Никитин, и сам почувствовал свое горячее дыхание.— А черт его знает. Либо Пакистан, либо Афган. Скорее Афган.— Это плохо?— Не очень Тут военных баз — тьма. Я сам живу по эту сторону.— Ты гражданин Афгана?— Нет, Силенда. Я же рассказывал. Тут я живу по визе.— А чего боишься?— Правительства. Я же занимаюсь контрабандой. Продаю оружие запрещенным группировкам, с талибанами не контачу, а здесь они все равно, что правительство. Да ладно. Тюрьма все же лучше, чем преисподняя.— Что у меня с рукой?— Перелом. Я затянул и к палкам привязал, и ногу твою тоже перемотал, чтобы кровь не застоялась. Так что потерпи. Я больше всего боялся за твой позвоночник, у тебя вся спина синяя.— Цел, как ты думаешь?— Ты же шевелишься. А ночью так мне жару задал. Еле удержал тебя, как ты метался.— Андрей?— Что?Парень склонился над ним, с жалостью глядя в разбитое обросшее лицо с красными воспаленными глазами.— Спасибо тебе, Андрей.— Да ладно тебе.Андрей наклонился ниже и стал помогать ему сесть, потом закинул его руку за плечи и стал подниматься, стараясь причинить как можно меньше боли. Но все равно Никитин не смог сдержаться, коротко вскрикнул и обвис. Всклокоченная голова его безвольно свесилась к плечу парня.— Вот два партизана, — буркнул тот, подтаскивая друга выше. — Вперед, на Берлин.Он пошел, шатаясь под ношей, голодный и ослабевший.— И в огне мы не тонем, и в воде не горим, — хрипло говорил он бубнящим тоном. — Вот мы какие герои.Он выбирал тропинки поровнее, старался не сильно трясти, но ноги его подгибались сами собой, и он не выдержал, осторожно опустил тело на траву и камни, и сам рухнул рядом, упал без сил, лицом вниз и застыл, шевелясь только от тяжелого дыхания.И сквозь свои собственные хрипы он услышал рокочущий гул пропеллера.— Что это? — он говорил вслух, поднимаясь на локте. — Мотор, что ли? Вертуха?Андрей сел, подтянул ноги.— Люди, — он глупо улыбнулся. — Люди! Эй! — он вскочил и бросился вперед, не отрывая взгляда от зависшей над головой железной стрекозы. — Эй!Он замахал руками, потом полез за пазуху и вырвал оттуда маленький черный пистолет.— Эй, — он начал палить в воздух, и палил до тех пор, пока вертолет лениво развернувшись, не стал удаляться. Тогда вскочив на огромный камень, Андрей стал стрелять уже прицельно, с яростью. — Мать твою! Стой!Вертолет, холодный и недосягаемый, уплывал все дальше в синем просторе, и ничто человеческое не трогало его.— Сволочи! — Андрей чуть не плакал от злости, и нажимал и нажимал на спусковую собачку. Последняя гильза звонко ударилась о разлом гранита под ногами, и Андрей, сделав еще пару сухих нажатий, швырнул пустой пистолет в сухую траву.Он стоял, ссутулившись от безысходности, с обвисшими руками, и даже ругательства не шли ему в голову.Потерянный и убитый, вернулся он к Никитину. Тот лежал в той же позе, в которой его оставил Андрей, и только смотрел на него воспаленными, мутными от жара глазами.— Кто стрелял? — сипло спросил он и закашлялся, закричав от боли.Андрей упал рядом с ним на колени и стал приподнимать его.— Так легче?— Да, спасибо. Кто стрелял?— Я.— В кого? — Никитин говорил глухо и тяжело.— В утку.— В утку? Здесь нет уток, Андрей… Что…— Теперь есть. Все будет хорошо, Костя. Мы выберемся. Еще не вечер, правда?…И снова Андрей пошел, сгибаясь под тяжестью бессознательного тела. Он шатался и брел, брел, уже не выбирая дороги. Он опускал тело, падал рядом, потом снова вставал и брел, брел, таща свою грузную ношу, давившую на него камнем. Он ничего не соображал, ничего не хотел и только удивлялся, как еще может жить и дышать.