Зейн открыл дверь, и Дарби босиком вошла в дом. Ногти на ногах у нее были выкрашены темно-зеленым лаком точно такого же цвета, как и татуировка. Это кое-что ему напомнило. – А что за история с тату? – О, тату… – Дарби потерла знак бесконечности рукой. – Я сделала ее в тот день, когда Тренту вынесли приговор. Типа, жизнь продолжается. Мама любила говорить, что не важно, хорошо обстоят дела или не очень: все идет своим чередом. – Она огляделась и заметила вслух: – Ты обставил комнаты. – Да, изредка покупаю то одно, то другое. – Красиво. Дарби указала на картину над камином. Там было изображено озеро на рассвете: туманное и таинственное, черпающее краски в цветущем восточном небе. – Да, мне тоже сразу глянулась. Художник из местных. – Ловко поймал момент. Я думала, ты из тех парней, которые первым делом вешают гигантский телек. – Он тоже есть, но в другой комнате. – Здорово смотрится, Уокер. Правда. Ну что, привык? Чувствуешь себя как дома? – спросила Дарби по дороге на кухню. – Да. А ты? – Я сейчас занята внешней отделкой. Интерьер тоже не мешало бы сменить, но потом, зимой, когда будет меньше работы. Или когда начнутся дожди. Зейн достал из морозилки пиццу. – Пепперони пойдет? – Пепперони – лучшее, что придумали в мире. – Пока он разогревал духовку, Дарби забралась на табурет. – Приятно смотреть, как симпатичный парень с крутым именем хозяйничает возле плиты. – Ха, видела бы ты, как мастерски я делаю бутерброды с арахисовым маслом. – Зейн достал пиво и отлил половину в новый стакан. – Значит, ты и внутренней отделкой занимаешься сама? – Там в основном косметический ремонт. Почти везде жуткие обои. Их надо снять, выровнять стены и покрасить. Время от времени занимаюсь по мелочам. Меня, кстати, вдохновила твоя кухня. – Правда? – Ага, стеклянные фасады. У меня ящики – тот еще кошмар. Очень страшные. Потом их заменю. Сперва хотела покрасить, но затем увидела твои фасады и сняла дверцы. В конце концов, что мне прятать? Покрою лаком, куплю красивые тарелки со стаканами. И все. Разве что нижние ящики отшлифую. Дарби потягивала пиво, пока Зейн разворачивал пиццу, выкладывал ее на противень и заводил таймер. – Итак, про свой нос я тебе рассказала. Твоя очередь. Зейн поднял бутылку и сделал глоток, пристально глядя на Дарби поверх нее. – Странно, что ты еще не знаешь. – Я тоже удивилась – люди склонны рассказывать мне все сплетни. Но, кажется, здешние жители крайне уважительно относятся к семейству Келлеров и Уокеров. Я пойму, если ты не станешь говорить. – Это вовсе не секрет. Очень неожиданно и даже приятно, что мое прошлое не дает поводов для слухов. Тебе сокращенную версию или полный вариант? – Люблю длинные истории. Многое решают детали. – Тогда устраивайся поудобнее. Начать надо с того, что отец избивал мою мать, сколько себя помню. Грэм Бигелоу. Доктор Грэм Бигелоу. Крайне уважаемый, пользующийся авторитетом, успешный человек. Они с Элайзой, его женой, казались идеальной семьей. У них было двое замечательных детей, и они жили в здешней версии Степфорда. – В Лейквью-Террас? Поразившись, как ловко она угадала (видимо, бывала в тех местах), Зейн кивнул. – Да, именно там. Он был главным хирургом в больнице Милосердия в Эшвилле. Она занималась домашним хозяйством, возглавляла благотворительную организацию и родительский комитет. Трижды в неделю к ним приходили домработница и повар. Садовники, пара «Мерседесов» в гараже. В общем, идеальная семья из высшего класса. – Но были и подводные камни, да? Так я называю то, что случилось с Трентом. – Да, ловко подмечено. – Зейн лениво взял бейсбольный мячик, лежавший на столе, и погладил швы. – Именно подводные камни. Никогда не знаешь, где и когда о них споткнешься. Грэм всегда бил осторожно, туда, где не видно. Еще одним подводным камнем, раз уж мы выбрали такой термин, было то, что Элайзе, моей матери, это нравилось. – Зейн, видишь ли… – Я знаю, что ты хочешь сказать. Я изучал психологию