Тщательно оберегая рану от воды, она приняла душ, истратив всю воду из небольшого бойлера. Затем надела черный свитер с высоким воротом. Единственные сменные джинсы слишком обтягивают зад, но тут уж ничего не поделаешь. Кожаная куртка непригодна к использованию из-за дыры на предплечье. Но к своему удивлению, она обнаружила на раскладушке парку защитного цвета и лежавшую рядом записку: «Холод здесь убивает не хуже пули. С возвращением. Твой друг Борис». Она была так тронута, что чуть не прослезилась. Особенно слово «друг» окончательно убедило ее, что Борис хотел подтвердить свое расположение к ней. На куртке лежала коробочка мятных пастилок – вклад Стерна в дело дружбы. Она уже и не помнит, когда носила какой-либо цвет, кроме черного. Но зеленая парка ей идет, и размер ее. Увидев Милу на выходе из Центра, Горан вроде бы не заметил ее нового имиджа. У него самого вид был, как всегда, небрежный, так что наверняка он не придает значения тому, как выглядят другие. До ресторана они дошли пешком. Прогулка была приятной благодаря подарку Бориса. В новой парке она совсем не чувствовала холода. Вывеска стейк-хауса обещала сочные бифштексы из мраморной говядины. Они уселись за столик на двоих перед большим окном. На улице падал снег, а красноватое ненастное небо обещало еще одну ночную метель. Люди в зале разговаривали, беззаботно улыбались. Джазовая музыка подогревала атмосферу и служила отличным фоном для непринужденных бесед. Все в меню вызывало доверие, но Мила выбирала довольно долго. В конце концов остановилась на бифштексе из говядины и запеченной картошке с розмарином. Горан взял себе антрекот и салат из помидоров. Из напитков оба заказали только минеральную воду с газом. – Как все прошло? – Что именно? – Рош хотел выкинуть меня из расследования, а после передумал. Почему? Горан помедлил, но решился сказать правду: – Мы поставили вопрос на голосование. – На голосование? – поразилась Мила. – И что, голоса за перевесили? – Собственно, против был только один. – То есть как? – Даже Сара Роза проголосовала за тебя, – пояснил он, угадав причину ее удивления. Мила не могла опомниться: – Надо же! Мой заклятый враг! – Не будь к ней так сурова. – По-моему, это она ко мне сурова. – Ей сейчас тяжело. Она разводится с мужем. Мила хотела было сказать, что видела, как они ссорятся в тот вечер перед Центром, но удержалась, чтоб он не счел ее сплетницей. – Сочувствую. – Если есть дети, это всегда нелегко. Миле показалось, он имеет в виду не только Сару Розу, но и себя. – У ее дочки на этой почве развилась анорексия. Родители хотя и разводятся, но продолжают жить под одной крышей. Можешь себе представить, какая атмосфера в доме. – Ну хорошо, а я тут при чем? – Ты появилась последней, к тому же еще одна особа женского пола в стае, потому легкая мишень для нее. Не станет же она цепляться к Борису или Стерну, которых знает тысячу лет. Мила, налив себе минеральной воды, решила полюбопытствовать по поводу других членов группы. – Хотелось бы узнать их получше, чтобы вести себя правильно, – оправдывалась она. – Ну, насчет Бориса мне сказать особо нечего. Он таков, каким кажется. – Это да, – признала Мила. – Он служил в армии и там изучил технику допросов. Я видел его в деле, и всякий раз сидел как завороженный. Он кому угодно может забраться в голову. – Не думала, что он такой ловкий. – Представь себе. Несколько лет назад они арестовали одного типа, который убил и спрятал трупы дяди и тетки, у которых жил. Ты бы его видела! Само хладнокровие и олимпийское спокойствие! За восемнадцать часов допросов, во время которых сменилось пятеро дознавателей, он так ни в чем и не признался. А Борис провел с ним двадцать минут – и он раскололся. – Черт побери! А Стерн? – Стерн – славный малый. Мне думается, это словосочетание придумано специально для него. Тридцать семь лет в браке. У него два сына-близнеца, оба морские десантники. – Он такой спокойный. И глубоко верующий, – я это заметила. – Каждое воскресенье ходит к мессе и даже в церковном хоре поет. – От его костюмов меня оторопь берет. Он в них похож на героя фильма семидесятых. Горан засмеялся и согласно кивнул. Но сразу же нахмурился и прибавил: – Жена Мари была пять лет на гемодиализе, все ждала почку. И два года назад Стерн отдал ей свою. Потрясенная Мила не знала, что сказать. А Горан продолжал: – Он отказался по меньшей мере от половины оставшейся жизни, чтобы у нее появилась надежда. – Должно быть, он ее сильно любит. – Не иначе, – подтвердил Горан, и от нее не ускользнула нотка горечи в его голосе. Официант принес их заказ. Они ели молча, и это молчание ничуть их не смущало. Так едят люди, настолько хорошо знающие друг друга, что не чувствуют нужды заполнять неловкие паузы словами. – Я должна кое в чем признаться, – сказала Мила, когда ужин подходил к концу. – Это случилось почти сразу после моего приезда, на второй вечер, когда я вернулась в мотель, перед тем как мы переселились в Центр. – Я тебя слушаю… – Может, это ерунда или просто мне почудилось, но… за мной кто-то следил на подъездной аллее. – Что тебе почудилось? – Шаги – след в след за мной. – А зачем кому-то тебя преследовать? – Вот именно, я потому ни с кем и не говорила об этом. Мне тоже это показалось нелепостью. Может, это все мои фантазии. Горан принял это к сведению, но промолчал. За кофе Мила поглядела на часы: – Мне надо кое-куда заехать. – Так поздно? – Да. – Хорошо. Тогда я попрошу счет. Мила предложила заплатить половину, но тут он был непреклонен: ведь это он ее пригласил. Горан стал вытаскивать из карманов их содержимое. На столе, кроме купюр, в живописном, вполне типичном для него беспорядке оказалась мелочь, отдельные листки с какими-то записями и несколько цветных шариков. – Это моего сына Томми. – Я не знала, что ты… – Она осеклась. – Нет-нет, – поспешно разуверил ее он, отводя глаза. И, помолчав, добавил: – Уже нет. Миле еще не приходилось присутствовать на ночных похоронах. Похороны Рональда Дермиса стали первым ее опытом. Так было решено ради соблюдения общественного порядка. Хотя Миле мысль о том, что кому-то придет в голову поквитаться с трупом, казалась не менее странной, чем сама церемония. Могильщики суетились вокруг ямы. Скрепера у них не было, а мерзлую землю долбить врагу не пожелаешь. Их было четверо, и они сменяли друг друга каждые пять минут: двое рыли, другие двое светили фонарями. Время от времени кто-то вполголоса проклинал этот дикий холод, и, чтобы согреться, они передавали друг другу бутылку бурбона. Горан и Мила наблюдали молча. Гроб с телом Рональда был еще в фургоне. Чуть в стороне стояла доска, которую потом возложат на могилу, – ни имени, ни даты, только номер могилы и маленький крест. В этот миг Миле припомнилась сцена падения Рональда с башни. Он сорвался, но на лице его она не увидела ни страха, ни растерянности. Он как будто и не возражал против смерти. Может быть, и он, как Александр Берман, предпочел такой исход. Уступил желанию зачеркнуть свою жизнь навсегда.