Садизмом. Почти всегда в основе образа действий маньяка присутствует садистский компонент. Жертвы для него – «предметы», а использование их, и в том числе причинение им мучений, является его личным достижением. Серийный убийца черпает наслаждение в садистском использовании жертвы. Порой он не может установить зрелые, полноценные отношения с другими, отсюда и осознанное сведение человека до уровня вещи. А насилие тем самым становится единственно доступным ему контактом с окружающим миром. «Я не хочу, чтобы это случилось со мной, – сказала себе Мила. – Не хочу иметь ничего общего с тварями, не знающими жалости. Мне тошно от одной этой мысли!» После того как был найден труп Анники, она пообещала себе по дороге от дома отца Тимоти, что нынче же вечером навечно запечатлеет в памяти все, что случилось с этой девочкой. Когда все вернутся в Центр, чтобы подвести итоги и сформулировать достигнутые результаты, она отпросится на несколько часов. Как бывало уже не раз, она запаслась в аптеке всем необходимым: дезинфицирующим средством, пластырями, гигроскопической ватой, иглами и катушкой хирургических ниток. А еще лезвием. Четко сознавая свои действия, она вернулась в мотель, в прежнее свое бунгало. Она продолжала оплачивать номер именно с этой целью. Шторы задернуты. Горит один-единственный ночник над одной из двух кроватей. Она села и вывернула маленький пакетик на кровать. Потом сняла джинсы. Смочив ладони дезинфицирующим средством, хорошенько потерла руки. Потом пропитала жидкостью ватный тампон и потерла участок на тыльной стороне правой ноги. Чуть выше зарубцевавшейся раны. Теперь она будет действовать более умело. Зубами она разорвала бумажный пакетик с лезвием и крепко обхватила его пальцами. Потом закрыла глаза и опустила руку вниз. Сосчитала до трех и аккуратно коснулась кожи на внутренней стороне бедра. Почувствовала, как острие входит в живую плоть, прорезая горячую дорожку. Боль пронзила все ее существо, все тело от раны и выше. Достигла мозга, преобразив картину смерти. – Это за тебя, Анника, – произнесла Мила в обступившей ее тишине. И наконец-то смогла заплакать. Улыбка сквозь слезы. Символический образ сцены преступления. Немаловажная деталь: тело второй девочки найдено в прачечной. – Может, он хотел очиститься слезами? – предположил Рош. Но Горан Гавила не принимал упрощенных объяснений. До сего момента образ убийцы Альберта был чересчур рафинированным, чтобы опуститься до подобной банальности. Он, несомненно, считает себя выше всех действовавших до него серийных убийц. Все в Центре были совершенно измотаны. Мила вернулась из мотеля около девяти вечера, пряча покрасневшие глаза и слегка прихрамывая на правую ногу. Она тут же прошла в гостевую немного отдохнуть, но переодеваться и разбирать постель не стала. Около одиннадцати ее разбудил Горан, который тихо говорил в коридоре по мобильному. Мила не пошевелилась – пусть думает, что она спит, – но прислушалась. Когда он в разговоре назвал собеседницу «госпожа Руна», Мила догадалась, что разговаривает он не с женой, а с нянькой или гувернанткой. Он спрашивал ее про Томми (так вот как зовут сына): поел ли, сделал ли уроки, хорошо ли себя вел. Слушая отчет госпожи Руны, он что-то бормотал себе под нос. Под конец разговора криминолог пообещал завтра заехать домой и повидаться с Томми, хотя бы на часок-другой. Мила, отвернувшись к стене, старательно сохраняла неподвижность. Но когда Горан закончил говорить, ей показалось, что он, шагнув через порог комнаты, поглядел в ее сторону. Она видела его тень на стене. Что будет, если она повернется? Их взгляды встретятся в полутьме, и, может быть, первоначальная неловкость сменится чем-то другим. Немым диалогом взглядов. Неужели ей это действительно нужно? Отчего этот человек вызывает в ней столь странное притяжение? В конце концов она решила повернуться. Но Горана в комнате уже не было. Немного погодя она снова провалилась в сон. – Мила… Мила… Шепот Бориса проник в пространство сна, состоявшее их черных деревьев и дорог без конца. Он разбудил ее, не дотрагиваясь, а только позвав по имени, и улыбнулся. – Который час? Долго я проспала? – Нет, сейчас шесть. Я уезжаю. Гавила велел поговорить с бывшими обитателями приюта. Ну, я и подумал: может, тебе тоже будет интересно. Предложение не удивило ее. Напротив, по смущенному голосу Бориса она поняла, что это не его идея. – Хорошо. Я сейчас. Парень кивнул, благодарный, что обошлось без уговоров. Через четверть часа они встретились на стоянке перед домом. Борис ждал ее с сигаретой в зубах, опершись на капот, возле машины с включенным мотором. На нем была теплая парка, доходившая ему до колен. Мила, как всегда, надела свою кожаную куртку. Собираясь в дорогу, она не думала, что в этих местах будет такой холод. Солнце опасливо выглядывает меж домов и начинает растапливать почернелые кучи снега по обочинам