Спросил о Козлякине. Заморенок отвечает, что не видел его. — Больше чем уверен, — говорит, — что где-то рядом он. Азартен Вовка, а потом, он же из-за этого ко мне домой прибегал. Что уж там намазано за стенкой этой? — А сам как думаешь? — Ценное что-то. Вовка, когда дома со мной договаривался, все глазки прятал и нервничал. Позже посмотрим… — А чего они там искали? — Дверцу! Задвижка, как на подводной лодке. Задрайка винтовая. Надежно ее запрятали под скалой. Просто так не найти. Они ее чистят сейчас, а я обратно рванул. Устал, сука… — потянулся Юрка. — Давай сполоснемся, и на боковую. Ручей в штреке чистый-чистый. Разделся я и вымылся полностью. Белье свежее надел. Вернулся. Замора тоже сполоснуться пошел, а я давай тушенку на газе греть. Хлеб порезал. После дыры черной, грязи да темени каждая мелочь радует. Запах от сковородки вкуснючий идет… Сижу, слюной захожусь. Робу поменял на новый комплект. Чувствую, развязка рядом и ситуация на руку нам. Юрка вернулся, и сели мы хавать. Никак сообразить не могу — утро сейчас или вечер. Плюнул и стал прикидывать, какой день недели. Но перемешалось все в голове. Заморенка спросил, а тот лишь отмахнулся. — Не важно, — говорит. — Сейчас наша задача — гавриков твоих обыграть да выяснить, зачем они сюда полезли. После разберемся, в каком году живем. И еще: может, и прав ты, Роин, насчет дружка моего детского, и хватит мне эти сопли о прошлом жевать. Тем более, он меня при случае точно не пожалеет. Молчу. Ем. Человеку иногда полезно дать высказаться. Много чего интересного услышать можно. Базары и возню со жратвой закончили, и полез я в палатку. Спальники даже внутри влажные чуть — чертовы шахты. Лезу и на ходу засыпаю. «Ничего, — думаю. — Хорошую вахту ты, Роин, отпахал, пускай Леваша теперь потанцует». Приснилось, что новую квартиру себе ищу. Показывает мне риелтор прыщавый то один вариант, то второй. Определиться никак не получается, и прикидываю я, что надо частные дома смотреть. В первом же батя мой покойный появляется. Грустно на меня так смотрит, не говорит ничего, а я уж в сомнениях: он это или нет? Не в его характере молчать — всегда веселый папка был. — Ты, отец? — спрашиваю. Молчит он, назад отходит и двери в комнату открывает. Гляжу, а это дом наш старый, что в Тбилиси остался, и обстановка вся та же самая. Только хотел пройти, как колокола церковные — вон маковка за окном виднеется — зазвучали. «Дынь, дынь, дынь…» За плечо меня трясет кто-то. Кричит: — Леван сигналит! А у меня все батя перед глазами. «Эх, даже разуться не успел», — думаю и в палатку прямо из сна вываливаюсь. — Три раза стукнул, — орет Юрка. — Потом еще три… не так что-то, Роин… 36. М. Птахин Как много можно потерять, что-то получив. Например, спокойствие. У меня и так его маловато было, а из-за архива покойного Быкова вовсе не стало. Ни о чем другом теперь думать не могу. Сидим, понемногу задвижку спрятанную очищаем, а мысли мои очередной круг дают. Отскакивают камушки, из-под молотков геологических на пол валятся. Больше тридцати лет простоял «Сезам», нас дожидаясь, вот-вот доберемся. Упрямится цементная заливка. Не хочется ей отдавать секреты, но понемногу движется работа. Уже и винт с круглым вентилем наружу вышел. Сколько лет он в саркофаге пробыл, а смазка и сейчас видна. Жирно так блестит. Мы с Петром все переживали: «А откроем ли?», а тут такой подарочек. Не пожалел петровский батя солидола на консервацию или что там было в те времена? До конца очищать не стали. Видно, что десяток-другой ударов, и конец работе. Оставили, как есть, и в лагерь вернулись длинной дорогой. Два часа простучали. Казалось, целая демонстрация за нами наблюдает. Еще бы, столько шума наделать. Как уходили, шепнул Петру: мол, не открыл бы ее кто, а он сказал, там крутни только — такая вонь полезет, мама не горюй. Противогазов у противника нет, так что, если даже сунутся, не обрадуются. Вроде и верно рассуждает, но нет мне покоя. Уходим, а перед глазами задвижка торчит опупком, на виду у врагов. Охраняет старый секрет, но теперь каждый увидит, где нас подловить можно. Козлякин, возможно, и знает, что там. Папаша-то наверняка сынку историю о кавернах поведал, а для нас — по-прежнему загадка. «Ему лишь место надо узнать было, — рассуждаю и понимаю, что сейчас мы ему только помеха. — В открытую попрет?» С такими мыслями ножик на поясе щупаю. Вернулись спокойно. Тихо в лагере. Никаких теней или глаз за скалой. Петр скомандовал отсыпаться. Лысый чуть не застонал. Вижу, застоялся старый партнер, но не до сочувствия мне сейчас. Хочется голову в спальник сунуть и без лишних разговоров в сонный морок провалиться. Анечка сразу лечь не дала, начала о противогазах рассказывать. Оказалось, ничего особенного. Если все запасные кассеты использовать, то воздуха у нас с Петром почти на три часа. — Заберете