— Сдохнуть хочешь? Там же сейчас безвоздушное пространство. Послушаем, не начнут ли долбиться, и прости-прощай… 38. М. Птахин Это потом я понял, как быстро все произошло. А тут смотрю на огонь и вижу, что хана нам. «Вода», — соображаю, а сам чувствую, что Петр в полном ступоре, как стоял он ко мне в пол-оборота, так и зацепил я его за одежду. Времени мало, а стена пламени совсем рядом. В воду валимся, как в замедленной съемке. Не врут, когда говорят, что в момент опасности время останавливается. Падаем мы с Петром в озеро, а огненный язык уже ног моих касается. Смотрю, штаны занялись, и понимаю, что газ этот вонючий все поры одежды пропитал и загорается он сейчас внутри. Досмотреть не успел — сомкнулась вода над нами. «Хлюп», и только шум в ушах под резиной: «Шуу, шуу…» Я сначала дыхание затаил, а потом дошло, что бояться нечего, кислорода еще минут на десять хватит. Петр мордой вниз прилетел и перевернуться пытается, а на поверхности газ догорает. Ярко осветил последней вспышкой скальную трещину, в которой озерцо приютилось, да и погас навсегда. Погрузились мы во тьму, и осознал я, что, не окажись озерца, стали бы мы сейчас двумя огненными факелами. Бр-р-р-р… Верный расчет у тех, кто шоу это огненное устроил, и хорошо, что газ не взрывался, а горел. Ноги свои в огне вспомнил и только тут прочувствовал, какая вода ледяная. «Градусов восемь», — думаю, и в это время рука петровская меня хвать и на поверхность из воды потащила. На ноги встаю. Глубины оказалось метра полтора. Дышу и лампочку на голове кручу. Нет света. «Дай, — думаю, — брелок с ключей попробую лазерный». Тык пальцем, и тоненький лучик красный пространство подземное пронизал. Сразу спокойнее стало — вот он, берег. Петруха уже на суше стоит и мне выбраться помогает. Ситуация — швах, говорить не можем. Что там снаружи — неизвестно. Как враги Аню с Лысым проскочили? Серега спокойно смотреть не стал бы, как нас в головешки превращают. «Значит, случилось что-то с ними?» — соображаю. О самом плохом и подумать боюсь. «Сам чуть не сдох, — рычу на себя, — и ребят, скорее всего, укатал». Так мне тошно стало, что выполз я на берег и сижу, не шевелюсь. Перед глазами картинки из жизни нашей с Сережкой мелькают, и Аня на скале меня, уснувшего, целует. Неожиданно Петруха полез в лучик лазерный. Гляжу, а он головной фонарик разобрал и деталюшки перебирает. Понимаю, что занялся дядька светом, и чувствую, что щиплет мои ноги там, где огонь их коснулся. Петр с моей головы фонарик тянет. Я не противлюсь — пускай экспериментирует. Короче говоря, через пару минут он в лазерных лучах из двух фонарей один соорудил. Вот она, радость настоящая. Осматриваться стал. Штаны мои понизу будто взорвались. Представляю, что случилось бы, коснись нас огонь. Пока мы по штреку шагали, газ каждую пору одежды пропитал и потому загорелся разом. Петру показываю. Тот кивает и маячит мне: мол, спасибо, что в озеро утянул. А что — спасибо, я и сам радехонек, как оно закончилось, а вот только закончилось ли? Мысль эта нам в голову, видимо, одновременно пришла. Петр тычет пальцем туда, куда мы шли. Мол, давай доделаем, что начали. Правильно. На ноги встаю. Адреналин еще в крови булькает, но понемногу начинаю отходить. Не то чтобы слабость, а просто туманчик легкий в голове клубится. Шагов сделали всего пять или шесть, и неожиданно Петруха показывает мне — стой. Азартно так рукой машет. Чую, заметил он что-то, а бережок, на котором стоим, полметра всего — не оббежать. Присел я тогда на карачки и между ногами его полез. Мать честная, штрека начало! Где-то здесь и каверна должна быть с загадочным $. И тут вижу: лежит в метре от его ног кристаллов каких-то россыпь, в кальцит вросшая. Напарника толкаю, а тот стоит как скала, будто в землю врос. Тут меня и затрясло, а я к разным находкам привычный. Минуту не получалось сдвинуть товарища моего. Прошел он потом пару шагов по бережку и смог я наконец до заветных камней дотронуться. Только в руки взял, Петр на потолок фонарик направил. Точно, вот она, дырка — даже вскрытая незаметна почти. Не зная, где она есть, вовек не найдешь. Видимо, при взрыве газа открылась. Камни, что поднял, разглядываю. Петрухе маячу, чтобы посветил. Поворачивается напарник мой, смотрю, а цвет-то зеленый — не иначе, изумруды! Дергаю Петра за гачу и за молоток его геологический: мол, давай, долби, а он мне, сидящему на земле, ладошкой показывает: мол, не стоит пока шуметь. Рядом на корточки опускается и в лучах фонарика на крошке пальцем чертит: «Соберем, что упало. В тряпку завяжем, в воде спрячем. Вдруг нас на той стороне ждут». Правильно соображает. Тому, кто письма быковского не читал, каверну не найти. Ажиотажа все эти годы не было. Хорошо придумал дядька. Вот только как же Козлякин с украденным архивом? «Ладно, потом разберемся», — думаю. Тащит Петруха платок носовой и давай на него кристаллы собирать. Я показываю: мол, не торопись