Глава 15. Цемзавод Москва, Кремль, ночь с 22 на 23 февраля 1943 года Закончив сверлить вытянувшегося в струнку народного комиссара тяжелым взглядом, товарищ Сталин отвернулся. Раздраженно бросив в пепельницу потухшую трубку, опустился в кресло и раскрыл пачку «Герцеговины Флор», едва не оторвав при этом крышку. Привычно смяв картонную гильзу, потянулся за спичками. Закурив, исподлобья взглянул на Берию: – Сядь, Лаврентий, не маячь! Раздражает. Объясни, как подобное могло произойти? Почему они вообще согласились выполнить этот приказ? Неужели не понимают, чем все может закончиться?! И для них самих, и особенно для нас? – В том-то и дело, что никакой не приказ, Иосиф Виссарионович, а просьбу о помощи в ликвидации прорыва! Поскольку никакие бумаги относительно статуса наших «гостей» пока не подписаны, они имеют полное право самостоятельно принимать решения. К сожалению, любые решения, в том числе и об участии в боевых действиях на нашей стороне. – Или не на нашей? – хмыкнул Сталин, окутавшись табачным дымом. – Могут ведь и на сторону противника перейти, как полагаешь? – Совершенно исключено! – дернув щекой, решительно отрезал народный комиссар. – Вы ведь читали рапорты моих людей, непосредственно работавших с потомками все эти дни. Отношение к гитлеровцам у них ничем не отличается от нашего, местами даже более резкое. Вплоть до высказывания отдельных мыслей, что после победы мы слишком мягко обошлись с немцами и особенно с их союзниками. Правда, подобных, гм, экстремистов относительно немного. А вот мнение насчет предателей и коллаборационистов из числа бывших советских граждан практически у всех одинаковое, исключительно высшая мера социальной защиты. Об этом я уже упоминал в прошлом докладе. – Ты же знаешь, я таким не шучу, Лаврентий, – раздраженно отмахнулся Вождь. – И уж подавно ничему не удивляюсь. Сам знаешь, как на этой войне подобное происходит. Да и по гражданской хорошо помню, как некоторые наши нынешние «ответственные товарищи» погоны на шинель по нескольку раз на дню то пришивали, то спарывали. Это сейчас они стесняются об этом говорить, но я-то знаю и… помню. Ладно, оставим пока. Насчет всего остального – еще обсудим, проблема серьезная, нужно разбираться. И очень серьезно разбираться, материалы я тебе передал, изучай. Вдумчиво изучай! Время у тебя пока есть, месяца три как минимум. И добавил, снова помрачнев: – Продолжай. – Майор Шохин с пакетом необходимых документов вылетел в качестве нашего полномочного представителя в Геленджик еще сегодня… ну, собственно, уже вчера, – бросив взгляд на запястье, поправился наркомвнудел. – Но маршрут предусматривает дозаправку в Сталинграде, а там сейчас нелетная погода, так что он прибудет на место никак не раньше раннего утра. А корабли вышли в море еще несколько часов назад. Мельком отметив, что новое звание внезапно изменившего подчинение, да еще и получившего статус полномочного представителя Ставки Шохина наркомвнудел произнес без малейшей заминки, товарищ Сталин кивнул: – Плохо, очень плохо, Лаврентий. Не успели. Не предугадали. Вот интересно, наши… союзники вообще осознают, к каким последствиям вся эта авантюра может привести? И что по сравнению с информацией о будущем даже Малая земля не столь и важна? А если кто-то из них попадет в плен? Или фашисты захватят десантный танк или броневик? Внутри ведь наверняка заводские таблички с серийным номером и годом изготовления имеются. – Полагаю, осознают, – осторожно ответил Берия. – Но и помешать этому мы никак не могли. Да и как? Применить силу и попытаться захватить корабли или преградить им выход в открытое море? А если бы в результате произошло вооруженное столкновение, пусть даже случайное, появились жертвы, неважно, с чьей стороны?! А то и вовсе оказался поврежден или потоплен один из кораблей? Скорее всего, наш, вы ведь примерно в курсе возможностей их оружия – ни эсминец, ни крейсер им не опасны, да и линкор, скорее всего, тоже. И что тогда? Как потом с ними договариваться? – Согласен, – помолчав, мрачно буркнул Иосиф Виссарионович, рассеянно наблюдая, как дым от почти докуренной папиросы тонкой струйкой поднимается к потолку. – В этом случае могло бы выйти еще хуже, много хуже. И с вовсе уж непредсказуемым результатом. Хотя это не устраняет проблемы. – Ну, кое-что нам в самый последний момент все-таки удалось предпринять, – сообщил