А внизу по широкой дороге ехал зеленый внедорожник. Ехал он медленно, явно кого-то ища.Андрей увидел его, но уже не стал кричать, просто выпустил руки Никитина, и, не думая ни о чем, остался стоять, разбитый, обросший и ободранный. Машина приближалась, росла в размерах, но вместе с тем расплывалась, скрывалась за пеленой. Мутная и туманная, она остановилась, беззвучно, как в мираже, открылись дверцы, показались люди в форме афганских пограничников. Тогда Андрей поднес руки к глазам, желая протереть их, шагнул вперед и грохнулся в обморок, первый раз за всю свою жизнь.Очнулся Коренев, трясясь в кузове грузовой машины. Он лежал, вытянувшись во весь рост на мешковине, и над головой подрагивал брезент.— Андрей, — голос Никитина был слабый, с придыханием.Тот повернул голову и увидел друга, перевязанного, с лицом, смазанным зеленкой и залепленным пластырем.— Жив?— Жив.Андрей глупо улыбнулся.— Это Афган, слышишь? И мы у военных. Правительственные войска. Талибаны.Андрей улыбнулся еще глупее.— Возьми.Рука Никитина, сжатая в кулак, потянулась к нему, дрожа от тряски. Подчиняясь чужой воли и ничего не желая, Андрей протянул свою руку, раскрытой ладонью вверх, и ладонь Никитина легла в нее и тут же сжала его податливые пальцы. Андрей ощутил пальцами кожаную обложку, и удивление было первым чувством, появившемся в его измученном рассудке.— Что это? — промямлил он, едва ворочая шершавым языком.— Внешний паспорт. Мой.— А ты? — рот Андрея никак не наполнялся слюной, и язык шевелился с трудом.— Пока буду молчать. А там разберусь.— У тебя же фотография.— Сойдет. Мы с тобой сейчас ни на кого не похожи, все ряхи в пластыре.Андрей, еще плохо соображая, рывком сел на мешковине и вдруг разом ожил.— Ну, ты даешь… мент! — он расхохотался, хрипло, с кашлем.Из Кабульской больницы он вышел через два дня и, не появившись в Российском посольстве, прямиком отправился в камеру хранения северного вокзала, взял там две своих сумки: одну дорожную, вторую спортивную, через плечо, раскрыл дорожную, достал еще одну куртку, уже зимнюю, пошарил в карманах, достал деньги в смятых пачках, расплатился и, забрав сумки, ушел.В Кабульском коммерческом банке он давно уже арендовал сейф, и сейчас забрал оттуда небольшую коробку, упакованную в целлофан. Взяв номер в дешёвой гостинице, которую занимали арабы и пакистанцы, он бросил у самой двери обе сумки, сел на койку, и привычно стал распаковывать коробку. Никелированной браунинг лежал там на толстой пачке зеленых долларов.Андрей поглядел на все это, и острый приступ тоски сжал его грудь. Медленно взяв оружие и небрежно бросив коробку с деньгами рядом с собой на койку, он снял предохранитель, посмотрел в черное дуло долгим взглядом и так же медленно поднял револьвер к виску, постоянно сжимая и разжимая рукоятку.Наступала ночь. В окнах тушили свет. И только одно из них продолжало гореть. Администратор гостиницы, толстый низкорослый таджик со вздохом подошел к двери и вкрадчиво постучался. Этот номер взял белый, единственный белый за всю многолетнюю службу этого человека.Никто ему не ответил, и человек постучал вновь.Окно горело. Черный силуэт за ним подносил к голове револьвер.Человек за дверью стучал и стучал, пока там, внутри номера не грохнул выстрел. И везде, даже в коридоре, резко погас свет.На следующий день, утром, Андрей в наглаженном костюме и начищенной обуви легко нес небольшой чемодан, направляясь к входной двери здания аэровокзала.— Господин Рутсон? По визе? — говорил молодой таможенник, беря паспорт Андрея. — Государство Силенд? О. Европа?— Да. Небольшое северное княжество.