Только поставив банку на землю и одной рукой отворив калитку, Нина осознала, что теперь она обладательница собаки. Вернее «собака» – это пока громко сказано, на левой руке, пригревшись, спал упитанный щеночек, кругленький как мячик или клубок, белый с черненькими обвислыми ушками и короткими скрюченными лапками. – Сходила на разведку, трофей принесла, – Нина вошла в дом и бережно положила щенка на кровать. Тот сразу проснулся, тревожно оглядываясь и скуля. – Ну, и что мне с тобой делать? Меня скоро посадят, а я хозяйством обзавожусь, – хозяйка взяла нервничающего щенка на руки, тот расслабился и напрудил Нине на джинсы. – Вот все вы, мужики, такие, вас пригреешь, а вы… Будешь у меня… Как же тебя назвать? Будешь у меня Колобком. Она переоделась и отнесла щенка на кухню, из табуреток и старого покрывала сделала загончик, поместив туда Колобка, чтобы не мешал готовить еду. Но щенок как узник мрачного замка быстро нашел щель и высунув в нее нос, жалобно заскулил, взывая к состраданию. – Ой, на совесть ты давить умеешь, это я уже поняла. Что делать-то с тобой? В детстве у Нины дома жили только рыбки в аквариуме, она понятия не имела, как ухаживают за щенками – чем их кормят, как выгуливают, когда вакцинируют и прочее, прочее, прочее. Щенок был уже не слепым и довольно крупным, а значит кроме молока ему не повредило бы и мясо. Нина открыла тушенку из запасов Кабачка, положила в мисочку, залила молоком и поставила деликатес в загончик. Щенок радостно подбежал к еде и зачавкал, разбрызгивая молоко на пол. – Надо бы тебя, поросенка, на веранду. Там тепло и навык ходить по нужде куда нужно, а ни куда попало, можно не так болезненно отрабатывать. Сидя на раскладушке в залитой солнцем веранде, Нина меланхолично гладила сытого Колобка, рассуждая, что же это было: «Мальчишки видели меня и уверены в этом – я бродила по древнему поселению с лопатой. Но в той стороне села я была всего один раз, когда по осени приезжала мама, и мы ходили гулять к лесу, и все. Кто же тогда это мог быть? Кажется, я топчусь по кругу. Надо придумать повод и сходить для начала к этой дачнице, как ее там, Ладе Валерьевне, посмотреть невзначай, нет ли у нее плаща как у меня и паричка. А у Люси дочь скоро в школу пойдет, можно зайти, напомнить, каких врачей на комиссии надо пройти. С Алиной и близняшками сложнее. К Рыжовым мне не прорваться, да и не особо хочется (совсем не хочется), Оля с Юлей вещи могли с собой увезти… А может и не стоит по домам ходить, та, что выдает меня за себя, далеко не дура, чтобы улики на видном месте бросать. Вот если бы Кабачок мне поверил, тогда с его помощью… но он не верит и убеждать его у меня нет никакого желания». Телефон завибрировал тревожными волнами. Неизвестный номер. Наверное, кто-то из пациентов. – Алло, – приняла Нина вызов. – Здравствуй, Нинель, – произнес немного севший мужской голос, – это Павел. – Павел Андреевич, вы? – бодренько отозвалась фельдшер. – Что случилось? Опять желудок беспокоит? – Нин, ну ты совсем там заработалась, – недовольно выдали в ухо, – или это юмор у тебя такой, тонкий? Нина непонимающе посмотрела на мобильник, переваривая информацию: – Паша, это ты? – осторожно выдохнула она. – Быстро ты забыла мой голос, – и опять оттуда легкое раздражение. – Что-то случилось? – Нина отложила спящего щенка и начала ходить по веранде с телефоном у уха. – С мамой? – Почему сразу случилось, я что жене не могу позвонить… бывшей? – язык немного заплетался. «Напился», – сделала вывод Нина. – Паш, зачем ты звонишь? Она давно стерла его номер из памяти – и электронной, и своей. Столько времени утекло, странно. – Узнать, как ты живешь, – пробормотал он. – Совесть мучает. – Можешь дать ей отбой, у меня все нормально. Ты иди поспи, дневной сон для здоровья полезен. Испанцы всегда в жару спят. Пока, – она отключила телефон, но абонент набрал снова. – Нин, ты так обижена, что и поговорить со мной не хочешь? Раз в год позвонил, а ты… – Раз в четыре года, – уточнила Нина. – Тем более. Как ты живешь? Говорят, подалась в какую-то глушь. – Врут, – Нина не хотела вдаваться в подробности, – сам как? – В шоколаде. – Поздравляю, – хотелось быстрее закончить этот абсурдный разговор. – Нин, ты ненавидишь меня? До появления в медпункте пациента с горящими карими глазами Нина не задумываясь ответила бы: «Да». Да, она ненавидела Пашку, ненавидела и в душе презирала, хотя вслух посторонним всегда старалась объяснить его мотивы, придав им некий отблеск благородства. Зачем она это делала, Нина и сама не знала. Наверное, руководствовалась принципом – про покойника либо хорошо, либо никак, а в ее жизни бывший муж умер. Но теперь все смотрелось как-то по-другому и даже немного комично. Ненависть умерла вместе с любовью. – Нет, Паш, с чего мне тебя ненавидеть? Ошибки