– Ну да, он же тут ни при чем. – Во-первых, это еще неизвестно. Паула закатила глаза. – Во-вторых, что мне оставалось делать? У нас не так-то много вариантов. Если точнее, утром у нас была парочка относительно разумных идей, но теперь их ноль. А времени все меньше и меньше. – Хоакин поймал себя на мысли, что пытается убедить не ее, а себя. – Я ему толком ничего не рассказывал. Просто сказал, что хочу поговорить об одном личном деле. Он сам предложил к нам заскочить. – Оч… – Она осеклась. – Ты сам его пригласил, значит, ведаешь, что творишь. Господи, остается надеяться, что ты осознаешь, что это прямо кортесовский уровень беспечности! И все же Эрнан Кортес довольно успешно бороздил моря, омывающие Новый Свет, и беспечность ему в этом не помешала. В 1519 году, причалив к берегам земли, которую сегодня зовут Мексикой, он сжег свои корабли, чтобы «мотивировать» своих людей. Вернуться в Испанию они уже не могли, и потому им пришлось продираться сквозь джунгли – так началось покорение империи ацтеков. Словом, для Кортеса все кончилось удачно. Но Хоакин понимал, что Паула права. Мы и впрямь сжигаем свои корабли. – А вдруг ты изложишь ему свой план, а он на тебя донесет? Или, того хуже, распорядится, чтобы и тебя похитили? А вдруг похитят нас всех? Что, если он узнает, что мальчик у нас, Хоакин? Ты об этом подумал? Пути назад уже не будет. Он замолк. Пути назад и так уже нет. – Что ж, если он все же приедет, – Паула взглянула на кухонные часы, – то надолго не задержится. – Она встала, сняла фартук и протянула мужу. – Достирай свои брюки сам. И еще, Хоакин: сходи в душ, пока он не приехал, ладно? Она вышла с кухни, но через секунду вернулась и указала на полосу от подошвы на дверце буфета: – И вот этого чтобы не было, когда комиссар Вукич приедет. Чем угодно ототри, хоть языком слижи. 14 2001 год Среда, 19 декабря, 14:10 – Как только придет, бегом ко мне! Зычный голос комиссара было слышно уже у входа. При том что он сидит на третьем этаже. Альсаде вспомнились слова Паулы, когда он впервые пожаловался на вспыльчивый нрав друга. Тогда Галанте уже успел обойти Хоакина по служебной лестнице, так что кричать на него уже было нельзя – во всяком случае, в участке. «Пусть выпустит пар, – посоветовала тогда Паула. – Представь кастрюлю с молоком на плите. Вместо того чтобы снимать ее, дай молоку убежать. Пусть говорит что хочет, главное – ты молчи. Ни слова. Даже если ты с ним согласен. В конце концов он успокоится. И можно будет продолжать разговор. Помни: он как молоко». Галанте предпочел разместиться среди рекламщиков, чье агентство занимало верхние этажи здания. Он убедил своих начальников, что это совершенно необходимо, причем не столько для него, простого сотрудника полиции на службе Буэнос-Айреса, сколько для его посетителей. Чтобы он мог представить вверенный ему участок «достойно и прилично». Хренов демагог! Альсада неохотно направился к лестнице, соединявшей плебс и начальство. Эстратико плелся следом. Вызывать лифт они не стали – Альсада знал, что, когда комиссар пребывает в особенно мрачном настроении, он часто поджидает подчиненных на площадке и, как только двери лифта распахиваются на третьем этаже, заходит в кабинку и загоняет их в угол в буквальном смысле слова. А уж акустика в этом стальном капкане такая, что кажется, будто тебе орут прямо в мозг. Ладно, вперед. По ступеням лестницы из армированного бетона, резко заворачивающим у каждой площадки. Сколько раз он видел, как в пролет падают люди. Некоторые – нечаянно. Альсада едва прихватывал перила, точно они и не были ему нужны. Пока они поднимались, его бросило в пот. Последнее время ему не хватало физической нагрузки. Но сегодня, между марш-броском в морг и заварушкой в баре, он впервые за долгое время ощутил такой прилив адреналина, что едва не затосковал по тем дням, когда еще не просиживал штаны за столом с бумагами. Альсада толкнул дверь пожарного выхода, ведущую с площадки на третий этаж. А с той стороны разве нет аварийного рычага? – Где этого мерзавца черти носят? Не станет же Галанте увольнять его на пороге пенсии? Дверь в кабинет комиссара была приоткрыта. Яркий солнечный луч саблей рассекал темный коридор. Эстратико нагнал Альсаду. До сих пор он отставал на несколько шагов – возможно, из вежливости, потому что уж ему-то подъем по лестнице дался легко. Галанте не принадлежал к сторонникам политики открытых дверей; когда комиссару хотелось довести свое мнение до подчиненных, он спускался к ним сам, – так что Эстратико вряд ли бывал у него в кабинете. Ох и страшно же ему! Нас вроде ни разу еще на такие встречи не звали. Альсада решил идти первым. – Я здесь, шеф, – отчеканил он. С его прошлого визита кабинет не утратил