— Заморенок? — сумасшедший спрашивает. — Юрка? — Ну он. — А нету его! — орет пленник. — Нету!!! И вас не будет! Мои шахты! — А остальные? — интересуюсь. — Ну, товарищи его где? Тут он такое выдал, что опять мне не по себе стало. — Роин? — спрашивает Вова вкрадчиво. — Роин с Леваном? Вздрагиваю. Несутся мысли: «Как это могли они в шахтах оказаться, противники мои стародавние из Красноярска?» — и понимаю, что недаром суета в канской гостинице была и поджог в штреке — их рук дело. — Нас они жгли? — спрашиваю. — Они-они, — бормочет Вова. — Они-они, они-они. — Ну и где Роин сейчас? — интересуюсь. — Они-они, — в ответ мне. — Они-они… — А Леван? — Высоко-высоко, — переключается Вовчик на старую песню. — Высоко-высоко, высоко-высоко… По кругу разговор пошел, и понял я, что не добьюсь большего. Прикидывать понемногу начал, что нам теперь с камнями делать. По всему получается, что сдавать клад государству придется, но это неплохо: нет больше сомнений никаких, и можно секретом всему миру хвастаться. Сижу обдумываю, как бы карту эту разыграть. Вова возле ног моих бред свой несет, и тут слышу звуки посторонние. «Тык, трык-тык», — из коридора; «тык, трык-тык-тык» — шагов россыпь гремит. Идут, не прячутся. Фонарик гашу. Понимаю, что наши это, но сдержаться не могу. — Миха! — кричит мне Серега от края. Моргаю лучиком: раз и два. Гляжу, почти вся команда притащилась. Васильич первым бежит. Кричит: — Где эта сволота? Пальцем вниз тычу, а там Вова чушь свою несет. Рассказал я старшему про разговор наш с глазу на глаз. Давай он вопросы уточняющие пленнику задавать: мол, где это «высоко-высоко»? Минут десять говорили. Вова что только не орал, но выудил из него Васильич, что уполз по лестнице кто-то наверх. И начинается она прямо под стволом четвертой шахты. Петр идти вызвался: мол, уровни те помнит, хотя и давно не был. Полковник распорядился, и часть команды во главе с проводником нашим обратно подалась. — Рассказывай, Вадимыч, — начинает он меня допрашивать. — Что тебя в эту вонючку понесло? — Доложу отдельно, — отвечаю. — Основной расчет был, что попытаются прибрать нас, пока я внутри. — На живца, значит? — Вроде так. — А мне чего не сказали? — А вы пустили бы? — интересуюсь ехидно. — Операция-то ваша. Зачем лишний риск, а победителей не судят. — Все так, — полковник отвечает. — Ну, хоть не бесполезно? — Задержанный налицо, — отвечаю. — Состав преступления есть, а остальное доложу отдельно. Лицо глубокомысленное делаю. Головой киваю значительно. Отвязался наконец от меня Васильич. Погрузили парни Козлякина на носилки и потащили в лагерь. «51». В. Козлякин Не получается себя контролировать. Совсем не получается. В пяти местах сейчас Володька находится. Одновременно. Видит он, как парни из МЧС по лестнице карабкаются вместе с Петром и как в штрек горизонта, что выше идет, заходят. Картинка проявляется потока подземного, на дне которого Заморенок с Роином обнимаются. Колышет вода тела ихние — руками, будто куклы, машут. «Нашли друг друга», — мыслишка бьется. Максимку видит. Сидит парнишка дома и телевизор смотрит — спокойно все. Очкастого с командиром чеэсников видит со спины. Мишка руками машет, рассказывает что-то, а перед ними два крепких парня носилки волокут. «Раненый?» — Володька думает и тут сам себя опознает. Пропадают картинки. Чувствует, что связан, и кипит ярость на губах вместе с пеной: — Мои шахты! Мои! Камушки отдайте! Только-только успокоиться пробует, как снова его по кругу уносит: Леван, без сил лежащий у вентиляционного хода. Чеэсники в сотне метров от него — вот-вот найдут. Потоки подземные и кости, много лет в глубине белеющие. Мишка очкастый с генералом, и на носилках бойцы несут кого-то. Крутится колесо. Нет возможности остановиться. Потерян контроль. Когда себя осознает, узлы пробует. Но затянули надежно. Голова болит-болит. Перед глазами муть плывет. Навалилась она, когда товарищ очкастого коленкой своей башку чуть не раздавил, и не уходит теперь никак. Картинки-картинки. Только-только просветление почувствовал, как вдруг увидел шахтеров лица. Отца увидел. Быкова Владимира Петровича. Подняться хотел, но давят ремни — немеют руки. Покаяться хочется перед стариками, но злость сильнее: маленько не успел. Еще бы чуть, и один в шахтах. «Камушки блестят. Камушки! Или фонарики это глаза слепят?» Понимает Козлякин, что так и не добрался он до цели заветной, а дел нагородил почем зря. Сколько времени прошло, и не знает он. Картинки летят-летят. Один из чеэсников укол поставил прямо через штанину, и замолчал Володька. Смотрит на себя со стороны Козлякин и понимает, что ненормально это все. Неожиданно движение началось. По рации болтают чеэсники, и слышит Вова, что нашли паренька, наверх ушедшего. Переключиться пытается, но не выходит. Мешает ему лекарство — сильно мешает. Снова собой становится Володька и чувствует, что отступает понемногу сумасшествие. А тут чеэсники носилки от лестницы приносят, и видит Козлякин на них парня с бородой. В сознании горец. Глазищами ворочает, но видно, что слабый. Руки не связаны. Только ремни по телу, что к носилкам пристегиваются. Рядом поставили. Голову абрек поворачивает и улыбается. — Цх-х-х, — говорит он с акцентом. — Ты, душэгуба? Молчит Володька. Пылают его глаза ненавистью, а горец руки к нему тянет: — Цх-х-х, убью, сука! «52». М. Птахин Левана от Козлякина еле оторвали. Проблему заметили, когда пленник хрипел уже. Горец сверху навалился, но сил не хватило. Решили связать и его. Меня он только после увидел и зашипел: