«Подхожу к трагической ночи и…» Лурса почувствовал неодолимую жажду. Он приподнялся, протянул руку жестом школьника, просящегося по малой нужде, и прогремел: — Предлагаю сделать перерыв… Конец его фразы заглушили шаги, грохот стульев и скамеек. III После перерыва каждый не без удовольствия вернулся на уже обжитое место. Публика переглядывалась. Люди кивали друг другу вежливо или заговорщически лукаво, а председатель Никэ был непомерно горд тем, что за такой рекордно короткий срок в зале успели воздвигнуть монументальную печь и даже вывели в окно трубу. Правда, печка немного дымила, но можно считать, что дымит она потому, что ее только что разожгли. Словом, каждый устраивался с комфортом, врастал в процесс. — Если защита не возражает, мы решили первым выслушать свидетеля Детриво, так как ему надо немедленно возвращаться в полк… Детриво пробирался на свидетельское место, на каждом шагу прося прощения у тех, кого он потревожил; людей набралось множество, и адвокаты стояли во всех проходах. Председатель был явно доволен и раскрывал рот еще шире, еще страшнее, чем обычно. Он оглядел присяжных, своих помощников, прокурора на прокурорском месте с таким видом, будто перед ним сидели его самые лучшие друзья, и, казалось, всем своим видом говорил: «Признайтесь, что все идет неплохо! Особенно с тех пор, когда поставили печку…» А вслух он произнес отеческим тоном, обращаясь к Детриво: — Не робейте, приблизьтесь… В суконных штанах защитного цвета могли бы поместиться три таких зада, как у бывшего банковского служащего, а ремень, затянутый слишком высоко, заминал гимнастерку глубокими складками и перерезал талию так, что молодой человек походил на детскую игрушку «дьяболо». — Повернитесь к господам присяжным… Вы не родственник подсудимого, не состоите у него в услужении? Поклянитесь говорить правду, одну только правду… Подымите правую руку… Лурса невольно улыбнулся. Он глядел на Эмиля Маню, а тот, не замечая, что за ним наблюдают, буквально обмер при виде своего бывшего приятеля. В эту минуту в глубине зала началась суматоха. Детриво-отец закрыл руками лицо, зарыдал и в этой театральной позе, долженствующей выразить стыд и отчаяние, стал пробираться к выходу, не в силах вынести трагическое зрелище. Толпа, пропустив его, сомкнулась, председатель заглянул в дело: — Итак… Вы были приятелем Эмиля Маню… Вы были в их группе в ночь, когда произошел несчастный случай? — Да, господин председатель… Вот уж кого не надо учить, как отвечать судьям! Ни твердить ему, что свидетель должен держаться просто и скромно! — Итак!.. — (Без этого «итак» господин Никэ затруднялся начать фразу.) — Итак, вы знали подсудимого до этого памятного вечера? — Только с виду, господин председатель. — Итак, только с виду! Если не ошибаюсь, вы живете на одной улице? Значит, вы не были ни друзьями, ни даже приятелями? Казалось, председатель сделал сногсшибательное открытие, с таким ликующим видом продолжал он допрос: — Итак, поскольку вы оба работали в центре города, разве не случалось вам выходить из дому в один и тот же час? — Я ездил на велосипеде, господин председатель. — На велосипеде!.. Но ведь у вас не было никаких моральных или иных причин не встречаться с Эмилем Маню? — Нет… Почему же… — Какое впечатление произвел на вас обвиняемый, когда вы познакомились с ним в «Боксинг-баре»? — Никакого, господин председатель. — Он не показался вам робким? — Нет, господин председатель. — Итак, вы ничего особенного в нем не заметили? — Он не умел играть в карты… — А вы его научили? Какой же вы его научили игре? — Экарте. Его учил Эдмон и выиграл у него пятьдесят франков… — Вашему другу Эдмону, очевидно, очень везло? И свидетель простодушно ответил, но тут же сбился, смущенный реакцией публики: — Он передергивал. Впервые после перерыва послышался смех публики, и с этой минуты она пришла в самое благодушное настроение. — Ах так! Передергивал! А часто он передергивал? — Всегда. И не скрывал этого. — И вы все-таки играли с ним? — Мы хотели разгадать его трюки… Рожиссар и сидевший слева от него помощник прокурора переглянулись, ибо помощник этот славился по всему Мулэну карточными фокусами. А председатель тщетно пытался угадать, что за молчаливый диалог происходит за его спиной. — Полагаю, что вы много выпили в тот вечер? — Как и всегда. — То есть? Сколько приблизительно? — Пять или шесть рюмок. — Чего? — Коньяку с перно… Новый взрыв смеха волной прошел по залу и затих в глубине. Один только Эмиль не улыбнулся, он слушал, уперев подбородок в сложенные на барьере руки и не спуская глаз с приятеля. — Кто предложил отправиться в «Харчевню утопленников»? — Не помню. Но Эмиль Маню вдруг зашевелился, что явно означало: «Лгун!» — Это подсудимый первый заговорил о том, что надо… ну, скажем, взять на время машину? Итак… Каким образом вы устраивались в другое время? — Дайа возил нас на грузовике своего отца. А в этот вечер на грузовике поехали в Невер за свиньями… — Так что Маню счел нужным угнать первую попавшуюся машину? — Возможно, его подбили на это… — Кто подбил? — Все понемногу… Детриво хотелось быть по-настоящему честным. Он и старался быть таким. Сам чувствовал, что трусит, что ему следовало бы сказать: «Мы стали над новичком насмехаться. Заставляли его пить. Дразнили, что ему не угнать машину…» — Короче, подсудимый довез вас до «Харчевни утопленников». А что произошло там? — Там мы пили белое вино… У них ничего другого не было, только белое вино и пиво… Потом танцевали… — Маню тоже танцевал? С кем? — С Николь. — Если не ошибаюсь, в этой харчевне с таким странным названием были еще две девушки — Ева и Клара. Что вы с ними делали?