– Как вы догадываетесь, в этот дом входили только те, кого Джозеф мог подкупить. Иными словами, те, на кого распространялась его власть. Посторонних я здесь не видела. – А юноши, что к нему захаживали? – выпалила Мила. Лара опять выдержала долгую паузу. – Им он тоже платил. Иной раз, особенно в последнее время, он забавы ради заключал с ними контракт, согласно которому они продавали ему душу. Наверно, они считали это игрой, шуткой безумного транжиры-миллиардера. И все как один подписывали. Я нашла в сейфе несколько таких документов. Подписи можно разобрать, хотя сделаны они не чернилами. Она хохотнула над своей зловещей шуткой, но странный смешок насторожил Милу. Какой-то утробный, как будто его долго терзали в горле, а потом вытолкнули наружу. И хриплый не только от никотина, но и от боли. Лара немного помолчала и взяла со столика книгу. Это был «Фауст». Мила шагнула к ней: – Вы не против, если мы попытаемся допросить вашего брата? Стерн и Борис посмотрели на нее как на выжившую из ума. Лара снова рассмеялась: – Каким образом? Он скорее мертв, чем жив. – Она посерьезнела и вымолвила: – Поздно спохватились. – И все же позвольте нам попробовать, – настойчиво повторила Мила. 30 На первый взгляд хрупкая женщина эта Никла Папакидис. Может быть, так казалось из-за маленького роста и непропорционально широких бедер. А может, из-за легкой грусти в глазах, напоминавших о песне из мюзикла с Фредом Астером, или фото со старого новогоднего бала, или последний день лета. Но, как оказалось, это была сильная женщина. Свою силу Никла накапливала понемногу, в годы малого и великого противостояния. Она родилась в маленькой деревушке, первой из семерых детей, единственной девочкой. В одиннадцать лет лишилась матери и была вынуждена тянуть на себе весь дом – ухаживать за отцом, растить братьев. И вырастила: все получили образование, все устроились на приличную работу. Благодаря деньгам, скопленным годами жестокой экономии, они теперь ни в чем не нуждались. Все удачно женились, зажили своим домом, произвели на свет штук двадцать ее племянников. Словом, ей есть чему радоваться и чем гордиться. Когда самый младший из братьев вылетел из родного гнезда, она стала холить и лелеять престарелого родителя, решительно отказавшись сдать его в богадельню. Дабы не взваливать это бремя на братьев и невесток, она всем заявляла: «Вы за меня не беспокойтесь. У вас семьи, а я одна. Мне жертвовать нечем». Она ходила за отцом, как за младенцем, до тех пор пока он в девяносто лет не перекочевал в мир иной. На похороны собрались все братья. – Мне сорок семь, и вряд ли я теперь выйду замуж. Своих детей уже не будет, но ваши мне как свои, иного и не надо. Спасибо за приглашение переехать к вам, но я сделала свой выбор много лет назад, хоть и держала его в тайне от вас. Больше мы не увидимся, дорогие братья. Я решила посвятить оставшуюся жизнь Иисусу. Завтра ухожу в монастырь и останусь там затворницей. Там я и окончу мои дни. – Так она монахиня! – воскликнул Борис, сидевший за рулем и молча слушавший рассказ Милы. – Никла – не просто монахиня. – Мне до сих пор не верится, что тебе удалось убедить Гавилу, а ему, в свою очередь, – Роша! – Попытка не пытка. К тому же дальше Никлы это не пойдет, она умеет хранить секреты. – Ну разве что. На заднем сиденье стояла коробка, перевязанная красным бантом. – Конфеты – единственная ее слабость, – объяснила Мила, попросив остановиться у кондитерской. – Но, если она монахиня-затворница, кто ж ее с нами отпустит? – Да нет, с ней все несколько сложней. – В каком смысле? – Никла ушла в монастырь всего несколько лет назад. Когда там поняли, чем она сильна, ее отпустили в мир. На место они прибыли уже после полудня. В этой части города царил хаос. К гулу машин примешивалась и оглушительная стереомузыка, и брань из окон, и звуки более или менее приемлемой законом деятельности, разворачивающейся на улицах. Здешние обитатели не покидают этих мест, и хотя до городского центра с его роскошными ресторанами и бутиками всего несколько остановок на метро, однако он далек от них, как планета Марс. В таких