жертвы и те причины, по которым она остается с насильником и берет всю вину на себя. Не тот случай. Сейчас поймешь. – Хорошо. – Я плохо помню, когда меня избили в первый раз. По-настоящему, не просто дали подзатыльник. Грэм предпочитал бить в живот, по почкам или ребрам. Он знал, куда именно можно ударить. Бритт он не избивал, по крайней мере тогда. Унижал ее, да, как и всех нас, но руками не трогал. Измывался только на словах, хотя в этом деле он тоже был мастером. Мы с Бритт вечно оказывались недостаточно хорошими. – Ужасно расти в такой обстановке. Почему ты молчал? – Он запугал меня, тем более Элайза выступала на его стороне. Мы были нужны им исключительно для статуса, поддерживать иллюзию идеальной семьи. Иногда он начинал издеваться над Элайзой, тогда Бритт приходила ко мне. Мы сидели и ждали, когда все закончится. Потом они занимались сексом. Это тоже было страшно. В общем, так мы жили долгое время. Все изменилось двадцать третьего декабря девяносто восьмого года. Зейн рассказал, как вернулся домой вместе с Бритт, увидел кровь, услышал крики. Не выдержал, решил вмешаться и был избит до потери сознания. – Так что, – подытожил он, – я прекрасно знаю, каково это, когда тебя бьют до полусмерти. Запищал таймер. Зейн взял большое блюдо, выложил на него пиццу и достал из ящика нож. – Тебе, наверное, еще одну тарелку дать? – Я… – Дарби пришлось выдохнуть, чтобы разжать спазм, сдавивший вдруг сердце. – Да, пожалуйста. Тоже надо купить такие. Поставлю в шкаф и буду любоваться сквозь стеклянные фасады. – Нож, вилку? Она скорчила надменную гримасу. – Не оскорбляй меня. Давай отнесу еду на твой прекрасный новый стол? Погода хорошая, самое то ужинать на свежем воздухе. – Отлично. Дарби взяла тарелки, чтобы дать себе передышку и не думать о детях, живущих в ужасе, боли и страхе, но умудрившихся уцелеть, не разбившись о подводные камни. Зейн вышел, сел напротив и переложил кусок пиццы ей на тарелку. – О, ты как официант в пиццерии! Впечатляет. – Ну, это моя самая любимая еда – наловчился. Дальше рассказывать? – Да, только если сам хочешь. – Смысл замолкать на середине? Родственникам сказали, что у меня грипп. Из Саванны приехали бабушка с дедушкой, остановились у Эмили. Предполагалось, что праздники будут встречать у нас дома, однако Грэм с Элайзой все отменили. Меня нельзя было показывать людям. Эмили привезла мне куриный суп – ее не пустили на порог. Бритт потом рассказывала, что она пыталась пройти в дом, но тетю выгнали. Ей ничего не оставалось, кроме как уехать. – Эмили молодец. Хорошо, что о тебе хоть кто-то заботился. – Это еще не все, главное впереди. После Рождества мы поехали на горнолыжный курорт – такая у нас была семейная традиция. Грэм затащил меня в машину, и мы уехали с утра пораньше, пока не проснулись соседи. В отеле сказали, что я упал с велосипеда. А когда вернулись в город – что я разбился на лыжах. – Неужто люди поверили? – Сперва да. Я подлечился и пошел к Дэйву – это отец Мики. Попросил помочь мне с тренировками. Сказал, хочу накачать мышцы для бейсбола. – Ты хотел стать сильнее… Как и она с боевыми искусствами. – Да. Грэм с Элайзой планировали, что я поступлю в медицинский университет. Я решил, что когда придет время, подам заявку на спортивную стипендию. Им о своих планах не рассказывал. Я бы получил стипендию любой ценой, накопил денег и нашел работу. Дождался бы восемнадцати лет и ушел из дома. Бритт он не трогал, ей тоже оставалось потерпеть всего ничего. Я присматривал бы за ней со стороны. Но он бы больше меня не трогал. Зейн откусил кусочек от пиццы. – И да, в колледже я играл бы так круто, что агенты «Ориолс» обязательно заметили бы меня и предложили контракт. – Я слышала, ты был настоящим профи. Победа в чемпионате, спортсмен года… – Я только об этом и мечтал. Но потом все опять пошло наперекосяк. Зейн рассказал ей про вечер танцев, про Эшли. – Эшли Грэнди? Та, которая из «Грэнди-гриль»? – Она самая.