своего лоска. В отличие от офисов на нижних этажах, здесь был порядок: ни коробок, ни гор бумаг. Только внушительный стол черного дерева посреди комнаты. На нем высилось личное дело в салатовой обложке и с темно-синим корешком. Убранство стола завершали два пресс-папье: справа – мраморный шар размером с кулак на элегантной подставке, слева – бронзовая статуэтка, сопровождавшая Галанте с самого начала его карьеры. В статуэтке угадывалось что-то антропоморфное, во всяком случае, у нее была голова, торс и, по всей видимости, конечности, но пропорции были совсем не человеческие. Инспектору за все время так и не хватило духа полюбопытствовать, что это за существо. – Я здесь, шеф, – передразнил комиссар. – «Я здесь, шеф»? На Галанте была строгая накрахмаленная рубашка. Безупречен, как и всегда. – А где ты шлялся, когда тебя хватились тут? Ты должен был находиться в участке, никуда не отлучаясь! Я кому внутренние инструкции пишу, если ты с ними не считаешься? Что автором этих инструкций на самом деле был Пинтадини, правая рука и шестерка Галанте, знали все. Комиссар вряд ли стал бы утруждать себя политкорректными формулировками вроде «техники переговоров для разрешения конфликтных ситуаций»; в его редакции это бы звучало скорее как «вломите этим ублюдкам, только следов не оставляйте». – Когда я велел не привлекать лишнего внимания, я что, по-твоему, имел в виду? Неужто ты, единственный из всей полиции, не в курсе, что все – буквально все – наши силы сейчас брошены на борьбу с протестами? Неужто тебе не известно, что мне пришлось отправить всех ребят в город? Что приходится фильтровать срочные вызовы, и настолько жестко, что сейчас мы даже не реагируем на сообщения о повреждении имущества? Я-то думал, что дал тебе поблажку. Просто сиди себе за столом и жди, вдруг что срочное. Но нет же. Ты и с этим не справился. Великий инспектор Альсада, – произнес Галанте, точно объявил выступление знаменитого фокусника, – великий инспектор Альсада у нас пребывает за гранью добра и зла. Что, если ему вдруг захочется заняться дурацким мелким дельцем, которое еще не открыто? Он будет понапрасну транжирить время – свое и коллег, – вместо того чтобы довести до конца уже открытое дело, лежащее у него на столе. А если он не в духе и хочет расквасить кому-нибудь физиономию? Что ж, он идет в город и ни в чем себе не отказывает! – Галанте саданул по столу обоими кулаками, и мраморный шар задрожал и чуть не скатился с подставки. Краем глаза Альсада заметил, что Эстратико прячет руки за спиной. – В свое оправдание… – начал было инспектор. – Какие уж тут оправдания! Откуда они у тебя, Хоакин! – Галанте был единственным человеком в управлении полиции, который звал инспектора по имени. На мясистом лице комиссара проступила ностальгическая улыбка; он понизил голос и добавил фамильярным тоном: – А я ведь считал тебя человеком, который умеет себя вести, особенно когда надо принимать важные управленческие решения. И ждал, что ты покажешь молодежи достойный пример. Альсада кивнул. Вот почему ты няньку ко мне приставил. – Новичка нынешняя ситуация вполне может с толку сбить, но не тебя, Хоакин. Мы и не такое видывали, или забыл? И ничего, справились. Инспектор горько усмехнулся. Как такое забудешь. К тридцати годам и Альсада, и Галанте уже успели пережить четыре успешных госпереворота и с полдюжины неудавшихся. Как они в те времена вообще работали? С той секунды, когда они покинули академию, их зажало между противоборствующими сторонами. Имена менялись, но суть оставалась прежней: на одной из сторон неизбежно оказывалось военное правительство, железной рукой поддерживающее существующий порядок. По его меркам всякий полицейский, уклоняющийся от этой грязной работы, оказывался как минимум слабаком, а как максимум – врагом государства. Что до оппозиции, в которой всегда присутствовали партизаны-подпольщики разного пошиба, то для нее полиция всегда была оплотом деспотического режима и потому мишенью для бесчисленных атак. Обоим новобранцам приходилось лавировать в этих опасных водах, насколько позволял скромный опыт. Я вот ни черта не справлялся. Альсада руководствовался инстинктом самосохранения, заставлявшим лишний раз не светиться. А Галанте умело воспользовался ситуацией. Мало того, она стала для него источником процветания – бывший напарник стремительно продвинулся до должности комиссара одного из самых загруженных округов в городе, ответственного за взаимодействие с Министерством обороны. И теперь был всего в шаге от того, чтобы занять должность генерального комиссара Федеральной полиции Аргентины. – Сегодня я должен был все свое внимание уделить революции, которая вот-вот полыхнет всего в нескольких кварталах отсюда, – и