народный комиссар. – Вместе с морскими пехотинцами десантируется рота войск НКВД, бойцы опытные и надежные, проверенные в боях на Кавказе. И помогут, если возникнет такая необходимость, и присмотрят, чтобы к гитлеровцам ничего лишнего не попало… и никого лишнего. Любая поврежденная бронетехника при невозможности ее эвакуации с поля боя будет уничтожена, взрывчатка у них имеется. О людях тоже позаботятся. Во всех смыслах. Фашистам даже трупов не достанется. – И они согласились? – заинтересовался Вождь, имея в виду потомков. – Даже не спорили, – прекрасно понял, о ком идет речь, Лаврентий Павлович. – Полагаю, прекрасно осознавали, что ситуация и без того весьма неоднозначная, потому сразу дали добро. Наши бойцы пойдут десантом на броне, так что не отстанут. Насколько понимаю ситуацию, все решится часа за два-три, этого времени нам как раз должно хватить для переброски подкрепления. Если они остановят и отбросят фашистов – а они это однозначно сделают, – плацдарм будет в безопасности. Потерять позиции под Новороссийском никак нельзя, последствия могут оказаться крайне серьезными и даже катастрофическими для всей Краснодарской наступательной операции. Разумеется, в стратегическом смысле Харьков сейчас важнее, но все же. Да и фашистская пропаганда своего не упустит, Геббельс мигом раструбит о своей победе на весь мир – недаром ведь в доставленных Шохиным документах целый раздел посвящен этой самой «информационной войне». Опасная штука, но, стоит признать, достаточно эффективная. Нужно всерьез изучать ее методы и брать на вооружение, одной прямой пропагандой многого не добиться. – Хорошо, Лаврентий, я тебя понял, – не поднимая взгляда, пробормотал Иосиф Виссарионович. – И в целом согласен. О развитии ситуации докладывать каждый час, я на связи. – Разрешите идти, товарищ Сталин? – на всякий случай уточнил наркомвнудел, откровенно нервничающий, когда САМ находился в подобном задумчивом и оттого малопредсказуемом состоянии. Хозяин кабинета не ответил, лишь коротко махнул рукой… Новороссийск, район цемзавода «Октябрь», 23 февраля 1943 года Сержанту морской пехоты РФ Леньке Васильеву было страшно. Нет, не так: СТРАШНО. Месяц назад, когда их бэтээр заглох и начал тонуть, никакого страха не было и в помине, скорее подхлестнутый выброшенным в кровь адреналином азарт. Ну, еще бы, первые в жизни маневры с реальной морской высадкой, да еще и в шторм, и сразу такое приключение! Добраться до берега вплавь и вступить в бой, словно легендарные советские морпехи, семьдесят с лишним лет назад воевавшие в этих краях. Реально круто! Правда, потом, когда условный противник оказался не менее условно разгромлен, выяснилось, что последним покидавший боевую машину взводный до берега так и не добрался. И начались нудные разбирательства с вызовом к комбату и особисту (еще тому, прежнему, на смену которому недавно прибыл майор Королев) и обязательное бумагомарание с написанием подробного рапорта в духе «как все происходило, что видел и слышал, как вели себя товарищи, почему не пытался помочь товарищу старшему лейтенанту» – и так далее… Потом тоже бывало страшновато. И когда оказалось, что их корабль провалился в прошлое, и когда сидели в содрогавшемся от ударов немецких снарядов блиндаже, и когда вступили в первый настоящий бой с фашистами (попал ли он хоть в одного гитлеровца, сержант так и не понял, работая на рефлексах), и когда бежали под бомбами к катеру. Но тогда страх был какой-то… ну, другой, что ли? Видимо, в голове сработал некий предохранитель, и все происходящее стало казаться слегка нереальным, словно Леонид вдруг попал в виртуальную игру с эффектом полного погружения, где нужно бегать, стрелять и уворачиваться от ответного огня, но смерть – всего лишь досадная случайность и повод для перезагрузки и возвращения в бой. После чего можно будет снова бегать, стрелять и уворачиваться, проходя следующий уровень. И даже трупы убитых фашистов, несмотря на то что выглядели они вовсе не так, как показывают в кино, а гораздо страшнее и реалистичнее, не слишком пугали. Вальку Семенова, когда товарищ старший лейтенант приказал забрать пулемет, вон как торкнуло, едва не проблевался, а ему – хоть бы хны. Скользнул взглядом по залитому кровью лицу, переступил – и потопал себе дальше. Накрыло его позже. Нет, не здесь, в душном полумраке боевого отделения родной «восьмидесятки», раньше. Когда капитан Руденко выстроил морпехов и сообщил, что в высадке будут участвовать исключительно добровольцы, остальные останутся на борту. После чего произнес ту самую, ритуальную, можно сказать, фразу, многократно слышанную в кинофильмах про Великую Отечественную войну: – На размышление – минута. После моей команды добровольцам – шаг вперед. Думайте, мужики. Но думайте крепко, игрушки закончились. Это не маневры, это настоящий бой и настоящая война. Проявите слабину, струсите, дрогнете в самый ответственный момент – и сами погибнете, и товарищей подставите. – Ротный демонстративно согнул локоть, глядя на наручные часы. – Думайте. Время пошло. Вот тут Леониду стало реально страшно. Настолько, что даже живот закрутило и голова закружилась. Страшно потому, что он не хотел еще раз возвращаться туда, где по-настоящему умирают (ощущение нереальности происходящего давно ушло, осталось лишь убийственно четкое осознание того, что все это было на самом деле), но отчего-то твердо знал, что в любом случае сделает шаг вперед. Просто не сможет не сделать, ведь когда все так или иначе закончится, он просто не простит себя за секундную слабость. Попытался было встретиться взглядом с Алексеевым, найти в его глазах ответ, но взводный, заложив руки за спину, угрюмо глядел в пол. Собственно, как и лейтенанты Рукин с Бределевым. И потому, когда ротный встал по стойке «смирно» и негромко скомандовал «добровольцам – шаг вперед, остальным – оставаться на месте», сержант морской пехоты Леонид Васильев одним из первых вышагнул из строя. Вышагнул, буквально охреневая от собственной смелости и где-то глубоко внутри гордясь собой. И тут же душу заполнила какая-то необъяснимая, поистине иррациональная легкость, способная, казалось, поднять его над палубой и понести… ну, куда-то там понести. В светлое будущее, наверное. Или, блин, в прошлое… Оглядев дружно сделавших шаг вперед морпехов (на месте остались только четверо), Руденко вскинул руку к обрезу берета: – Спасибо, бойцы! Вольно, разойтись. Выход в море через двадцать минут. Проверить оружие и экипировку, подготовиться к десантированию на необорудованный плацдарм, командирам отделений на контроль. Работаем, братцы! Где мы, там победа! И, быстро переглянувшись с взводными, тихо добавил: – Я в вас и не сомневался, парни. Благодарю, не подвели. Тех, кто не нашел в себе сил идти в бой, – ни в коей мере не осуждаю. Более того, вам я тоже благодарен, прежде всего за честность. Ну, и чего стоим? Разбежались, живо! Готовьтесь, нянек не имеется, все по-взрослому… Вот только страх, противный и липкий, к сожалению так никуда и не делся, лишь затаился до поры до времени в самом темном уголке широкой и выветренной соленым морским ветром души сержанта Леньки Васильева. Затаился, гад такой, выгадывая время, чтобы вернуться. Причем вернуться, как водится, в самый что ни на есть неподходящий момент. Которым и стал тот миг, когда БТР, приняв на броню десант из местных бойцов, взрыкнул всеми своими двумястами с лишним лошадками и рванул навстречу грохочущему разрывами и выстрелами переднему краю… – Ты не боись, братишка, в первый раз всем страшно, – негромко шепнул в ухо сержанта сидящий рядом с ним Аникеев, безошибочно уловивший настроение неожиданного товарища. – По себе знаю. Главное, в первый момент слабину не дать, а дальше оно само пойдет. Да и командир у нас отличный, мы с ним в каких только передрягах не бывали и всегда живыми-здоровыми возвращались. Да еще с пленными и ценными трофеями. Так что не дрейфь, браток, прорвемся! – С чего это ты взял, что мне страшно? – буркнул морской пехотинец, пытаясь вспомнить, как зовут этого бойца, самого молодого из всех. Василием? Иваном? Ага, товарищ старший лейтенант именно так его и называл, Иваном, точнее Ванькой или Ваней. И фамилия у него еще такая смешная… Аникеев, вот! «У меня комп глючит, нужно вызвать эникейщика», ага… Последняя мысль развеселила, и Леонид, несмотря на царящий в голове сумбур, не сдержался и фыркнул. По-своему истолковав короткое хихиканье, Аникеев авторитетно – ну, по крайней мере, так ему казалось – сообщил: – Вот это правильно! Наш командир, помнится, так и говорил, что на войне без юмора никак нельзя, мол, добрая шутка в бою жизнь спасает! Вот честное комсомольское, прям так и сказал! – Это Левчук, что ли? – переспросил Васильев, с удивлением