— Сначала приспособу надо собрать водолазную для подачи воздуха. Потом можно и рискануть. — А что, если МЧС раньше нас найдет что-нибудь? Нам же ситуацию с несчастьем закончить надо, чтобы честь по чести: вот они, трупы, и вот он, несчастный случай. — И что предлагаешь? — Тут уж, братишка, тебе решать. — Ну, тогда глянем для начала, не остался ли кто у них в лагере. Нам такой расклад в самый раз. Не придется слугам государевым самим цинковать про случившееся. За нас все сделают. Вьются шахты. Опасный муравейник, суровый. Как подумаешь, что можно сгинуть здесь без вести, не по себе становится. Стоит мыслишку эту прогнать, другие лезут — не лучше. «Вперед, Роин», — кричу себе, но легче не становится. Когда подходили к тому месту, где канат должен быть, Юрка фонарик затушил и мне отмашку дает. Понятно, нычка службу хорошую сослужила, и нет резона палить ее, если следит-таки за нами Володька Козлякин. «Цык, цык», — клацнул чем-то по скале Заморенок. «Цык, цык…» Зашуршало наверху. — Давай, Роин, — Юрка шепчет и канат мне в руки сует. С таким количеством узлов и ребенок вскарабкается. Ноги поставил, за шишку ухватился, подтянулся, и все сначала. Леваша с той стороны дыры ждет. — Прывет, Роин, — шепчет. — Праспал я. — Все вовремя, — отвечаю. — За нами удача сегодня, брат. Заделали мы свинорылого. Поджарился — не пикнул. Чувствую, отлегло у моего горного баранчика. Прижался он к плечу, как мальчишка, и шепчет: — Значыт, навэрх идем? На свэт? — Еще неделю жить здесь будем, — набрасываю ему для понта, и тут из дыры Юрка появляется. — Ну что, Леван, не было движухи на той стороне? — спрашивает, а сам канат наверх затягивает. — Нэт. — А как ты угадал, что они пошли? — спрашиваю. — Заснул я, — кается наблюдатель наш. — А как понал, сколко проспал, рисканул до двэрэй сгонять, а там замок висит. — Красавчик, — Юрка говорит. — И каким ходом ты на Вовкину территорию гулял? — Каторый с мастыркой. Ну тот, что ты мелом отмэчал. — В масть все, — радуется Заморенок. — Молодец, Леван! Прихватили их как надо… Когда точки расставили, стали решать, как быть нам. По-любому придется сначала факелы в штреке прибирать и только потом МЧС на несчастный случай приглашать, а для этого подача воздуха нужна. Значит, пора на поверхность. — Сейчас шмотки собираем и валим, — командует Юрка. — Поперли, братва. Похватали мы бутор свой. Увязались. Воды остатки допили, чтобы не тащить, и Заморенок канат в дыру швырнул. Фонарь на башке загасил и червяком нырк в шкуродер свой. Сижу жду, когда канат задергается: мол, второй пошел. Минуту жду, другую — тишина. Понимаю: не так что-то. Ныряю в дыру, и ходу по веревке. Терять нечего, так что фонарь я сразу зажег. Почуял: беда у нас, и, когда вниз светил, заметил: валяется под канатом кирка — не кирка, да пятно какое-то темное Чеширским котом улыбается. «Ни хрена себе, — думаю, — разменяли, что ли, братца нашего?» Вниз за секунду слетел. Высветил пятно еще раз и понял, что кровь это. Жирно так блестит остаток жизни Юркиной. Кирка тоже в крови. По всему получается, что достал его вражина, когда собирался проводник наш с каната прыгать. «В темноте бил», — соображаю. И означает это только одно — поставил Вова Козлякин точку в отношениях старых друзей. Канат дергаю: мол, давай вниз, Леваша. Слетел мой абрек, аки горный баран, и обомлел. — Гдэ Замора? — спрашивает. — Нету Заморы, братишка, и выбираться нам теперь, скорее всего, самим. — Гляды, вон куда его потащылы, — Леваша пальцем тычет. И точно. Тянутся две полоски от сапог Юркиных детского размера. Все правильно, весу в нем килограммов на сорок пять — любой упрет. Тащу наган из-за пояса и вспоминаю все истории о стрельбе в подземельях. «Плевать, — думаю. — Кого увижу, сразу шмалять буду». Как прикинул, так и вышло. Понеслись мы по следу, уже не таясь, а за вторым поворотом увидели: тащит мужичонка плюгавенький товарища нашего под рученьки. Я как бежал, так с ходу и бабахнул в него, потом еще. Но далековато и света мало. Темень кругом и тени какие-то по краям лучика