– Что ж. – Де Сервателли пригладил усы левой рукой. Явно впечатлен. – Что ж? – переспросил Вукич, искушая судьбу. – Как раз недавно обсуждали эту тему. Нам нравится сотрудничать с братьями по оружию. Но, увы, далеко не все разделяют наши взгляды. Вот буквально на днях я слышал разглагольствования об очередном preso politico[49]. Можете себе представить? Да нет в Аргентине никаких политзаключенных, только уголовники! Ах, если бы все полицейские были такими сознательными, как вы… Y bueno…[50] – Он выдержал паузу. Ну же, давай. – Если вы полагаете, что вам от него будет больше пользы, чем нам, мой друг, – объявил капитан, приятельски опустив руку Вукичу на плечо, – то он ваш. В ответ на капитанскую улыбку Вукич издал нервный смешок. – Нам их в любом случае хватит для… – де Сервателли намеренно осекся посреди фразы, – для трансфера, который будет во вторник. Краем глаза Альсада заметил, что на лице Монтальво отражается борьба между одобрением и неудовольствием. Боже, храни военную иерархию. – Да. Это мое окончательное решение. Забирайте его, – приказал капитан. Ситуация явно перестала его раздражать и теперь скорее забавляла. А еще ему не терпится вернуться к своей нынешней жертве. – В любом случае он уже сообщил нам все, что знал: пару имен и адрес, но когда мы туда наведались, никого уже не было. Так что удачи, сеньоры! Де Сервателли повернулся к двери, из которой прежде вышел. Монтальво неохотно возвратился на свой пост за столом. Стоит ли расценивать это как разрешение на выход? Или лучше дождаться, пока первый шаг сделает Вукич? Почему он не двигается с места? Капитан резко остановился и опять развернулся к ним. А, вот почему. – И еще кое-что, – произнес он тихим, спокойным голосом. – Когда покончите с ним… – де Сервателли поднял указательный палец правой руки, – сами знаете, что делать. Вукич послушно кивнул. По спине Хоакина побежали мурашки. – Мне не нужно, чтобы он потом всплыл где-нибудь в водах Рио-де-ла-Плата. Хунту никогда особо не волновали трупы, обнаруженные в реке, да и неудобные вопросы тоже; если что ее и тревожило, самую малость, так это необходимость держать ответ перед международным сообществом, впрочем довольно забывчивым. – Иначе это у вас будут проблемы. Как вас зовут? – Комиссар Фернандо Алехандро Вукич, – представился тот, шагнув вперед. – Федеральная полиция. Альсада вдруг поймал себя на мысли, что за всю ночь никому не представлялся. А что бы он сказал, спроси кто-нибудь его фамилию? – Bien[51]. Быстрота ответа, видимо, пришлась капитану по душе. – Улик не оставлять. Мы друг друга поняли? Не дожидаясь подтверждения, он развернулся и ушел. Вукич зашагал прочь от офицера в сторону выхода. Альсада не мог попросить вернуться и помочь с Хорхе Родольфо: не хотелось привлекать лишнего внимания. До двери, через которую они сюда вошли, оставалось метров двадцать пять – тридцать. Сейчас или никогда. Ahora[52]. Альсада взял Хорхе поудобнее, моля небеса только о том, чтобы его не уронить. Тело брата было в чем-то мокром и склизком. В чем это он? Альсада чувствовал, как Хорхе выскальзывает из рук. Удерживать его, не причиняя боли, становилось все тяжелее. Двадцать метров. Запах. Сперва он списал его на местную антисанитарию. Теперь же, подавшись вперед в попытке удержать Хорхе Родольфо, он обнаружил источник зловония. А ведь он пробыл тут всего день! До этой ночи худшим местом на свете Хоакин считал морг. Он попытался припомнить какой-нибудь приятный аромат, но на ум ничего не шло. Тогда он стал искать в памяти какую-нибудь другую вонь, не такую едкую, ядовитую и невыносимую. Не похожую на запах тела, разлагающегося заживо. Альсада изо всех сил сдерживал рвоту. Пятнадцать. Подошвы стали чавкать по каменному полу. Вся левая сторона тела пропиталась неведомой жидкостью, которая теперь стекала на обувь. Одному богу известно, какого цвета следы они оставляют за собой. Он почувствовал, как Хорхе вцепился в его руку, и это придало ему сил. Vamos[53], Хоакин. Еще буквально пара шагов. Пара шагов и все. Десять. Вукич шел впереди. А Петакки что, сзади? Альсаде вспомнилась жена Лота, которая превратилась в соляной столп, потому что обернулась. Пускай тогда доктор пеняет на себя. Пять метров. Хоакин увидел, как Вукич открывает и придерживает перед ним дверь. А больше ничего и не нужно. Он собрался с силами, хотя их уже не осталось. Прошел мимо комиссара и погрузился во тьму. 23 2001 год Среда, 19 декабря, 19:40 Что-то было не так. На работе Альсада задерживался нередко. Конечно, его никак нельзя было назвать главным трудоголиком в отделении, куда там, но из-за служебных разъездов и столичных пробок он часто возвращался затемно. Но всегда старался поспеть к девятичасовым новостям. Так что сегодня он вернулся еще сравнительно рано. Хоакин взглянул на запястье. Без двадцати восемь. Что Паула с Сорольей в это время сидят перед телевизором, тоже в порядке вещей: Паулу, всю жизнь неукоснительно смотревшую только новости, племянник приобщил к сериалам, и теперь она в сопровождении персонального Вергилия с головой ушла в этот новый мир. Они с Сорольей подсели на несколько американских сериалов и не раз пытались втянуть в это дело и Хоакина. Однажды он уступил и несколько минут посмотрел фильм об американском похоронном бюро. Но подобные мрачные развлечения оказались ему не по вкусу – с куда большей охотой он погружался в детективы про комиссара