кварталах, как этот, люди рождаются и умирают, ни разу в жизни не покинув этих мест. Спутниковый навигатор в машине заглох, едва они свернули с автострады. Единственными ориентирами служили граффити, обозначавшие территорию той или иной банды. Борис повернул в боковой тупик. Несколько минут назад он заметил, что им на хвост села какая-то машина. То, что по здешним улицам кружит автомобиль с двумя полицейскими, не ускользнуло от внимания «часовых», выставленных на каждом углу района. – Езжай потихоньку и держи руки на виду, – посоветовала Мила, которая уже бывала в этих местах. Дом, к которому они направлялись, был в самом конце тупика. Они припарковались между двух обгоревших машин. Выйдя, Борис начал осматриваться. Хотел было запереть машину, но Мила остановила его: – Не надо. И ключи оставь в машине. Двери взламывать они мастера. – И что же тогда им помешает угнать машину? Мила обошла машину, вынула из кармана красные пластмассовые четки и обвязала вокруг зеркала. – Вот лучшая сигнализация. Борис озадаченно посмотрел на нее, но спорить не стал и последовал за ней к зданию. Картонная вывеска над входом гласила: «В очередь за едой становитесь с 11 часов». И поскольку не все, кому предназначено это послание, умели читать, рядом с дымящейся миской нарисованы часы со стрелками. В воздухе витают запахи кухни и дезинфицирующих средств. В коридоре пластиковые стулья выстроились вокруг столика со старыми журналами. Среди них попадаются информационные буклеты на разные темы – от предотвращения детского кариеса до способов избежать венерических заболеваний. Цель ясна: придать помещению вид приемного покоя. На стене различные предупреждения и объявления, которые не уместились на информационном стенде. Отовсюду, не всегда понятно с какой стороны, доносятся громкие голоса. Мила потянула Бориса за рукав: – Пошли, нам наверх. Они стали подниматься по лестнице без единой целой ступеньки и с угрожающе шаткими перилами. – Куда это мы попали? Борис всячески старался ни к чему не прикасаться, боясь подцепить какую-нибудь заразу. Его возмущенное нытье продолжалось, пока они не поднялись на площадку. Перед стеклянной дверью стояла девушка лет двадцати, очень миловидная. Она передавала флакончик с лекарством старику, одетому в лохмотья, от которого несло перегаром и потом. – Это принимай каждый день, понял? Запах вроде бы вовсе не смущал девушку. Говорила она спокойно и отчетливо, как будто внушала что-то ребенку. Старик кивал, но понимания на лице не просматривалось. – Смотри не забывай, – настаивала девушка. – Это очень важно, а иначе кончится как в прошлый раз, когда тебя сюда привезли полумертвого. – Она вытащила из кармана платок и повязала ему вокруг запястья. – Вот тебе на память. Старик заулыбался, взял флакончик и пошел к лестнице, то и дело поглядывая на свою руку, явно довольный таким подарком. – Вам чем-нибудь помочь? – обратилась к ним девушка. – Нам нужна Никла Папакидис, – сказала Мила. Борис зачарованно уставился на девушку и вмиг забыл свое недавнее недовольство. – По-моему, она в предпоследней комнате слева, – сообщила девушка, указывая себе за спину. Проходя мимо, Борис опустил взгляд на грудь девушки и наткнулся на позолоченный крестик, висящий у нее на шее. – Так она тоже… – Да, – кивнула Мила, с трудом сдерживая смех. – Жаль. Проходя по коридору, они заглядывали в приоткрытые комнаты, заставленные железными кроватями, кушетками или просто стульями на колесиках. Всюду можно было увидеть отбросы человечества, старые, молодые – не важно. Больные СПИДом, алкоголики, наркоманы с разрушенной печенью или просто тяжелобольные старики. Всех объединяет одно: в потухшем взгляде читалось осознание, что жизнь прожита напрасно. Ни одна больница не примет их в таком состоянии. И семей у них, скорей всего, нет, а если есть, их давно оттуда изгнали. Сюда приходят умирать – вот основная характеристика этого заведения. Никла Папакидис называет его Пристанью. – День нынче, Нора, такой чудесный. Монахиня бережно расчесывала длинные седые волосы старушки, лежавшей на боку лицом к окну, и что-то успокаивающе приговаривала.