молодости, у всех есть. – Я, значит, для тебя – ошибка молодости? Такая мелкая ошибочка, малюсенькая, крохотулечка, – он раздражался все больше, хорошо, что находился далеко, а не где-то поблизости. – Паш, что у тебя случилось? – голосом врача поинтересовалась Нина. – Нина, как у тебя дела? – Я влюбилась, – выдохнула она, и сама испугалась сказанной фразы, словно та материализовалась в нечто осязаемое. – И он, конечно, идеальный, – хмыкнули в трубке, – и лучше меня с сто раз. – Нет, такой же засранец, только посуду за собой моет. – Зачем ты меня отпустила? Ты даже не попыталась за меня бороться? Развернулась и ушла, любящая женщина так не поступает. – А как надо было? – устало спросила Нина. – Пощечин тебе надавать на прощание. – Хотя бы. – Как родители? – попыталась она увести разговор от бессмысленной темы. – Мама так меня убеждала, так настаивала… – в трубке замолчали. – Здоровья ей, – небрежно бросила Нина. – Она тогда говорила, что ты лучшее, что я получил от жизни, счастливый билет, – выдал Пашка, – что я совершаю дикую ошибку, уходя от тебя, что буду жалеть, но будет поздно… Нина удивленно приподняла бровь, она была убеждена, что свекровь ее недолюбливала. – А я ее тогда так обидел, сказал, что она печется не обо мне, а о своей счастливой старости. Вот она как раз дала мне пощечину, она меня, дурака, любит, а ты нет. – Может быть, – теперь Нина и сама не знала, что у них было с Пашкой, – Паша, мне пора. Счастья тебе. – Она изводит меня своей ревностью, постоянным недовольством, детскими капризами, просто со свету сживает. Знаешь, вечно оттопыренная нижняя губка – так вначале мило казалось, а теперь просто выворачивает. «Кажется теперь он не о маме, а о жене». – А эти ее родственнички, при должностях, – взорвался Пашка, – все время норовят напомнить мне мое место. Как там в «Простоквашино»: «Мы его на помойке нашли, отчистили, отмыли, а он нам «фигвамы» рисует», и мордой меня в... куда я заслужил. Ты должна была спасти меня, а ты меня бросила, отдала им. Нина, как же так? Ты предала меня, моя женщина меня предала, – он с пьяным упорством накручивал себя все больше и больше, нужно было что-то сказать ему, как-то привести в чувства. – Не обращай на них внимание, люди любят самоутверждаться за счет других, а ты просто не обращай внимание. Ты талантливый ученый и заслужил свое место, ты бы и без них пробился, не так быстро, но смог бы. Чем они перетрудились, замолвив словечко за молодого перспективного специалиста? Да только выгоду получили – вот какие мы молодцы, какие кадры подбираем. Наплюй на них. А с женой помирись, ревнует, значит, любит, любит по-настоящему… не так, как я. Берегите свои чувства, все остальное мелочи, слышишь? – Нин, ты злая и мстительная. Зачем ты со мной так? Мне же больно, – почти застонал он. – Я искренне, – сказала она полуправду, Нина и сама не знала – жалеет или иронизирует. Продолжать разговор было мучительно и глупо. «Мы в ответе только за тех, кого приручили, – она опустилась на раскладушку и погладила щенка, – я ему ничего не должна». – За все платить надо. Прощай, Паша. Не звони мне больше. Видно, все зубы у Кабачка останутся целыми, и тот острый клык тоже. Вот так ждешь расплаты, взываешь к справедливости, придумываешь, каково оно будет, когда тебя наконец оценят, затоскуют, пожалеют об утрате, готовишься злорадно потереть ручонки, а наступает этот долгожданный миг, и ничего уже не хочется. И звонка этого со вкусом горечи тоже не надо. Пашку Нине было искренне жаль, не ушел бы он тогда от нее к другой, все равно был бы несчастен – фантазировал, как бы взлетел вдали от нее, чего мог бы достигнуть, и тихо ненавидел дочь слесаря. Есть категория людей, которая вечно недовольна жизнью – обстоятельствами, окружающими людьми, возможностями. Пашка из таких, он мучается сам и прессует других. «Надо убрать его номер в спам». – Поспал? – улыбнулась она щенку. – Пошли бегать, а то ты уж больно какой-то округлый, не спортивный, а тебе надо расти, крепнуть, ты теперь у меня главный защитник. Да? Колобок одобрительно чихнул. Они побегали по бетонной дорожке, поиграли в прятки за кустом сирени, повалялись на пледе в тени цветущего сада. – Быстро ты мне замену нашла, – высунулся из-за забора Васька, с напускным недовольством разглядывая пухлого соперника. – Эх, братан, вызвал бы я тебя на дуэль, да мелковат ты. Кабачок был весел и на вид расслаблен, но теперь Нина знала, что доверять этой демонстративной безалаберности не стоит. Она несколько секунд раздумывала, а потом выдала: – Меня в начале апреля видели на городище… мальчишки видели, братья Лисицыны, – а чего молчать, все равно узнает, дети не умеют хранить тайны, даже если об этом слезно попросить. Васька скосил голову вправо и прищурил левый глаз: – А поподробней?