Подумай об этом как о… хмм. А. Подумай об этом как о легком толчке в правильном направлении. Не мог же я допустить, чтобы он превратился в скорлупку. Даже представить не могу, что тогда стало бы с Хьюго. Только не это. Он так тяжело воспринял первый такой случай. Вот почему я позволил Нельсону и Аполлону долго оставаться в лавке. Хьюго мог отказаться от своего призвания. Но я уберег его от этого. – Значит, мы обладаем свободой воли лишь до тех пор… До тех пор, пока она не противоречит твоему порядку? Руководитель хихикнул: – Точно! Молодец, Уоллес. Порядок превыше всего. Без него мы блуждали бы в потемках. Кстати, о тебе. Ты пробыл здесь долгое время, гораздо дольше, чем кто-либо еще, не считая Нельсона и Аполлона. И чего ради? Ты хоть знаешь это? Какова твоя цель? Уоллесу показалось, что его охватило пламя. – Я… – Да, – сказал Руководитель. – Так я и думал. Позволь мне помочь тебе ответить на этот вопрос. Твое пребывание здесь отвлекает Хьюго от работы, в отличие от присутствия Нельсона и Аполлона. А если перевозчика кто-то отвлекает, он начинает совершать ошибки. Хьюго выполняет задачу, которая гораздо важнее его чувств. – Он состроил рожицу: – Это ужасно. Я наблюдал и ждал, позволяя фарсу о счастливом маленьком доме завершиться, но пришло время поторопить события, чтобы Хьюго сделал то, для чего я его нанял. – Он улыбнулся: – И потому я собираюсь рассказать тебе, что будет дальше. Уоллесу не понравилось, как это прозвучало. – Что? Мальчик, наклонив голову набок, изучал Уоллеса. – Ну как бы тебе это объяснить. Как… тебе… А! – Он хлопнул в ладоши. – Ты же юрист. – Его губы изогнулись. – То есть ты был им. И я в каком-то смысле похож на тебя. Смерть, мой дорогой, – это закон, а я судья. Существуют определенные правила и нормативные положения. Конечно, все это крючкотворство может быть утомительным и эта рутина временами просто убивает, но нам необходимы законы, чтобы знать, как вести себя, как действовать. – Улыбка исчезла с его лица. – И все же всегда остается место для почему. Почему, почему, почему? Это самый ненавистный для меня вопрос. – И тут его голос изменился и стал голосом испуганной женщины: – Почему я должна уйти? – Теперь же он говорил как мужчина, старый и дряхлый: – Почему я не могу еще побыть? – А теперь как ребенок: – Почему я не могу остаться? – Прекрати, – хрипло проговорил Уоллес. – Пожалуйста, прекрати. Когда Руководитель вновь заговорил, его голос звучал нормально: – Я наслышался всякого такого. – Он нахмурился. – И я это ненавижу. И пуще всего в данный момент, потому что это я спрашиваю: почему? Почему Уоллес Прайс все еще здесь? Почему он не проследовал дальше? – Он покачал головой, словно был чем-то разочарован. – И это приводит к тому, что я спрашиваю себя, а почему мне это небезразлично? И знаешь, что я понял? – Нет, – прошептал Уоллес. – Я понял, что ты – отклонение от нормы. Сбой в прекрасно работающей системе. А как поступает в таких случаях тот, кто отвечает за ее работу, а, Уоллес? Чтобы все и дальше шло как должно? Он увольняет тех, кто оказывается причиной такого сбоя. Удаляет из уравнения. И замещает кем-то, кто позволит машине функционировать нормально. И тут Уоллес смутно вспомнил о сидящей напротив него в его кабинете Патрисии Райан. – Вот именно, – хмыкнул Руководитель, будто Уоллес сказал об этом вслух. Он постучал пальцами по коленке. Подошвы его ног были грязными. – И потому я принял управленческое решение. – Он улыбнулся, фиалковый цвет его глаз переливался словно жидкость. – Одна неделя. Я дам тебе еще одну неделю на то, чтобы ты привел в порядок свои дела. Все это не может длиться вечно, Уоллес. Перевалочный пункт нужен для того, чтобы можно было перестроиться, принять неизбежное. Ты очень изменился за те недели, что был здесь. Теперь ты не тот человек, которого я видел спасающимся бегством в ночи. – Но… Мальчик поднял руку: – Я еще не закончил. Пожалуйста, не перебивай меня. Мне это не нравится. – Уоллес закрыл рот, и он продолжил: – Тебе было дано более чем достаточно времени на то, чтобы ты обдумал свою жизнь на Земле. Ты не был добрым человеком, Уоллес, или хотя бы справедливым. Ты был эгоистичным и подлым. Не таким жестоким, как, тебе кажется, являюсь я, но близко к этому. Я больше не вижу в тебе того человека. Смерть открыла тебе глаза. Теперь я вижу в тебе хорошее, вижу, что ты готов сделать все для тех, кто тебе небезразличен. Именно потому, что они тебе небезразличны, верно? – Да, – прохрипел Уоллес. – Я понял это. И понял даже, почему это так. Они, конечно же… уникальны. – Знаю. Других таких нет. Мальчик снова рассмеялся: – Я рад, что мы согласились хоть в чем-то. – И уже серьезно сказал: – Неделя, дорогой Уоллес. Я даю тебе еще неделю. Через семь дней я вернусь. И подведу тебя к двери. И увижу, как ты пройдешь через нее, потому что так должно быть. – А если я откажусь? Мальчик пожал плечами: – Значит, откажешься. Надеюсь, такого не произойдет, но не могу обещать, что твое пребывание в лавке продлится намного дольше. Ты не должен быть здесь. Хотя, возможно, в другой жизни ты тоже попал бы сюда и пригодился бы здесь. – Я не хочу уходить, – сказал Уоллес. – Я не готов. – Знаю. – Мальчик, казалось, впервые за весь разговор пришел в раздражение. – Потому-то и даю тебе неделю, а не заставляю уйти прямо сейчас. – Его лицо потемнело. – И не прими мое предложение за то, чем оно не является. Здесь нет лазейки и не может быть каких-то предоставленных в последнюю минуту свидетельств, которые ты мог бы швырнуть суду в качестве доказательства своего профессионализма. Я могу заставить тебя поступать по моей воле, Уоллес. Мне не хочется делать этого, но я могу. Совершенно ошеломленный Уоллес сказал: – Я… может, все-таки существует другой выход? Я изменился. Ты же сам сказал.