Монтальбано. Что действительно поражало, так это тишина. Когда Паула с Сорольей смотрели телевизор, в доме слышался смех, комментарии, ахи, шуточки, понятные лишь им двоим, звонок микроволновки, сигнализирующий о том, что попкорн готов. Но сегодня, пока Хоакин снимал пиджак с галстуком и вешал их на спинку кухонного стула, из гостиной не донеслось ни звука. Он наклонился и заглянул в дверь. Паула и Соролья, замерев, не сводили глаз с экрана. Вертикальные радужные полосы сообщали об отсутствии сигнала. Альсада подошел к дивану. Я что, все пропустил? Не может быть. Как только Хоакин сел в машину, он первым делом включил радио, хотя обычно предпочитал ездить в тишине, и вынужден был до самого дома то и дело переключать внимание с дороги на эфир, где в любую минуту могла начаться речь президента. По пути ему не встретилось ни одной баррикады, вопреки предостережениям Галанте, как и ни одной самодельной шипованной ленты на асфальте, – невидимые в темноте, они особенно тревожили Альсаду. Он знал, что на Панамериканском шоссе под колеса часто подкладывают стальные трубы с гвоздями, чтобы тормозить грузовики с продуктами. И был почти разочарован, что по дороге ему попалась лишь одна-две группки – главным образом из подростков, – которые жгли шины по обочинам. Это что, революция? Да у меня бывали вторники и похуже. Кажется, сейчас начнется. Хоакин встал позади Паулы, вжавшись бедрами в кремовую спинку дивана. Они вообще заметили, что я пришел? Неожиданно на экране появился голубой флаг Аргентины. Солнце с человеческим лицом посреди белой полосы то ли сердилось, то ли скучало: брови сведены, губы сжаты, в уголках рта залегли морщинки. Диктор объявил, что сейчас с посланием к народу выступит президент, которого он почтительно назвал «доктором Фернандо де ла Руа»: аргентинская традиция предписывала титуловать людей с юридическим дипломом именно так. Еще один юрист – то, что надо стране. «Уж кто бы говорил, доктор Альсада», – непременно съязвила бы Паула, отпусти он этот комментарий вслух. На экране появился де ла Руа. Его лицо, успевшее примелькаться в СМИ, особенно за последние две недели, не утратило своей поразительной харизмы. Было ли дело в мохнатых, как гусеницы, черных бровях, резко контрастирующих с белыми как снег волосами. Или в проницательном профессорском взгляде. А может, в носе, походившем на сталактит, который вот-вот врастет в известковое дно пещеры, – носе столь же впечатляющем, как и огромные, как у Будды, уши. Президент начал с официального «Дорогие сограждане!», а затем перешел к сути. Вот уж кому нельзя терять время. Я бы на его месте уже сбежал из города. Де ла Руа упомянул о преступных группировках, которые, как он выразился, «в этот непростой для всего аргентинского народа час» позволяют себе «незаконные действия». Вероятно, по чьему-то совету посреди своей речи он надел круглые очки в металлической оправе, отвлекая зрителей от того главного, что пытался оправдать: что в условиях нынешнего хаоса у него нет иного выбора, кроме как объявить осадное положение, чтобы «гарантировать безопасность широким слоям населения». «Исключительно в качестве временной меры», уточнил он. Очки и впрямь помогли: они закрыли мешки под глазами, превратив маньяка-властолюбца в выдержанного технократа, которому ничего не нужно, кроме общего блага. Позади него поблескивала фальшивая барочная позолота Каса-Росада. У де ла Руа ушло всего четыре минуты на то, чтобы лишить граждан всех их гражданских и политических свобод. Хоакин поймал себя на том, что нервно притопывает по полу левой ногой. Не будь Паула увлечена обращением президента, она бы наверняка его одернула. Мы живем в демократическом государстве, подчиненном правовым нормам. Однако следующие тридцать дней руки у де ла Руа не будут связаны конституцией. Можно подумать, у нас в стране хоть какое-то «осадное положение» хорошо закончилось… Хоакин ожидал, что Соролья подскочит от возмущения. Но нет. Он и глазом не моргнул. Обращение закончилось. Паула повернулась к мужу. – Хоакин… – произнесла она очень медленно, делая паузу между слогами, точно его имя было ей незнакомо, точно она только училась его произносить. Потом встала и прижалась к нему. Почему мы так редко обнимаемся? Он обнял ее в ответ – так крепко, что едва смог различить, что она говорит, уткнувшись ему в рубашку. – Хоако, опять начинается. 24 2001 год Среда, 19 декабря, 19:45 Хоакин отпустил Паулу с той же осторожностью, с какой в детстве отделял понравившиеся марки от конвертов, чтобы добавить их в свою коллекцию. Сперва он отмачивал каждую теплой водой, потом, придерживая щипчиками, бережно снимал ненужную бумагу. – Что же нам теперь делать? – Паула снова опустилась на диван. Соролья вскочил и вышел из гостиной. – Куда это он? – спросил Хоакин, сев на освободившееся место. Спросил больше для того, чтобы нарушить молчание: племянник нередко вот так убегал к себе комнату. С самого возвращения Альсады парень притих, будто стесняясь собственного существования. Хоакин поежился: неужели Соролья чувствует себя лишним в собственном доме? – Наверное, хочет радио послушать. С учетом помех в регулярном эфире любительская радиосвязь могла теперь стать главным источником новостей. – Думаю, сейчас стоит выждать, а? – сказал Хоакин. – С ним ничего не случится. Как так?.. Хотя, может, это она о чем-то другом. Альсада затих. – Тебя отпустили домой.