ощущая, что гложущий душу страх и на самом деле отступил. Не так чтобы насовсем, но отступил, снова глубоко зарывшись в ворох спутанных мыслей и чувств. – Да при чем тут товарищ старшина? – досадливо дернул головой боец. – Нет, он тоже мировой командир, и опытный, и понимающий, но сейчас я про товарища старшего лейтенанта говорил. И добавил с тяжелым вздохом, явно различимым даже в реве завывающего на повышенных оборотах дизеля: – Эх, и повезло ж вам, что в его взводе служите! Мы ведь думали, он с нами останется, до самого Берлина вместе дойдем, как он и рассказывал, а оно вона как оказалось. Сейчас нам подмогнете да вернетесь в свое счастливое коммунистическое будущее! Услышав последнюю фразу, сержант настолько опешил, что даже не нашелся, что и ответить. Да и что он, собственно говоря, вообще мог сказать-то?! Ведь о том, из какой именно страны они прибыли, предкам никто рассказывать не собирался. Более того, на последнем инструктаже Руденко прямым приказом категорически запретил вести с местными любые разговоры, касающиеся будущего, – не зря же всех первым делом заставили снять нарукавные шевроны, а на флагштоке БДК уже которые сутки развевался полузабытый сине-белый флаг ВМФ СССР. А стоящий рядом с ним мрачный, словно грозовая туча, особист добавил, что нарушение данного приказа будет караться самым суровым образом, причем по законам военного времени… К счастью, отвечать ничего не пришлось, поскольку бронетранспортер внезапно вильнул в сторону и резко затормозил – настолько резко, что морских пехотинцев бросило друг на друга. Обернувшийся в сторону десантного отделения Алексеев почти весело скомандовал: – Приехали, братва, выгружаемся через бортовые люки. Васильев, Иванов – первыми, один направо, второй налево, следом Левчук со своими, тоже на обе стороны. Старостин, Семенов, замыкаете. Рассредоточиться, осмотреться, приготовиться к бою. Вперед! Дождавшись, пока морпехи покинут бэтээр, Степан сменил шлемофон на каску и двинул следом, показав наводчику крепкий командирский кулак – мол, прикрывай. Намек Коля истолковал верно, приникнув к прицелу и облапив маховички наводки башенной пулеметной установки. Увенчанный раструбом пламегасителя ствол КПВТ дернулся, сходя со стопора, и чуть опустился, готовясь в случае необходимости открыть огонь. Выскользнув сквозь узкий лаз, старлей чисто автоматически захлопнул лязгнувшие запорами створки и быстро осмотрелся. Где конкретно они находились, Степан вот так с ходу определить не мог. Нет, понятно, что в промсекторе бывшего цементного завода «Октябрь», но вот привязаться к местности не удавалось. Да и как, если он даже в своем времени тут ни разу не бывал? Вокруг громоздились руины каких-то строений, часть из которых до войны были достаточно высокими, в три или даже четыре этажа (сейчас, понятно, пониже, поскольку верхние этажи в основном обвалились). Не то заводские корпуса, не то административные здания. Хватало и полностью разрушенных построек, ныне представлявших собой многометровые холмы из битого кирпича, изломанных плит перекрытий и перекрученных неистовой силой тротила несущих балок, или нелепо торчащие одиночные стены, зияющие провалами глядящих в никуда окон. Вдали, смутно различимые в рассветных февральских сумерках и клубах дыма, торчали фабричные трубы, как ни странно, устоявшие даже спустя полгода непрерывных боевых действий. То ли по ним вовсе никто не стрелял просто за ненадобностью, то ли обе стороны берегли их в качестве ориентиров, например, для пилотов бомбардировщиков или артнаводчиков. Хотя, скорее, все-таки первое, поскольку тут и без того хватало приметных ориентиров, особенно для авиации – один только берег бухты чего стоит, и захочешь – не промахнешься. – Здравия желаю! Старший лейтенант резко обернулся, взглянув на подбежавшего откуда-то со стороны ближайших развалин бойца. Поскольку никаких знаков различия на практически белой от кирпичной или цементной пыли стеганой куртке не имелось, Алексеев продолжил молча разглядывать защитника плацдарма. Исцарапанная не то что до грунтовки – до самого металла каска, припорошенная все той же вездесущей пылью. На правом плече, стволом вниз, висит ППШ с дисковым магазином; изодранный на локтях ватник крест-накрест перепоясан ремнями портупеи и полевой сумки – похоже, все-таки офицер. Ну да, вон и кобура имеется, просто сползла почти