Он обратился к Никле: – Вы готовы продолжить? – Да, – кивнула монахиня, хотя всем было заметно, как она устала и каких усилий стоит ей продолжение этой процедуры. Следующий вопрос надо считать самым важным, ведь другого случая задать его не представится, и от ответа зависит не только жизнь шестой девочки, но и в какой-то мере их собственная. Если они не сумеют найти ключ к тому кошмару, что творится уже много дней, то им вечно носить в себе, как проклятие, отпечаток этих событий. – Никла, спросите, когда он встретил человека, похожего на него самого… 31 Ночью она дико кричала. Жуткие мигрени не давали ей уснуть. Теперь уже и морфий не снимал внезапных приступов. Она извивалась на кровати и вопила до хрипоты. Былая красота, которую она старалась всеми силами оградить от испепеляющего воздействия лет, исчезла начисто. Она стала вульгарной. Она всегда так тщательно подбирала слова, так изысканно выражалась, а теперь с ней кто угодно мог поспорить в изощренности ругани. Она поливала всех. Мужа, который, правда, быстро убрался на тот свет. Дочь, но та от нее сбежала. Бога, который довел ее до такого состояния. И только он мог ее утешить. Он входил к ней в спальню, шелковым шарфом привязывал ее руки к кровати, чтобы она не могла причинить себе вред (а то она уже успела выдрать себе почти все волосы и до крови исцарапать ногтями лицо). «Джозеф! – словно в забытьи, повторяла она, когда сын нежно гладил ее по голове. – Скажи, что я была тебе хорошей матерью. Ведь это так, скажи мне!» И он, утирая ей слезы, говорил: да, это так. Джозефу Б. Рокфорду было тридцать два. До свидания со смертью оставалось восемнадцать. Не так давно знаменитому генетику был задан вопрос, не уготована ли Джозефу та же участь, какая постигла его отца и деда. В то время наследственные болезни были мало изучены, поэтому ответ последовал весьма туманный: вероятность развития синдрома, заложенного с рождения, колеблется между сорока и семьюдесятью процентами. С той поры Джозеф жил в ожидании этого последнего предела и все остальное воспринимал как «предварительные этапы». Даже такие, как болезнь матери. Ночную тишину в огромном доме то и дело раздирали звериные крики, подхваченные эхом всех комнат. Укрыться от них было невозможно. После долгих месяцев вынужденной бессонницы Джозеф стал ложиться спать с берушами в ушах, лишь бы не слышать этих воплей. Но и беруши не спасали. Однажды он проснулся в четыре утра. Ему что-то снилось, но сон забылся. И не это его разбудило. Он сел на кровати и попытался понять – что же. В доме царила необычная тишина. Джозеф догадался. Он встал, натянул брюки, свитер с высоким воротом и свою зеленую куртку от Барбур. Выскользнув в коридор, тихонько прошел мимо закрытой спальни матери. Спустился по внушительным мраморным ступеням и через несколько минут оказался на улице. По длинной аллее добрался до западных ворот усадьбы, через которые обычно въезжали поставщики и обслуга. Это была для него граница мира. Сколько раз они с Ларой в детстве совершали вылазки в эти края. Сестра была совсем маленькая, но ей хотелось продемонстрировать свою храбрость и забраться еще дальше. А Джозеф осмотрительно держался позади. Уже почти год прошел, как Лара уехала и никаких вестей о себе не подает. А он так скучает по ней. В то холодное ноябрьское утро Джозеф несколько минут неподвижно простоял у решетки. Потом решился и перелез через нее. Едва его ноги коснулись земли по ту сторону, им овладело новое чувство – щекотка в солнечном сплетении, излучающая мощный свет вокруг. Только теперь он познал радость. Довольный собой, он двинулся по асфальтированной дороге. Заря уже вовсю полыхала на горизонте. В окрестной природе он не нашел никаких отличий от усадьбы, вроде бы и не покидал ее, а решетка была лишь камнем преткновения в мироздании, и стоило преодолеть ее, как он попал в ту же самую бесконечную вселенную. В вереницу одинаковых параллельных миров. Вскоре наверняка на тропе вырастет его дом, и все окажется лишь иллюзией. Но нет. Расстояние постепенно увеличивалось, а вместе с ним росло сознание собственного могущества. Вокруг никого не видно. Ни машин, ни домов. Звук его шагов по асфальту – единственный признак присутствия человека среди пения птиц, отвоевывающих новый день. Ни ветерка в ветвях деревьев, которые смотрят на него как на чужака. А он на ходу здоровается с ними. В холодном воздухе ощущается запах инея, сухих листьев, жухлой травы. Солнце уже не было просто обещанием. Оно превратилось в реальность: расползаясь вдоль и вширь, оно обволакивало поля, как масляная волна. Джозеф не мог бы сказать, сколько километров уже отшагал, поскольку шел без цели, и это было лучше всего, чтобы не думать. Правда, немного затекли ноги, но раньше он не представлял себе, что боль может быть приятной. В теле бурлит энергия, наконец-то он сможет надышаться воздухом. Эти две величины определили все остальное. В кои-то веки ему не надо размышлять и прикидывать. До сих пор им полностью владел разум, на каждом шагу расставлявший барьеры того или иного страха. А теперь его всюду подстерегает неведомое, но он уже понял, что, помимо опасностей, в нем таится нечто драгоценное – удивление, восторг. Именно эти чувства он испытал, когда до слуха донесся новый звук. Низкий, далекий, он неуклонно приближался. И вскоре Джозеф узнал этот звук: ехал автомобиль. Он обернулся и увидел сначала только крышу за подъемом дороги. Потом машина появилась на спуске и вновь пропала из виду. Старый универсал бежевого цвета направлялся прямо к нему. Сквозь грязное лобовое стекло пассажиров было не разглядеть. Джозеф решил не обращать внимания: отвернулся, ускорил шаг. Машина приближалась, и ему показалось, она притормозила. – Эй! Он не сразу обернулся. А вдруг кто-то решил положить конец его приключению? Да, скорей всего. Мать проснулась и вопит, зовет его. Увидев его пустую кровать, она спустила с цепи слуг – пусть ищут по всей усадьбе и за ее пределами. Быть может, человек, окликнувший его, – один из садовников на собственной машине. Догнал его и уже предвкушает солидное вознаграждение. – Эй, ты куда? Может, подбросить? Вопрос его успокоил. Это не кто-то из цепных псов. Машина подъехала к нему. Лица водителя по-прежнему не видно. Джозеф остановился, автомобиль тоже. – Я еду на север, – сообщил человек за рулем. – Несколько километров помогу сократить, если желаешь. Не слишком много, но все равно других попутчиков ты здесь не встретишь. Сколько ж ему лет? Сорок, пожалуй; может, меньше. Рыжеватая нечесаная борода мешает определить возраст. Волосы тоже длинные, на прямой пробор. И серые глаза. – Ну что? Едешь? Джозеф немного подумал: – Да, спасибо. И устроился рядом с незнакомцем на потертом сиденье из коричневого плюша; кое-где сквозь прорехи даже проглядывала набивка. В салоне ощущался смешанный запах дезодорантов, подвешенных один над другим к зеркалу. Заднее сиденье опущено, чтобы освободить место для картонных коробок, пластиковых пакетов, инструментов и канистр разного размера. Все сложено в безупречном порядке. На приборном щитке из темной пластмассы видны следы засохшего клея. Из приемника старой модели с кассетным магнитофоном несется музыка кантри. Водитель, выключивший звук во время разговора, снова включил его. – И давно так идешь? Джозеф старался не смотреть на него, а то еще заметит, что он врет. – Со вчерашнего дня. – И никого не встретил? – Почему, встретил. Водитель грузовика меня немного подвез, но ему надо было в другую сторону. – А тебе в какую? Он не ждал этого вопроса, потому сказал правду: – Не знаю. Человек засмеялся: – Раз не знаешь, зачем водителя отпустил? Джозеф повернулся и посмотрел на него очень серьезно: – Он задавал слишком много вопросов. Незнакомец расхохотался еще громче: – Мне нравится твоя прямолинейность, юноша. Одет он был в красную ветровку с короткими рукавами, светло-коричневые брюки и шерстяной пуловер с ромбовидным узором. На ногах тяжелые башмаки на каучуковой подошве. Руль он сжимал обеими руками, и на левом запястье были дешевые кварцевые часы в пластмассовом корпусе. – Я не знаю твоих планов и не стану расспрашивать, но, если не торопишься, можем заехать ко мне позавтракать. Мой дом здесь недалеко. Джозеф открыл было рот, чтобы отказаться. Он и так уже рисковал, согласившись сесть в машину к незнакомому человеку. Тот ведь запросто может его ограбить, а то и чего похуже. Но потом осознал, что это всего лишь один из его обычных страхов. Будущее загадочно, а не опасно, это он уяснил только сегодня утром. И чтобы вкусить его плодов, необходимо рисковать. – Я согласен. – Яйца с беконом и кофе, – пообещал незнакомец. Спустя двадцать минут они свернули с шоссе на грунтовую дорогу и медленно двинулись по ней, объезжая кочки и ухабы, пока не добрались до деревянного дома с покатой крышей, выкрашенного белой краской, местами потрескавшейся. Водитель остановил машину прямо перед крыльцом, сквозь подгнившие доски которого проглядывали пучки травы. «Что за тип?» – спросил себя Джозеф, оглядывая убогое жилище и сознавая, что ответ на этот вопрос интересует его меньше, чем возможность изучать мир. – Добро пожаловать, – сказал тип, шагнув через порог. Первое помещение средних размеров. Вся обстановка – стол с тремя стульями, буфет с отсутствующими дверцами и диван с потертой и порванной обивкой. На одной стене картина без рамки – какой-то незнакомый пейзаж. Против единственного окна – камин, грязный, закопченный, с давно остывшими головешками внутри. Рядом, на грубо сколоченной скамье, – гора кастрюль и сковородок с присохшим прогорклым жиром. В глубине комнаты виднелись две плотно закрытые двери. – Туалета нет, уж извини, но перед домом полно деревьев, – посмеиваясь, сообщил тип. Электричества и водопровода тоже не было, но хозяин вытащил из машины канистры, которые Джозеф заметил раньше. С помощью старых газет и нескольких поленьев во дворе бородач разжег огонь в камине. Потом хорошенько отчистил одну сковородку, растопил на ней масло, настрогал мясо, разбил яйца. При всей непритязательности блюда запах у яичницы был вполне способен пробудить аппетит. Джозеф с любопытством наблюдал за ним и засы́пал его вопросами, словно ребенок, который только начинает открывать мир. Но хозяину это нисколько не досаждало; казалось, он даже рад был поговорить. – Давно тут живешь? – С месяц. Но дом не мой.