– Почему вы так часто ссорились с Тавиденковым? – Потому что он нас всех превратил в крепостных. Мы ишачим на них с Кобылкиным, не разгибая спин. – Почему вы ссорились только с Тавиденковым? – Потому что Кобылкин на предприятие носа не казал. Сидел в их конторе. И получалось, что он как бы не при делах! Белый и пушистый. – На самом же деле вы и его считали виновным в сложившейся ситуации? – А как же! Такой же гад. – Почему молчали другие? – Терпения у них больше. – Если ваше терпение было на исходе, надо было уволиться. – А чем детей кормить? – Устроились бы на другое место. – Пойди найди его, другое место, – угрюмо проворчал Костомаров. – Но я не убивал этого кровопийцу! Наполеонов вздохнул. Алиби у Костомарова не было. Он утверждал, что зашёл после работы в забегаловку и напился. – Как называется забегаловка? – «Берлога». Наполеонов что-то черкнул в блокноте и проговорил: – Дальше. – Что дальше? – Как долго вы сидели в «Берлоге»? – Не помню. – Официантка запомнила вас? – Не знаю. – Куда вы отправились потом? – Никуда! – То есть?! – После просто ходил по улицам. – Зачем? Костомаров объяснил, что сделал он это для того, чтобы унять кипевшую в нём злость. Никого из знакомых он не встретил. И плюс ко всему потерял где-то свой телефон. Звучало всё это более чем подозрительно, и Наполеонов скрепя сердце решил задержать Костомарова. Иван Терентьевич задержанию не противился, даже более того, заявил, что ему теперь всё равно. – Это ещё почему? – удивился Наполеонов. – Потому что закон всегда на стороне богатых. И если уж я попал вам в руки, то вы на меня и повесите убийство. Зачем вам другого искать, когда вот он я, в ваших руках. – Не говорите глупостей, – отрезал Наполеонов, – если выяснится, что вы не причастны к убийству, вас отпустят. – Как бы не так, – усмехнулся Костомаров. В этот же день, вернее под вечер, Наполеонов с тяжёлым сердцем отправился в коттеджный посёлок к своим друзьям. Домой в таком настроении идти он не хотел, чтобы лишний раз не расстраивать мать, которая принимала близко к сердцу все переживания своего единственного сына. Скрыть же от матери своё душевное состояние под маской благополучия Наполеонову не удавалось никогда. Играть же перед друзьями-детективами было не нужно. Мирославу вообще ничем не проймёшь, зато она способна находить ответы на самые непростые вопросы, а Морис, как человек воспитанный и тактичный, умеет так проявить сочувствие, что тяжеленный камень, лежащий на душе, сразу начинает уменьшаться в размерах. Наполеонову сейчас, как и нередко прежде, требовались и поддержка, и сочувствие. Увидев лица детективов, Шура испытал облегчение прямо на пороге – ему были рады, его ждали. – Скоро будут готовы отбивные из говядины, – сказал Морис. – Спасибо. – А в холодильнике коробка с «наполеонами», – добавила, улыбнувшись, Мирослава. Торт и пирожные «наполеон» были любимым лакомством Шуры. Конечно, он предпочитал домашние, те, что восхитительно готовил Морис, но и перед испечёнными в кулинарии «У дома» тоже никогда устоять не мог. Вот и сейчас его рот тотчас наполнился слюною. Проглотив её, он сказал: – Я лучше пойду умоюсь. После ужина Шуру за язык никто не тянул, он заговорил сам: – Помните, я вам говорил, что убит бизнесмен Фрол Евгеньевич Тавиденков? Детективы закивали. – Так вот, теперь установлено точно, что он задохнулся. – Как, то есть, задохнулся? – слегка озадачилась Мирослава. – Ему на голову надели пакет и держали, пока он не перестал дышать. – Прошлый раз ты говорил, что его камнем стукнули. – Стукнули. Поэтому он и не сопротивлялся. – То есть если бы его не оглушили, он мог бы за себя постоять? – Конечно! Найден и камень, которым его ударили. – Да ну! Как вам это удалось? – Это всё Легкоступов, – нехотя признался Наполеонов. – Расскажи поподробнее. – Да что тут рассказывать! – начал Наполеонов несколько возмущённо. – Я говорил этой дылде, чтобы он не шлялся с фотоаппаратом по окрестностям и не щёлкал всё, что ему на глаза попадётся. Но ты ведь знаешь Валерьяна! – Знаю, – усмехнулась Мирослава. – Пока группа оставалась на месте преступления, эта личность, склонная к художественным отступлениям, гуляла по усадьбе и наслаждалась её красотами! Знала бы ты, сколько он нащёлкал всего! – Догадываюсь. – Мирослава попыталась скрыть улыбку, но это ей не удалось. Наполеонов скрипнул зубами, но потом, усмирив бунтующее в нём возмущение, продолжил более спокойно: – Кроме всего прочего, он сфотографировал клумбу. – О! – вырвалось у Мирославы. – Я бы тоже сказал «о», если бы застал его на месте преступления! – проворчал следователь. – То есть в тот момент, когда он фотографировал клумбу. Но я был занят… – Я понимаю тебя, Шурочка! Но ради всего святого, не тяни! Что там не так с клумбой? – спросила Мирослава. – Сначала, как признался сам Валерьян, он сфотографировал её исключительно в эстетических целях, очень уж на ней росли красивые цветы и травы. Но потом, когда он проявлял снимки, обратил внимание на то, что один камень лежит как-то не так по сравнению с другими камнями – своими собратьями. – Что значит глаз художника! – восхитилась Мирослава. Шура метнул в подругу детства неодобрительный взгляд, её искреннее восхищение талантом художника показалось ему неуместным и чрезмерным. Судя по тому, как молчал Морис, он тоже не одобрял её эмоций. Хотя у него были на то свои причины, связанные никак не с искусством фотографа, а с тем, как время от времени Волгина смотрела на Легкоступова. – Шура! Завидуй молча, – усмехнулась Мирослава и поторопила друга детства: – Рассказывай, что было дальше. – Сама же прерывает меня своими охами и ахами, – сердито проворчал Наполеонов, но, получив ощутимый тычок в бок, послушно продолжил: – Валерьян показал снимок мне, я – Незовибатько. Афанасий Гаврилович велел тащить камень в лабораторию. Наши сотрудники изъяли его со всеми предосторожностями при свидетелях и доставили камень эксперту. А на нём следы крови. Представляешь?! – Представляю. Молодец Валерка! То есть Валерьян! Вот что значит художественно зоркий глаз!