продумать, какие меры предпринять полиции как институту, дабы защитить наших граждан. Так нет же! Послушай, как все было на самом деле: сижу я, значит, в «Ла-Биэле», лакомлюсь грамахо, у меня есть еще полчасика передышки перед селекторным совещанием с президентом де ла Руа, на котором тот, возможно, наконец удостоит нас конкретных инструкций или хотя бы карт-бланша. Карт-бланш – до чего мило звучит. Больше похоже на название воздушного десерта, чем на пролог к тотальному насилию. – Надеюсь, он не будет с этим тянуть, потому что в саду перед Каса-Росада уже жгут пальмы. Хорошего мало. Он боится того, что случится ночью. – Впрочем, вернемся к теме. Мне поступает звонок. Звонок, черт побери, Хоакин. Благодари господа за то, что я в тот момент был один. Мне сказали, что один из моих подчиненных разбил лицо водителю конгрессмена Пантеры! Бинго! – Ты вообще в курсе, кто такой конгрессмен Пантера, Хоакин? – Галанте не дал ему времени ответить. – Правильный ответ: не важно! В Конгрессе сидят двести пятьдесят семь свеженазначенных идиотов, но мне на всех них плевать! А на что не плевать – так это на звонок от самого министра промышленности, – министра, Хоакин! – и его жалобу на то, что водителю его друга сломал нос какой-то полицейский. Полицейский! – выкрикнул Галанте, но потом снова взял себя в руки. – Вот я и хочу спросить – разумеется, никоим образом не нарушая презумпцию твоей невиновности, ведь я-то знаю, что ты выдержанный, ответственный, думающий, трезвомыслящий человек, который ни за что не учинил бы такой беспредел. Но на всякий случай поинтересуюсь – тебе ничего об этом не известно? Инспектор молча надеялся, что Эстратико хватит ума не смотреть в глаза этому разъяренному зверю, сидящему сейчас за столом. Сам он задержал взгляд на статуэтке. Титановая? – Ты вообще представляешь, в каком свете это все меня выставляет, а, Хоакин? А, прошу прощения, совсем забыл. – Галанте изобразил почтение. – Клал ты на все это огроменный болт. Ты же у нас свободолюбивая душа. Ни перед кем не в ответе. Вернее, так. Передо мной ты в ответе – теоретически – спорадически, я бы добавил, – но мы оба знаем, что на самом деле ты вытворяешь все, что тебе только заблагорассудится. А я это тебе позволяю. Таков уж наш уговор, который действует вот уже черт знает сколько лет. Девятнадцать. – Ты сидишь внизу, раскрываешь дела и не нарываешься. Не. Нарываешься. Что, теперь и это не под силу? Тяжело стало? Joder[30], Хоакин. – Галанте выдержал паузу, разглядывая давнего друга. – Неудивительно, что ты застрял в инспекторах. Оба знали – обвинение несправедливое. Но Галанте вынужден навязывать себе ту версию событий, которая не потревожит его сон. Ложь, повторенная тысячу раз… Альсада улыбнулся. – Чему лыбишься? – спросил комиссар. Альсаде хватило благоразумия промолчать. – Я тебя, кажется, неплохо знаю. Шутки в сторону. Чтобы больше мне ни единого прокола. Радовать тебя увольнением я не собираюсь. Ты ведь только о нем и мечтаешь, а? «Альсада Непонятый». Не надо меня к этому вынуждать. Не надо, а то мне и самому охота. Понял меня, Альсада? Альсада поднял глаза. Никогда еще Галанте не обращался к нему по фамилии. На комиссара вдруг навалилась усталость; он прижал руку к груди, точно пытаясь утихомирить бешеный стук сердца. – Подытожим, а то ведь у меня и другие дела есть, веришь, нет. Я готов списать твои действия на «исключительные обстоятельства», бла, бла, бла. Но хочу, чтобы до конца рабочего дня со всей этой ерундой было покончено. Ты напишешь отчет… – Для этого у меня есть Эстратико, – перебил Альсада. – Нет. Ты сам его составишь. И подпишешь. Подписание документа означало невозможность его оспорить. Как можно опровергать то, что сам же и подписал? Галанте протянул Альсаде папку. – Хотя нет, погоди-ка. Мне нужно два отчета. Один – об инциденте в «Ла Фаворита», чтобы у меня была хотя бы иллюзия контроля над собственными подчиненными… – Есть, сеньор, – ответил Альсада. Эстратико за спиной что-то пробормотал. – Ты! – Галанте уперся взглядом в молодого полицейского. – О твоем поведении я даже говорить не буду, много чести. Я поставил тебя к нему, чтобы ты благотворно на него повлиял, а что в итоге? Так я и думал. – И вот еще что – по поводу той дамочки из семейства Эчегарай. Ты, я смотрю, решил еще и это на меня повесить? Оба понимали, что и это обвинение незаслуженное: не удели Хоакин особого внимания истории с исчезновением Эчегарай, он бы не стоял сейчас тут и не слушал потоки брани. Куда ни кинь, всюду клин. Будто прочитав его мысли, Галанте резко сменил тему: – Не удалось выяснить, почему они заявились к нам, а не поручили это дело своей службе безопасности? – Думаю, они в ней разочарованы. – Разочарованы?