Оба они говорили на страшном английском и тем не менее понимали друг друга.— Княжество? Хорошо. Временное проживание в Лашкаргахе? Чем занимаетесь?— Бизнес. Скупаю хлопок. В Лашкаре — центр первичной обработки хлопка.— Очень хорошо. Бизнес — это очень хорошо. Он развивает нашу страну. Идите. Счастливого пути. Все хорошо.Все хорошо. Андрей улыбнулся одной половиной лица и пошел на летное поле.Часть 4Олег Коренев собирал в небольшую кожаную сумку учебники по праву и конспекты. Лекция по расписанию была последней, и студенты по одному и группами облегченно покидали аудиторию.Марина Золотарева подошла к нему и села на освободившееся сидение напротив.Была пятница, и родители Марины ждали их к обеду.— Сразу пойдем ко мне? — проговорила вопросительно девушка.У нее были длинные, прямые, крашенные в коньячный цвет густые волосы, хорошая тонкая фигура и круглое лицо с бледной кожей, необычной формой тонких губ, вздернутым носом и зелеными, слегка скошенными к вискам, глазами. Она не курила, не материлась, не пила. В студенческих вечеринках она не участвовала, считалась домашней и некомпанейской, как, впрочем, и Олег. Они подходили друг другу.— Да. Я дома сказал, что задержусь.— Только не обижайся, пожалуйста, если папа скажет какую-нибудь бестактность. Я тебя предупредила, — голос у нее был тихий, печальный. И еще у нее была привычка вздыхать после каждой фразы, тихо и неосознанно.— Не обижусь. Я вообще редко обижаюсь.— Это я уже заметила, — Марина ободряюще улыбнулась, погладила кисть его единственной руки, застегивающей молнию на сумке. Вторая, протезная, мертво лежала на парте, согнутая в локте. — Помочь?— Уже.Олег поднялся, длинный и худой, и протез вытянулся, легонько стукнув его по бедру. Правой рукой он закинул сумку за плечо и поразительно стал похож на своего старшего брата, когда тому было 19 лет.— Пошли? — полу спросил, полу позвал он, и Марина поднялась, тоже закидывая за спину маленькую женскую сумочку и беря с сидения пластиковый пакет.Олег протянул руку, взял у нее пакет и переложил его в затянутую перчаткой телесного цвета кисть протеза. Кулак того сам собой сжался, и Марина поневоле не отводила от него глаз.— Не могу привыкнуть. Вот придумают.— Еще покруче есть. Почти что своя рука.— Дорого, наверное?— Машину дешевле купить. Идем.Они вышли последние и, не торопясь, пошли по аллее к решетчатым воротам.— Я читала про протезы на датчиках. Сплошная электроника, — продолжала разговор Марина, и уже то, что самолюбивый Олег говорил с ней на такие темы, показывало, как они были близки. — Интересно, у нас в Москве такие есть?— Есть. Я пока не хочу… Там, понимаешь…Они были просто созданы друг для друга: примерные студенты — бюджетники, тихие и спокойные внешне, а внутренне каждый живущий сам по себе, со своими проблемами, надеждами и тайными.До дома Марины было далеко, они ехали на метро с двумя пересадками: сначала до Кольцевой, потом до Филеевской линии и дальше до Кутузовского. Оттуда сели в маршрутное такси и проехав три остановки, вышли.— Вот здесь я живу, — проговорила Марина, останавливаясь.До этого Олег ни разу не провожал ее до дома и как-то недоверчиво посмотрел на кирпичную стену. Дом был дорогой, с железной дверью в подъезде и, наверное, с охранником.Но охранника в подъезде не было, и панели слегка облупились, как и во многих других домах. На одной из них даже было написано: ПУТИН — ДА, а напротив: ЛУЖКОВ ЗА РУССКИХ.— Политики, — пробормотал Олег, слегка усмехаясь.— Что? — Марина шла впереди и немного волновалась.— Политики здесь живут.