клубятся, или кажется мне? Не отреагировали шахты никак на пальбу. Не ворохнулись камушки, а человечишка Юрку бросил и рванул куда-то в глубину. Петляет. Я за ним. Нюхом направление угадываю. Несется эта тварь подземная и чую, что ослепил я его и не может он никак на темноту переключиться. Еще пару раз шмальнул, гляжу, клюнул носом гаденыш, но не остановился, а так, обороты лишь немного сбавил. Леванчик за мной пыхтит, кинжалом своим трясет. Чую я, дали мы кругаля, и неожиданно вижу проход, мелом отмеченный, где ловушка из бревен замастырена. «Если туда, — думаю, — рванет, придется мне паузу в гонках этих давать, иначе получу деревяшкой по темечку». Только карлик не в этот штрек ныряет, а в другой — метров через пять. Я за ним. Коридор узкий, и тут вспоминаю неожиданно, что Замора про какую-то ловушку здесь говорил, а про какую, не помню. Помедленнее пошел. След в след за уродцем этим тащусь. Отпечатки ног его четко на крошке видны, и на одном из следов этих и не нашел я опоры. Остановилось время мое, и даже за край скалы уцепиться не вышло. Вниз валюсь и понимаю, что попал я таки в ловушку, а отпечаток мне этот Козлякин специально прямо посередине дырки замастырил. Метра два падал и в ледяную речку ухнул. Запустила водичка щупальца свои под одежду. Подхватил меня поток, лишь на секунду мелькнул просвет, в который свалился, да голова абрека моего, Левана, с фонариком на лбу. Со стороны вдруг картинку увидел, будто не со мной это, но надежда растаяла сразу. Понял, что это фокусы сознания. Свет умер, как окунулся, и давай я пытаться уцепиться за что-нибудь. Ничего не получается. Дна тоже нет. Пальцы по стенам скользят-скользят, и нет ни уступов, ни крепи захудалой. Лишь раз удалось мне ухватиться за верхний край очередного тоннеля, и тут сообразил я, что наклонный он. Воздуха в нем не два метра, как там, где падал, а сантиметров тридцать всего. Немеют руки, и понимаю я, что не вынесет меня наверх, а упокоюсь я где-то в глубине шахт этих проклятых. Страшно осознавать неизбежное, и закричал-завыл я так люто, что, показалось, задрожал свод, а тут пальцы силу окончательно потеряли, и скользнул я в жерло это черное. Несет вода меня, и не страшно теперь совсем. Даже с течением бороться перестал. Потолок все ниже, ниже. Десять сантиметров воздуха осталось, пять. А мне уже хорошо, и сознаю я, что это сон всего лишь. Чувствую, что скоро проснусь и лишь видением окажется вся жизнь беспутная моя. Знаю, что опять я — мальчишка, и вот оно, долгожданное утро. Свет вижу, а в нем папка мой ко мне идет. Соображаю, что не сон это, а по-настоящему просыпаюсь я и в последней картинке угасающего кошмара вижу, как несет поток подземный тело чье-то с безвольно болтающимися руками. 41. М. Птахин Долго-долго задвижка открывалась. Луч фонаря снаружи темноту рвет, а я палку от факела наготове держу. Тут слышу через резину противогазную, зовут нас два голоса: — Миха! Петр! Понял я сразу, что вызволители это наши явились. Анечка с Лысым. «Каково им ожидание это, интересно, далось? — думаю. — И почему так долго?» Пока я это обмусоливал, Петруха сообразил, что происходит, и в дырку полез. Меня тычет: мол, чего замер-то — пошли. Вылезаю я через проем и понимаю, что вернулись мы в общем-то с того света. Анечка в объятия нас ухватила и смеется-плачет. Лысый задвижку крутит-затягивает. Потом разворачивается и тащит нас куда-то. Оказалось, на лежку, где они оставались. — Нежности какие, — ворчит Серега. — Смотри-ка, целуются они. Тут глаза и уши кругом. Фонари тушите и противогазы снимайте. Да отвяжись ты, — шипит он на меня. — Воняет, как из ямы выгребной, а туда же — обниматься… А и точно, наверняка несет от нас с Петрухой нестерпимо, хотя человек — скотина такая, ко всему привыкает быстро. Каждому из нас есть что рассказать. Уселись мы в темноте на спальники и давай шептаться. Прежде чем план вырабатывать, поделились, кому и что досталось в переделке этой. Заговорили разом, и каждый о своем. Минут пять остановиться не могли — такая тарабарщина получилась.