дорог. Но это продлится недолго: днем обещают метель. – Тебе бы надо одеться потеплее, – сказал Борис, взглянув на ее куртку. – У нас тут зверские холода в это время года. В кабине тепло и приятно. На приборном щитке пластиковый стаканчик и бумажный пакет. – Круассаны и кофе? – Все тебе! – отозвался он, вспомнив ее аппетит. Это было предложение мира. Мила приняла его без комментариев и уже с набитым ртом спросила: – Куда поедем? – Я же говорил: поговорить с теми, кто раньше жил в этом приюте. Гавила уверен, декорации в прачечной предназначались не только нам. – Быть может, воспоминания о прошлом? – Если и так, то о весьма отдаленном. Таких мизансцен, слава богу, не наблюдалось уже около тридцати лет. С тех пор как законом были упразднены сиротские приюты. В голосе Бориса ей почудился какой-то надрыв, и сыщик тут же признался: – Я, между прочим, успел побывать в таком месте. Мне было десять. Отца я не знал, а мать решила, что одна меня не поднимет, и на время сдала в приют. Мила не знала, что сказать, несколько растерявшись от такой сугубо личной информации. Борис почувствовал это. – Комментариев не требуется, не переживай. Я сам не знаю, зачем тебе это рассказал. – Извини, я не слишком чувствительна. Кому-то, наверно, даже кажусь равнодушной. – Мне – нет. Борис смотрел на дорогу. Движение замедлилось из-за обледеневшего покрытия. В воздухе сгустился дым из выхлопных труб. По тротуарам спешили люди. – Стерн – и как ему это удается – умудрился найти дюжину бывших обитателей приюта. Нам с тобой досталась половина. Вторую будут мусолить он и Роза. – Всего двенадцать. – Это те, кто живет в этих местах. Я точно не знаю, что на уме у доктора, но он думает, здесь можно что-нибудь выудить. На самом деле других вариантов нет, они вынуждены хвататься за все, чтобы как-то двигать следствие. За утро они опросили четверых бывших воспитанников приюта. Всем уже к тридцати, и все более или менее криминальной породы. Приют – исправительная колония – тюрьма – условно-досрочное освобождение – снова тюрьма – передача на поруки социальным службам. Только один сумел отойти от уголовного прошлого благодаря церкви: стал пастором в одной из окрестных евангелических общин. Еще двое живут на пособие. А четвертый сидит под домашним арестом за контрабанду. Но едва речь заходила о сиротском приюте, Мила и Борис замечали у всех какое-то смятение. Довольно странно видеть это у людей, побывавших в тюрьме, однако никто из них до сих пор не может забыть приют. – Видел их лица? – спросила Мила после четвертого визита. – Ты тоже подумал, что не все так просто в том заведении? – Уверяю тебя, то заведение ничем не отличается от прочих. Просто детский опыт чувствительнее всего. Когда вырастешь, тебе все как с гуся вода, даже самое страшное. А детские кошмары вгрызаются в нутро, и ничем их оттуда не вытравить. Всякий раз, когда они со всеми предосторожностями упоминали про труп, обнаруженный в прачечной, опрашиваемые лишь качали головой: эта темная символика ничего им не говорила. В полдень Мила с Борисом зашли в кафе и быстро проглотили по бутерброду с тунцом, запив капучино. Небо затянули тяжелые тучи; синоптики не ошиблись: наверняка вот-вот повалит снег. Им предстоит опросить еще двоих, и надо успеть до бурана, а то, чего доброго, назад не вернешься. Начать они решили с того, который жил подальше. – Фамилия – Фельдер. До него километров тридцать. Борис пребывал в добром расположении духа, и Миле захотелось расспросить его о Горане. Криминолог вызывал у нее любопытство: по нему не скажешь, что у него есть частная жизнь, спутница, ребенок. Жена – вот главная загадка, особенно после того подслушанного разговора с госпожой Руной. Где же его жена? Почему она сама не присматривает дома за маленьким Томми? Наверняка Борис мог бы ответить на эти вопросы, но Мила, не зная, как начать разговор, в итоге отказалась от этого плана. К дому Фельдера они подъехали около двух. Хотели было заранее предупредить о визите, но автоответчик телефонной компании сообщил им, что номер отключен. – Как видно, жизнь у клиента не сахар, – заключил Борис. Вид его обиталища подтвердил это предположение. Дом (если его можно так назвать) находился посреди автомобильной свалки. Их хрипло облаяла лохматая собака, рыжая, словно проржавевшая, как остовы машин. Спустя некоторое время на пороге возник человек лет сорока в джинсах и грязной футболке, несмотря на холод. – Вы господин Фельдер? – Да. А вы кто такие? Борис предъявил удостоверение. – Разрешите с вами поговорить. Фельдер явно не пришел в восторг от такого визита, однако кивком пригласил их внутрь. У него было огромное брюхо и пальцы, пожелтевшие от никотина. Жилище под стать хозяину: грязное, замусоренное. Он поставил перед ними холодный чай в разномастных стаканах, а сам закурил и уселся в скрипучий шезлонг, предоставив диван в распоряжение гостей.