с собою большую часть, — командует девчонка. — Снаружи они незачем. Одну кассету оставлю себе. Резерв сорок минут — мало ли что? Слушаю. Про «каркать, не каркать» молчу и в спальник свой наконец заползаю. Снов нет. Обрывочные картинки лишь перед глазами мелькают-мелькают и на неуловимо-важном сосредоточиться не дают. Когда от толчка проснулся, показалось, что и не спал совсем. Свет не зажигали — вещички загодя уложены. Навьючились в темноте. Цепочкой встали, за пояса взялись и пошли. На створки старой насосной замок повесили. Тихо выбрались, есть надежда, что Петруха снова наблюдателей обыграл. Почти без шума и в самое неурочное время: с четырех до пяти утра. Хоть и сторожили нас, но биологические часы еще никто не отменял. Тишина и спят, похоже, все. Груза у нас немало. Лысый спальники, свой и Анечкин, прихватил. До места быстро дошли, коротким путем. Гуляли как по проспекту. Когда к вагонеткам вышли, не направо повернули. Раз в десять меньше дорога показалась, хоть и незнакомая. Свет Петруха пару раз всего зажигал. Уже на месте он Ане с Серегой лежку показал, откуда они следить будут. Смотрю, торопится. Все правильно, никто не должен знать, что четверо нас здесь. Принялись задвижку долбить. Очистили за несколько ударов, и открылась она во всей красе своей. Ждет-торчит на скале, как глаз. Крутим. Легко пошла. Я еще раздумывал, имеет ли цвет сероводород. Противогазы для начала надевать не стали. Теплилась надежда, что ушел куда-нибудь газ, но не бывает чудес. Так потянуло, что мы обратно вентиль быстренько и закрутили. — Ни хрена себе, — Петр говорит. — Воняет, будто очистные всей области здесь собрались. Стали мы с противогазами колдовать. Я по Анечкиному совету на стекла в маску поплевал и пальцем растер. Ремни подогнали, кассеты вставили, чеки повыдергивали. Воздух пошел с химическим запашком, или это противогазы так новые пахнут? Но против вони из штрека — жить можно. Петруха снова задвижку крутит. Инструкций Ане с Сережкой он целую кучу надавал. В основном чего им не надо делать. Главная задача — время наше внутри штрека отслеживать, а дальше по обстановке. Напоследок говорит: — Теперь вы — спасение наше и выход из дыры этой… Жерло темное открылось, и отпали сомнения. Чую я, удача нас ждет сегодня. Еще когда противогаз надевал, «просканировал» окружающее пространство. Похоже, не смотрят. Про себя думаю: «Будем надеяться, что нет никого». То, что на внешней стороне товарищи остались, — здорово. Целых сорок минут, случись чего. Через задвижку перебрался легко. Внутри, как и снаружи, скальная крошка под ногами хрустит, вот только яйцами тухлыми чуть-чуть пованивает, или это воображение разыгралось? Дверца наша, оказывается, только с одной стороны закручивается. Закрой нас кто здесь, и хана, если за спиной никого нет. Задвижку прикрыли, насколько смогли. Вроде плотно стоит, но запах этот жуткий наверняка наружу сочится. На Петра смотрю и радуюсь, как шикарно он прикрытие наше спланировал. Косолапо дядька топает, аки медведь, а мне вдруг так поболтать с кем-нибудь захотелось, но в маске ничего не выйдет. Останавливаю себя и понимаю, что это кислород искусственный так меня веселит. Петр что-то впереди заметил и показывает: стой, мол. Гляжу, озерцо. Мирное такое. Петр молотком геологическим сунулся в него, глубину поглядеть, но дна не нащупал. Удивляется. Плечами жмет. Мне тоже странно. Ручьев-то не видно — откуда вода? Когда обошли его, ясно стало. Совсем тоненькая ниточка из-под скалы сквозит, в палец толщиной. «Слива для нее, видимо, нет, — думаю. — Испаряется, что ли?» Петруха записи свои из-за пазухи тащит, а я картинкой открывшейся любуюсь в лучах фонарика. Смотрю и вижу, как проходчики в этом штреке трудились. Крепи вот эти ставили, пока газ не пошел. «Колонковое бурение, — вспоминаю, и лезут мне назойливо фразы из письма быковского. — Исполнился замысел твой, Владимир Петрович. Нам бы теперь найти, что вы тут запрятали, да обратно выбраться». Четко помню инструкции Главного Геолога: «Тридцать метров по левой стороне штрек стали зарубать, там кальцитовое пятно и нашли…» Петр бумаженцию в руке держит и по левой руке озерцо обходит. Метров семьдесят прошли, и в стену неожиданно уперлись. Партнер мой пальцем в нее тычет. А там явные следы от бурения. Зияют дыры, через которые сероводород к нам сюда шпарит. Хотя как шпарит? Самотеком идет. Уравняется сейчас давление, и снова мертвая зона. Петр плечами недоуменно пожимает. Нет следов никаких по этой стороне. Руками помахали — не получается совещание. И тут соображаю я, что письмо-то Быков писал со слов товарища своего — отца петровского. «А ну как задумка его о перевороте плана на сто восемьдесят градусов еще раньше родилась, и рассказал он Быкову уже с поправками?» На корточки опустился и на крошке каменной рисую партнеру: 180.