– Нет, у нее есть семья. Она такая же, как все, помните? Единственная дочь, матери за сорок, супруги решили завести только одного ребенка. Преступник не изменяет себе, его настоящие жертвы – матери, ведь у этих женщин, скорее всего, детей больше не будет. Он мстит семьям, а не детям. – Верно, – одобрительно произнес Горан. – И что тогда? Мила подумала: – Он бросает вызов нам. Ему нужен этот вызов. Такой же вызов, как с кровными сестрами. Вот в чем загадка. Он испытывает нас. Чтобы она умирала как можно дольше. – Если родители есть и все знают, то почему не заявили о пропаже? – настаивал Горан, блуждая взглядом по кухонному полу, в поисках ответа. – Потому что боятся. Произнеся эту фразу, Мила как будто осветила ею все углы комнаты. И тут же почувствовала щекочущий спазм в ямке. – Боятся чего? Ответ стал прямым следствием того, что Мила сказала перед этим. Собственно, он был ему и не нужен, разве что оба хотели облечь эту мысль в слова, чтобы ухватить ее, не дать ей раствориться в воздухе. – Ее родители боятся, что Альберт может причинить зло им. – Каким образом, если она уже мертва? Искусственно замедлить кровопотерю. Чтобы она умирала как можно дольше. У Горана подкосились ноги. Мила, наоборот, вскочила на ноги. – Он не замедлил кровопотерю. Он остановил ее. Следующие реплики прозвучали хором. – О господи! – сказала она. – Да, – подтвердил он. – Она еще жива. 11 Девочка открывает глаза. Делает глубокий вдох, словно вынырнув из морской пучины, а множество маленьких невидимых ручек тянут ее обратно на дно. Но она изо всех сил старается остаться на поверхности бодрствования. Внезапный спазм в левом плече приводит ее в себя. Боль ослепляет, но в то же время в голове немного проясняется. Она пытается вспомнить, где находится. Ориентация потеряна. Она лежит, это понятно. Голова кружится, перед глазами темно. У нее жар, и двигаться она не может: что-то как будто придавило ее. Только два ощущения пробиваются сквозь туман забытья: запах влаги и камня, словно она в пещере. А еще нескончаемый, раздражающий стук капель. Что же стряслось? Воспоминания возвращаются постепенно. И она начинает плакать. Теплые слезы струятся по щекам, увлажняя сухие губы. Так она понимает, что хочет пить. Они собирались на озеро в конце недели. Папа, мама и она. Целыми днями она только об этом и думала. Папа научит ее удить рыбу. Она насобирала в саду дождевых червей и положила их в банку. Еще живые, они там копошились. Но она не думала о них. Вернее, считала эту деталь несущественной, потому что была уверена: дождевые черви ничего не чувствуют. Поэтому ее не интересовало, каково им там, в тесной банке. Теперь же она задала себе этот вопрос, потому что именно так она сама чувствует себя сейчас. Ей жалко червей и себя. И стыдно, что она была такой жестокой. И от всей души она надеется, что тот, кто ее похитил, оторвав от привычной жизни, все же не такой жестокий, как она. Она плохо помнит, как это случилось. Кажется, она проснулась рано, чтобы идти в школу, даже раньше обычного, потому что был четверг, а в четверг папа не может ее отвозить, потому что объезжает своих клиентов. Он продает продукцию для парикмахерских и, предвидя увеличение спроса к концу недели, развозит лак для волос, шампунь и разную косметику. Поэтому ей придется добираться до школы самой. Она к этому привыкла с девяти лет. До сих пор она помнит, как в первый раз папа довел ее до автобусной остановки. Она уцепилась за его руку и слушала наставления: скажем, посмотреть в обе стороны, прежде чем переходить дорогу, и не опаздывать, так как водитель ждать не станет, и не разговаривать с незнакомыми, потому что это опасно. Со временем эти наставления так укоренились в ее сознании, что она уже не помнила голос отца. Она сама кому хочешь могла дать такой совет. В то утро четверга она встала с блаженным чувством в душе. Помимо поездки на озеро, у нее была еще одна причина для радости: пластырь на пальце. В ванной она отлепила краешек, намочив горячей водой, и с гордостью, хотя палец все еще болел, полюбовалась на подушечку. У нее теперь есть кровная сестра. Скорей бы увидеть ее. Но это будет не раньше вечера, поскольку они ходят в разные школы. В условленном месте они выложат друг дружке последние новости (их накопилось немало, ведь они уже несколько дней не виделись). Потом поиграют во что-нибудь, помечтают и, прежде чем расстаться, торжественно пообещают дружить всю жизнь. Да, это будет счастливый день. Она засунула в рюкзак учебник по алгебре. Алгебру она любит больше всего, о чем свидетельствуют и ее оценки. В одиннадцать физкультура, поэтому она достала из ящика боди и положила в бумажный пакет кроссовки и махровые носки. Утро прошло как всегда. Отец, как обычно, пил только кофе, стоя у буфета и уткнувшись в газету. Он держал ее одной рукой, потому что в другой была чашка, а страницы перелистывал губами. Мать говорила по телефону с сослуживицей и одновременно выкладывала ей на тарелку омлет, стараясь не пропустить реплик собеседницы. Гудини свернулся калачиком в своей корзинке и даже не удостоил ее взглядом, когда она спустилась вниз. Дед говорил, что у этого кота, как и у него, низкое давление, поэтому утром он видеть никого не желает. Она давно перестала огорчаться из-за равнодушия Гудини; они заключили молчаливый