на поясницу, сразу и не заметишь. За поясной ремень, рядом с брезентовым подсумком на пару запасных дисков и штыком в ножнах, рукоятками заткнуты две трофейные гранаты-«колотухи». Боевой мужик, сразу видно! Впрочем, никаких других тут и быть не может – как, собственно, и на Малой земле. И потому Степан быстро козырнул, представившись первым: – Старший лейтенант Алексеев, морская пехота! Прибыли к вам в подкрепление. – Ох, ну наконец-то! Как же мы вас ждали-то! – эмоционально и излишне громко – похоже, недавно контузило – выдохнул тот, сверкнув белозубой улыбкой на чумазом, практически черном от копоти и грязи лице. И тут же осекся, мгновенно став серьезным: – Виноват, тарщ старший лейтенант! Разрешите представиться, лейтенант Гавриленков, командир взвода сто… – Отставить, – отмахнулся старлей, протягивая ладонь. – Звать-то тебя как, лейтенант? – Даней… то есть Даниилом, – ответил тот, с видимой опаской пожимая затянутую тактической перчаткой с жесткими защитными накладками руку. – А меня, стало быть, Степаном кличут, – усмехнулся в ответ морской пехотинец, старательно делая вид, что не замечает повышенного интереса нового знакомого к невиданной экипировке и оружию. – Вводи, так сказать, в курс дела, товарищ лейтенант! Куда бежать, в кого стрелять, и что тут у вас вообще происходит? Только кратко, буквально в двух словах, времени мало. – Да бежать пока что никуда и не нужно, морячки наши так здорово по фрицам врезали, особенно когда «Катюшами» долбить стали, что те уж с добрых полчаса вперед не лезут. А обстановку я сейчас доведу. – Покопавшись в планшетке, Гавриленков вытащил… ну, картой назвать это было бы сложно, скорее, план городских кварталов восточной стороны Новороссийска. Собственно, у Алексеева подобный тоже имелся, причем куда как более подробный и актуальный. Поскольку был создан на одном из корабельных компьютеров буквально час назад на основании серии снимков, полученных с помощью беспилотника, оснащенного ПНВ. Завистливо взглянув на распечатанный на лазерном принтере лист, Даниил только хмыкнул: – Ого, даже разрушенные здания и непроходимые улицы указаны? Откуда такое богатство, тарщ старший лейтенант? – Данные вчерашней авиаразведки, – озвучил заранее заготовленную версию Степан. – Да не вздыхай, и тебе подобный выдам, у меня копия имеется. Давай, показывай, что да как. – Показываю. Вот тут все в полном порядке, прорвать оборону немцы так и не сумели, держимся. Зато здесь и здесь, – черный от намертво въевшегося в кожу оружейного масла и пороховой гари палец ткнулся в карту, оставив на бумаге грязное пятнышко, – продавили, сволочи. Если бы не корабельные «Катюши» с главным калибром, могли б и дальше продвинуться, но сейчас попритихли, видать, раны зализывают. Самое опасное направление – вот это, никак нельзя дать им перерезать шоссе, поскольку именно по нему и придет подмога. Вокруг господствующие высоты, туда их тоже пустить категорически невозможно, иначе совсем беда. Правда, по светлому времени наши обещали авиацией помочь, но не факт, от погоды зависит. – Бронетехника? – Танки и артсамоходы у них имеются, хоть и не шибко много. Местность сам представляешь, тут особенно не покатаешься, так что используют их в основном для ближней поддержки. По зданиям, где наши закрепились, лупят, огневые точки прямой наводкой давят. Мы б их и сами давно пожгли, да нечем – пушки почти все повыбили, а с гранатой не подберешься, пехота прикрывает. Не румыны, кстати, а именно немцы, так что имей в виду. Воюют грамотно. – В курсе, – отмахнулся Степан. – Значит, наша задача – ударить в этих направлениях и отбросить фрицев? В частности, ударом на правом фланге обезопасить Сухумское шоссе от захвата противником? – Алексеев отчеркнул указанные Гавриленковым квадраты красным перманентным маркером, вызвав очередной завистливо-удивленный взгляд пехотинца. – После чего закрепиться и дождаться подхода подкрепления? – Именно так. Справитесь, товарищ старший лейтенант? – Гавриленков несколько раз сморгнул покрасневшими, слезящимися от усталости и дыма глазами. – Сделаем, – серьезно кивнул Алексеев, достав из полевой сумки еще две карты, одну в точности такую же, на которую только что переносил обстановку, другую поменьше масштабом, но зато захватывающую не только восточные кварталы города и окраины, но и прилегающую местность вместе с Сухумским шоссе.