и чую, что кислород не такой становится. Кассеты меняем. Как свежий газ пошел, снова уютно стало. Действительно, степень комфортности человек может определить лишь при полном отсутствии комфорта. Пока изумруды собирали, я камни в лучах фонарика рассматривал. Большинство мутные какие-то, а вот парочка так светом сыграла, что понял я, почему сотрудники НКВД так над ними тряслись. Сразу вспомнилось, что изумруд дороже алмаза, и понимать я стал, что повезло нам необычайно, хотя везение сегодняшнее еще пережить надо. Вроде все собрали. Носами скалу чуть не перепахали. Чисто. Кристаллов на три носовых платка набралось. Решил я гачу свою понизу оборвать — так и так сгорела. Рву. Петруха веревочку тащит из кармана, увязку изобретать. Запаковал и рукой под берегом в воде шарит. Потом нашел чего-то и опускает мешочек в воду. На вервии своем узлы вяжет и тоже под водой прячет. Напоследок пальцем на скалу возле штрека потыкал: мол, запомни. Приметные камни. Сколько раз потом картинку эту в памяти восстанавливал — все до трещинки усвоил. Когда закончили, Петруха ржать стал. Сидит на бережку и воздух руками ловит, ножками сучит. Толкаю его. Сколько здесь просидели, по кассетам кислородным прикинул. Получается, час уже после захода, и теперь новые двадцать минут начались. Пишу на полу: «Сколько будем сидеть?» Читает и руками машет, но, гляжу, серьезнее становится: «Выходить будем на пределе или когда откроют». «Значит, ко входу идем?» Отрезвила последняя надпись Петруху. Встает, и гляжу я, у него ножки тоже ватными стали. Двигаем обратно. Скала слева идет и в озеро толкает, а перед глазами камни стоят. В голове чушь райкинская крутится: «Корыто куплю и мотоциклет». Раньше заржал бы над собой, а сейчас не до смеха. Полдела сделано, и предстоит нам еще наружу как-то выходить. Ясно, что поджигатель про сероводород знает и потому сюда, скорее всего, не сунется. Без приспособлений здесь любому хана. Сознаю, что независимо от того, что там, на другой стороне, сюда мы долго не вернемся. Когда до задвижки дошли, Петруха факелы на полу высветил. Лежат они, а от одного еще дымок вьется. «Значит, не случайность», — думаю. Теплилась еще у меня надежда, что не поджог это, но вот и она растаяла. Пытаюсь себя на место врага поставить и сразу понимаю, что ждал бы я снаружи, для верности, часа два. Чтоб уж точно клиент не вернулся. Мелькнула мыслишка постучаться, но соображаю, что в такой ситуации лучше «сгореть» и не звучать. Удался замысел вражеский, и пускай. «Ждем, пока кислород не кончится, — пишу. — Потом выбираемся». Петр кивает и под скалой мостится поудобнее. Место углядел — лучше не надо, даже завидно стало. Так захотелось сказать ему: «Подвинься», но не рассмешила меня эта шутка, и пошел я к нему, рядом укладываться. Мудрствовать не стал, а завалился на пол и голову ему на ноги положил. Удобно получилось. Сразу Том Сойер вспомнился и как английские беспризорные спали: «Кто сверху — тому мягко, а кто внизу — тому тепло». Лежит один на полу, а другие на него головы кладут, и так спят всей компанией. Замелькали картинки перед глазами. Подружка одна, с которой лет десять назад во двор нашего «Иняза» иркутского заехали уединиться. Целуемся, и вижу я краем глаза движение какое-то в темноте. Фары включил, и этот лондонский сюжет нам открылся. Летом дело было. Лежат вповалку под карнизом пацаны лет по десять-двенадцать, и снятся им какие-то пацанские сны. Долго перед глазами картинка стояла, вот и сейчас вспомнилась. Заелозил Петруха вдруг ногами, и вырвался я из видений своих. Понимаю, что пора кассеты кислородные менять, — все занятие какое-никакое. Ползет время, а у нас и часов нет. В мои электронные вода попала, а Петруха стекло на своих «Командирских» разбил, когда в озеро валился. Стали мы кассеты подсчитывать — сколько жизни нам остается. Получается, что продержимся еще два часа. Решил я задвижку пошевелить — заперта не заперта, но Петр меня остановил. Правильно, окажись я на той стороне, с таким вниманием бы на нее глядел… Вот она, воля, рядом, а даже знак подать нельзя. Вдруг враг наш задвижку ухом слушает. Уложил я голову свою «беспризорную» на ноги Петру и успокоился. «Все, — думаю, — теперь только кассеты меняем и не шумим». А время медленно идет. Еще раз переставились. Следующая порция в ход пошла. Чую, скоро терпение мое закончится. Дымятся нервишки. Неожиданно затюкало что-то в задвижке, заскреблось. Вдвоем подскочили — значит, не послышалось. «Кто?» — Петру киваю. Тот плечами жмет и к факелам крадется. Понимаю, если враги, то нет у нас другого оружия кроме палок от факелов да ножей. А возня там нешуточная идет. Петруха мне факел подает, а я ножик с пояса тяну. Справа от задвижки встал и жду, когда появится кто, чтобы отоварить его сразу по кумполу. Чувствую, есть у нас шанс на волю вырваться. Петр лампочку свою тушит, и в это время задвижка открываться начинает. 39. В. Козлякин