договор о ненападении, и ей этого довольно. Покончив с завтраком, она поставила грязную тарелку в раковину и обошла кухню, чтобы родители по очереди чмокнули ее в щечку. А затем выбежала из дому. На бегу она еще ощущала влажный, пахнувший кофе отцовский поцелуй. День был ясный. В редких облачках, замусоривших небо, не было ничего угрожающего. По радио сообщили, что хорошая погода сохранится весь уик-энд. «Отличный прогноз для рыбалки», – прокомментировал отец. И с этим предвкушением она направилась по тротуару к автобусной остановке – всего-то триста двадцать девять шагов. Они давно сосчитаны. С годами число постепенно сокращалось, – это значит, она растет. Периодически она их пересчитывала. Как и в то утро. И когда дошла до триста одиннадцатого, кто-то ее окликнул. Это число она никогда не забудет. Оно стало той точкой, когда раскололась ее жизнь. Она обернулась и увидела его. Лицо человека, который, улыбаясь, шел навстречу, было ей незнакомо. Но он назвал ее по имени, и она подумала: «Раз он меня знает, то никакой опасности нет». Подходя к нему, она все пыталась вспомнить, кто он. Он ускорил шаг, и она решила подождать его. У него были… странные волосы. Как у той куклы, которую ей подарили, когда она была маленькой. Какие-то искусственные. Когда она поняла, что на нем парик, было уже поздно. Она даже не заметила припаркованный рядом белый фургон. Он схватил ее, другой рукой распахнул дверь и вместе с ней поднялся в салон. Она хотела закричать, но он зажал ей рот рукой. Парик съехал у него с головы. Он прижал к ее рту смоченный чем-то платок. Неудержимо брызнули слезы, перед глазами заплясали черные точки и красные пятна, заслоняя весь мир. И наконец стало темно. Кто этот человек? Чего он хочет от нее? Зачем он привез ее сюда? И где он сейчас? Вопросы наплывали стремительно и уходили без ответа. Образы последнего утра ее детства исчезали вместе с ними, и она снова оказывалась в этой пещере, во влажном чреве поглотившего ее чудовища. Зато на смену всему пришло утешительное забытье. «Все что угодно, только не думать обо всем этом», – сказала она себе. Потом закрыла глаза и опять погрузилась в море теней. Даже не заметив, что одна тень наблюдает за ней. 12 Снег валил всю ночь, обволакивая землю тишиной. Немного потеплело, и по улицам пошел гулять слабый ветерок. В то время как долгожданная перемена погоды затормозила городскую жизнь, следственную группу снова охватил ажиотаж. Наконец-то появилась цель. Способ хотя бы частично устранить это зло. Найти и спасти шестую девочку. А также собственную репутацию. – Если, конечно, девочка еще жива, – то и дело повторял Горан, гася общий энтузиазм. После такого открытия Рош не замедлил распять Чана за то, что тот вовремя не пришел к такому выводу. В прессу пока не сообщили эту гипотезу, но в преддверии этого старший инспектор уже готовил себе алиби и подыскивал подходящую кандидатуру на роль козла отпущения. Одновременно он созвал команду врачей различной специализации, с тем чтобы они ответили ему на основной вопрос: – Сколько времени может жить ребенок в подобном состоянии? Ответ не был единодушным. Оптимисты утверждали, что при надлежащем лечении, если не будет заражения, она сможет протянуть от десяти до двадцати дней. Пессимисты возражали, что, несмотря на юный возраст, при подобной ампутации жизненный счет идет на часы и весьма вероятно, что девочка уже умерла. Роша это не удовлетворило, и он решил не отказываться от версии, что маньяк – все-таки Берман, хотя и понимал, что коммерческий агент не имел отношения к похищению всех девочек. Горан не стал опровергать официальную версию шефа. Дело ведь не в установлении истины. Он понимал, что, публично опровергнув причастность Бермана, Рош потеряет лицо. Мало того что изрядно навредит себе, но вдобавок поставит под сомнение их следственные методы. Однако криминолог был убежден, что Бермана выбрал в качестве подсадной утки истинный виновник. Альберт был снова помещен в центр внимания. – Он знал о педофилии Бермана, – сказал Горан, когда все собрались в комнате для совещаний. – А мы его недооценили. В ориентировку Альберта введена новая подробность. Впервые они заподозрили это, когда Чан обрисовал повреждения на вырытых руках, назвав точность, с какой убийца совершил смертельную операцию, «хирургической». Использование лекарственных препаратов для снижения кровяного давления у шестой девочки свидетельствует о клиническом опыте их объекта. И наконец, тот факт, что он ее до сих пор не умертвил, говорит о владении реанимационной техникой и знакомстве с практикой интенсивной терапии. – Возможно, он врач или был им прежде, – размышлял Горан. – Я займусь медицинскими реестрами, – может, он числится в них, – тут же вызвался Стерн. Хорошее начало. – Как он добывает препараты для поддержания жизни? – Хороший вопрос, Борис. Проверим в частных аптеках, не получали ли они заказов на подобные препараты. – Но он мог запастись ими давно, – заметила Роза. – Ему нужны антибиотики для предотвращения инфекции. Что еще? По-видимому, больше ничего. Теперь надо лишь установить, где девочка, живая или мертвая. Присутствующие посмотрели на Милу. Она специалист в подобных вопросах, именно с ней следует консультироваться для придания смысла их усилиям. – Надо найти способ связаться с семьей.