— А. Это соседи. Мишка и Никита. Им по 14 лет. А вот и наша дверь. Подожди, я позвоню.Дверь, как и у всех остальных, была железная, с глазком и еще какими-то приспособлениями.Марина позвонила только раз и вскоре раздались несколько щелчков. Дверь открылась наружу.— А, Мариночка, — из уютной темноты раздался женский голос. — Входи… Я свет включу.— Это мама, — шепнула девушка, оборачиваясь и тут же переступая порог. — Мама…Щелкнул выключатель, и в прихожей загорелся свет. У отделанной под дуб панели застыла невысокая полная женщина в ярком бархатном халате. Чем-то едва уловимым она была похожа на Марину, при этом очень ухоженная и хорошо накрашенная. Платиновые волосы ее были тщательно уложены, голубые тени подчеркивали зеленые, как и у дочери, глаза, губы той же формы, что и у Марины, она красила в ярко алый цвет, пользуясь еще и обводкой с блеском.— Мама, познакомься. Это мой друг, Олег Коренев.— Очень приятно, молодой человек, — аккуратно улыбаясь, чтобы не испортить макияж, женщина протянула юноше руку, и тот, слегка смутившись, осторожно пожал ее. — Мариночка столько о вас рассказывала. Прямо постоянно только о вас и говорит.— Ну, мама…— Ладно, ладно, слово нельзя сказать.— Пойдем, Олег.Марина быстро разулась, осторожно взяла из искусственной руки Олега свой пакет, а из другой — его сумку, а мать, близоруко щурясь, внимательно смотрела на них, стараясь, угадать, какая рука — протез. Марине достались ее слабые глаза, она носила линзы и стеснялась их.Олег смутился окончательно. Чтобы не возиться со шнурками, он носил туфли на липучках, и, привалившись к косяку, стал снимать их, действуя одной рукой. А Марина в это время, сложив сумки на полку стенного шкафа, пыталась оттеснит мать в ближайшую комнату, откуда раздавался звук работающего телевизора.— Кто там пришел? — прозвучал оттуда мужской басистый голос.Звук телевизора стих, приглушенный, и на пороге появился высокий толстый мужчина с большими залысинами, заплывшими глазами и широким носом.— Это Олежек, отец, — нараспев проговорила мать Марины. — Познакомься. Он такой милый.Марина чуть не упала в обморок от таких слов.— Все у тебя милые, только бы брюки носили. А ты входи, входи, парень, посмотрим, какой ты есть. Меня зовут Федор Матвеевич, — и он протянул руку. — Будем знакомы.— Олег, — голос у юноши сорвался.— Я знаю. Это которой клешни у тебя нет? Левой, что ли?— Ну, папа! — Марина сама чуть не провалилась от стыда за бестактность родителей.— А что? Раз уж все равно нашем зятем рвется быть, пусть терпит. Давай, проходи, вроде бы ты не плохой пацан.Наконец в прихожей началось движение, пробка рассосалась, и вся семья, увлекая за собой гостя, оказалась в столовой.— Мне, вообще-то помогает по хозяйству одна женщина. Сегодня вот не пришла, приходится самой всем заниматься. Готовить-то я люблю, и уж когда готовлю, вообще не переношу, когда мне на кухне мешают. И скажу правду, готовлю я очень вкусно.— Ну да уж. А кто вчера целую кастрюлю фрикаделек вывалил в унитаз? Раскисли все.— Так это…— Так, квак.— Вот так всегда — и слова не дают сказать.— Иди, иди, молчунья.— Папа, мама, у нас же гость.— Вот и накрывайте на стол, раз — гость. А мы с парнем посидим в мужской компании. Идите.Марина взяла мать под руку, увлекая за собой.— Слова ей не дают сказать. Да она, дура — баба, любого до смерти заговорит. Маринка, славу богу, не такая. Она вся в меня. Больше молчит, думает. Ты вот, парень, слушай, что скажу да на нос мотай. Батька-то у тебя есть?— Нет.— А мать?— Умерла шесть лет назад.— Сирота, стало быть? Живешь-то с кем?— С дальними родственниками.