— Если, конечно, вы сами не разгрызете этого орешка раньше, — угрюмо сказал Хаммар. — Конечно, — сказал Колльберг. — Факты свидетельствуют о том, что вчера вечером кто-то застрелил в автобусе девять человек. И что преступник, следуя известному международному примеру сенсационных массовых убийств, не оставил никаких следов, поэтому его не поймали. Он, конечно, мог наложить на себя руки, но мы об этом не знаем. У нас две существенные путеводные нити: пули и гильзы могут привести нас к оружию, которым пользовался убийца, а раненый может прийти в сознание и сказать, кто стрелял. Поскольку он сидел в самом конце автобуса, то мог видеть убийцу. — Так, — сказал Хаммар. — Это немного, — молвил Колльберг. — А если Шверин умрет или утратит память… Мы не знаем причины преступления. У нас нет ни одного порядочного свидетеля. — Свидетель еще может найтись, — сказал Хаммар. — А причину убийства не трудись найти. Массовые убийства совершают психопаты, а основанием для этого часто служат их болезненные представления. — Вот как? — сказал Колльберг. — Меландер знакомится с научной стороной дела. Наверное, скоро у него будут выводы. — Наш лучший шанс… — сказал Хаммар и посмотрел на часы. — Это внутренний розыск, — докончил за него Колльберг. — Именно так. Из десяти случаев девять кончаются изобличением преступника. Не засиживайтесь долго. Это ничего не даст. Лучше, чтобы вы завтра были хорошо выспавшимися. Спокойной ночи. Хаммар ушел, и в комнате наступила тишина. Через несколько секунд Колльберг, вздохнув, сказал! — Что, собственно, с тобой творится? Мартин Бек не ответил. — Стенстрём? — Колльберг сам себе кивнул головой и сказал философски: — Подумать только, сколько я этого парня ругал за все годы. А теперь он убит. — Этот Монссон, — сказал Мартин Бек, — ты его помнишь? Колльберг кивнул. — Человек с зубочисткой, — сказал он. — Вообще-то я не верю в целесообразность массового мероприятия. Было бы лучше, если бы мы одни занимались расследованием. Ты да я, и еще Меландер. — Ну, Альберг, во всяком случае, не плох. — Без сомнения, — сказал Колльберг. — Но сколько же расследований убийств могло у него быть в Мутале за последние десять лет? — Одно. — Вот именно. Вновь наступила тишина. Потом Мартин Бек посмотрел на Колльберга и спросил: — Что делал Стенстрём в том автобусе? — Вот именно, — сказал Колльберг. — Какого черта он там искал? Может, девушку? Ту медсестру? — И шел бы вооруженный на свидание? — Возможно. Чтобы придать себе солидности. — Он был не из таких, — сказал Мартин Бек. — Однако он часто таскал с собой пистолет. Чаще, чем ты, уже не говоря обо мне. — Да. Когда был на службе. — Я видел его только на службе, — сказал Колльберг сухо. — Я тоже. Но нет сомнения в том, что он погиб первым в том проклятом автобусе. Но все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытянуть пистолет. — А это свидетельствует о том, что ой их расстегнул раньше, — задумчиво сказал Колльберг. — Необходимо учесть. — Да. — Хаммар что-то такое говорил на сегодняшнем воспроизведении ситуации. — Да, — сказал Мартин Бек. — Он говорил, что в нашей версии что-то не вяжется: сумасшедший не действует с таким подробно разработанным планом. — И какие отсюда выводы? — Что тот, кто стрелял, не сумасшедший или, скорее, что это убийство не ставило себе целью вызов сенсации. — Чушь! — Колльберг сердито передернул плечами. — Стрелял, конечно, какой-то сумасшедший. Из всего, что мы знаем, можно сделать один вывод» он теперь сидит перед телевизором и наслаждается эффектом. С таким же успехом он мог бы и покончить с собой. То, что Стенстрём был вооружен, ничего не доказывает, поскольку мы не знаем его привычек. Возможно, он был в обществе той медсестры или ехал в какой-то ресторанчик или к приятелю. Может, он поссорился со своей невестой или поругался с матерью и, оскорбленный, ездил автобусом, так как идти в кино было уже поздно и ему некуда было деваться. — По крайней мере, все это можно проверить, — сказал Мартин Бек. — Да. Завтра. Но есть одна вещь, которую надо сделать немедленно. Прежде чем ее сделает кто-то другой. — Осмотреть его письменный стол в Вестберге, — сказал Мартин Бек. — Просто поразительно, как ты умеешь делать выводы, — сказал Колльберг. Дождя не было, но стоял туман, и ночной иней припорошил деревья, улицы и крыши домов Видимость была плохая, и Колльберг тихонько ругался, когда машину заносило на поворотах. За всю дорогу до полицейского участка в южном районе они перебросились только двумя фразами. Колльберг спросил: — Неужели люди, которые совершают массовые убийства, уже были преступниками и раньше? А Мартин Бек ответил: — Сплошь да рядом. Но далеко не всегда. В участке на Вестберге было тихо и безлюдно. Они молча перешли вестибюль, поднялись по лестнице, на втором этаже нажали на соответствующие кнопки на круглом диске цифрового замка и зашли в кабинет Стенстрёма. Колльберг на мгновение заколебался, затем сел и потянул за ящики. Они были не заперты. Комната лишена была каких-либо особых примет. Только на подставке для ручек лежали две фотографии Стенстрёма. Мартин Бек знал почему. Стенстрём впервые за много лет должен был получить свободные дни на рождество и Новый год. Он намеревался поехать на Канарские острова, даже заказал себе билеты на самолет. Фотографии он сделал для нового паспорта. «Вот и поехал», — думал Мартин Бек, глядя на фотографии. Стенстрём казался моложе своих двадцати девяти лет. У него был ясный, открытый взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые даже на фотографии казались немного непослушными. Сначала кое-кто из сотрудников посчитал его наивным и несколько ограниченным. Такого мнения придерживался и Колльберг, который часто подтрунивал над новым сотрудником. Но это было раньше. Мартин Бек вспомнил, как они однажды поссорились с Колльбергом из-за Стенстрёма. Он тогда спросил: — Какого черта ты все время цепляешься к парню? И Колльберг ответил: — Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он постепенно стал хорошим полицейским. Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции — красивый, с приятными манерами, натренированный, хороший спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами. Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол. С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет Стенстрём научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции: Он возмужал, преодолел свою неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, и мать переехала в Вестманланд. Следовательно, Мартин Бек должен был знать о нем почти все, но на самом деле его знания были ограниченными. Порядочный парень. Честолюбивый, настойчивый, довольно ловкий и сообразительный. А с другой стороны — немного робкий, еще немного наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто без этого? Может быть, у него был комплекс неполноценности? Перед Колльбергом, который часто щеголял цитатами из литературы и сложными софизмами. Перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём стоял в двух метрах от него и взвешивал, что ему делать. Перед Меландером, который никогда не менял выражения лица и никогда не забывал того, что когда-то видел или слыхал. Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать? Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали. Наконец осталась только одна вещь — серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый. Колльберг повертел его в руках. — Очень старательно заклеен. Он пожал плечами, взял с подставки для ручек нож для бумаг и разрезал конверт. — Ага, — сказал Колльберг. — Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией. Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой. — Никогда б не подумал, что его такое интересует. — Это его невеста, — почти беззвучно сказал Мартин Бек. — Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус. Мартин Бек, по обязанности, начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и даже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.