— В их квартире?— Да она наша общая. Я как-то не думал об этом.— Понятно. Значит метры есть. Если что, можешь через суд претендовать.Олег промолчал.— Ты вот слушай меня. Женишься на Маришке, определиться в жизни придется. Так ты сразу вопрос так поставь, чтобы, значит, разменять жилплощадь. Типа проконсультируйся сперва у юриста, а потом и в лоб, значит. А живешь-то ты на что?Тут в комнату вошла Марина с горой посуды.— Я помогу, — вскочил Олег, желая сбежать от ее отца.— Да сядь ты. Куда сорвался с одной рукой. Пусть бабы сами разбираются. Ты сразу на своем поставь, слышишь. Ты, вообще-то, пенсию получаешь по инвалидности, или как?— А у Олега есть свой бизнес, папа, — сказала Марина, расставляя пустые тарелки.Она сама знала об этом только приблизительно, потому что Олег предпочитал не распространяться о своих делах.— Бизнес. Ого. Ну и какой же?Мать вошла, неся соусницу.— Вы о чем? Что за бизнес? — начала она.— Да помолчи ты, боже ж ты мой! Видишь, с человеком разговариваю. Ну и бабы у меня. Ладно, Олег, сейчас сядем к столу, примем по стопочке, и разговор веселее пойдет.Мужчина поднялся, вышел и, слышно было, как хлопает дверца холодильника.Вернулся он, неся в руке пол-литровую бутылку водки.— Ты пьешь такое? — спросил он, показывая Олегу этикетку.— Да пьет, конечно, — отозвалась за того мать Марины. — Кто сейчас не пьет?— А ты помолчи. Если сама лакаешь литрами всякую отраву, за всех не отвечай.— Это кто литрами? — женщина впервые потеряла дар речи.— Да шучу я. Шучу. Шуток не понимаешь, что ли?— Ты-то шутишь, а мальчик подумает невесть что.— Ничего он не подумает. Что надо, он уже подумал. А что? Ха-ха-ха.Олег совершенно не привык к такому, растерялся и жалел, что пришел к ним. Ему уже никто не был нужен: ни сама Марина, ни ее родственники.Отец семейства, тем временем, открывал бутылку, мать принесла рюмки — все сели за стол.— Ну, деловой человек, — проговорил, разливая водку, хозяин. — И что же у тебя за бизнес?— Кафе, — неохотно проговори Олег.— Ух ты. И где же? Место-то бойкое? Прибыль хорошая? Ну, за знакомство. Выпили. Так что с прибылью? А, Олег?— 43 000 долларов в год.— Недурно. На нового русского ты, конечно, не тянешь, но, вообще-то, не бедняк, семью заводить можешь. У меня тоже была кафешка, только прибыль побольше. Где у тебя кафе?— Здесь, не далеко. На Кутузовском.— И у меня здесь была. Как твоя называется?— «Вещий Олег».— К…Как?!— Ну так, в шутку.— «Вещий Олег», — мужчина уставился в пустую рюмку.— Федя… — неуверенно проговорила мать Марины. — Что ты?— Погодь, мать. Значит «Вещий Олег» — твое кафе?— Ну да, — Олег напрягся.— И когда ты его купил?— Я… то есть…— Ты что, пап?— Да заткнитесь, обе. Это же наше кафе. «Маришка».— Как, отец?— Квак тебе. И у кого ты его купил?— Я… то есть…— Это же наше кафе, — повторил мужчина, потом встал, заходил, потом вернулся, налил водки в свою рюмку, опрокинул в рот одним махом и снова заходил, так больше никому и не предложив выпить. — Значит вот кому они его продали. Эх, парень, парень, знал бы ты. Да они его у меня изо рта, можно сказать, вырвали вместе с зубами. Вот смотри, — он показал вставные зубы, два моста, вверху и внизу. — А до этого все целые были, даже не пломбировал… Вот еще посмотри сюда.Он стал расстегиваться.— Папа.— Да сиди ты, — мужчина разнервничался, срывал пуговицы, расстегивая домашнюю рубашку. — Видал, как пузо разрисовали. И это еще не все. Вот она, она пусть тебе скажет, как я подписал ту бумагу, — трясущийся палец мужчины показал на дочь.— Папа!— Что — папа! Зять он наш будет; пусть знает. Они мою Маришку изнасиловали на моих глазах. Прямо в зад и в перед пихали, во все дырки, — голос мужчины сорвался.— Папа!Марина, рыдая, опрометью сорвалась с места и бросилась через прихожую в свою комнату.— Дочка! Опять я со своим языком! — мужчина хлопнул себя по лбу и вышел, почти выбежал из комнаты.Его жена всплеснула руками и тоже последовала за ними.А когда вернулась в столовую, Олега там уже не было. Не было ни его туфель, ни его спортивной сумки.В понедельник на занятие Олег Коренев не пришел. Марина ждала его и боялась увидеть. Причиной бегства молодого человека она считала его брезгливость и свой позор. Но выйдя из здания университета последней и в полном одиночестве, она увидела Олега. Молодой человек стоял без своей сумки, необычно ссутулившись, и при виде ее, пошел навстречу, быстро, но с чужим, отсутствующим лицом.Что-то жалобное и беззащитное, мелькнуло во взгляде Марины, и она остановилась, стараясь глядеть в сторону.— Здравствуй, — Олег остановился рядом с ней, тоже глядя мимо девушки. — Можно с тобой поговорить?— Ты почему пропустил занятие? — чужим голосом спросила Марина.— Так получилось. Пойдем, сядем?Марина послушно пошла за ним. Скамейки стояли вдоль аллеи небольшого сквера, и они сели на одну из них, первую, что попалась и молчали, пока несколько человек, что следовали за ними, не миновали их. У Марины сердце билось где-то под горлом. Оба они считали, что им известны мысли друг друга — но думали они о разном.— Марина… — глухо начал Олег.— Да?— Знаешь, почему я сегодня не пришел на занятие?— Это плохо, что не пришел. Тебя могут снять с бюджета. Ты больше не прогуливай, ладно?— Я ходил к юристу. Я хочу переоформить это кафе на тебя.Марина молчала, словно подавившись. И Олег, слегка повернувшись, увидел, что она плачет. Плачет тихо, беззвучно склонившись над пластиковым пакетом с изображенной красоткой, и слезы падали на его яркую глянцевую поверхность.Она сидела от него слева, и он не мог просто положить ей руку на плечо, чтобы успокоить. Тогда он повернулся к ней всем корпусом, и осторожно обнял правой рукой, привлекая к себе. Он ничего не сказал, она и подавно не могла вымолвить ни слова, и они просто сидели так, не двигаясь. Немного успокоившись, Марина даже обняла его слегка за гибкую юношескую талию, уткнулась лицом в джинсовую легкую куртку.Прошло много времени, и тени стали длиннее. Подул прохладный ветерок, когда они ожили и зашевелились. Сизые голуби давно уже перестали их замечать, прогуливаясь у самых ног.Олег, чувствуя, что Марина выпрямляется, отстраняясь, отпустил ее и повернулся удобнее. Толстые сизари только отошли от его движения подальше.— Как теперь будем жить? — подумали оба, но вслух сказал только Олег.— Не знаю, — тихо, под нос, ответила Марина, забыв про платок и украдкой вытираясь кончиками пальцев.Молчание нависло над скамейкой всей тяжестью.— Знаешь, — проговорила она. — Я ходила к психологу тогда. Три года назад. Я уже не комплексую.— Выйдешь за меня замуж?— Ты правда хочешь этого?— Я-то да.— А что же…Олег слегка откинулся к спинке и правой рукой полез в карман. Достав оттуда бумажник, молодой человек раскрыл его, зажав в протезе, и вытащил обрезанную двойную фотографию. Это был маленький цветной снимок из тех, что клеят на водительское удостоверение.— Знаешь его? — он протянул снимок Марине.Та взяла и долго вглядывалась. И страшный день снова ожил перед ней. Вскрикнув, девушка отбросила снимок от себя. Олег, наклонившись, поднял его и, спрятав назад в бумажник, убрал в карман. Только тогда молодой человек посмотрел на Марину. Девушка