– Куда мы едем? – На марш пустых кастрюль. Ты разве не этого хотел? Соролья фыркнул. – Я не о том: где мы остановимся? Ты же не будешь парковать эту красотку где попало… – съязвил он, поглаживая побитую приборную панель, точно зверька. – Не буду. – Хоакин покачал головой. – Я думал заскочить к Вукичу. – Это твой прежний начальник? – Да. – Не знаю его. – Серьезно? – Хоакину вспомнилась по меньшей мере одна их встреча. – Что ж, тебе повезло. Ты вроде хотел побольше узнать о прошлом? В нашем прошлом он сыграл важную роль, и я подумал, тебе любопытно будет с ним познакомиться. И не просто познакомиться: можешь задать ему любой вопрос. – А он разве еще не спит? – Казалось, Соролье стало не по себе и он предпочел бы, чтобы Вукич уже видел десятый сон. – Надеюсь, что нет. Мне кажется, он вообще мало спит по ночам. Да и рано еще. – А где он живет? – В Чакарите. – Отлично. Оттуда можно пешком дойти до парка Сентенарио. – Это там, что ли, люди собираются? – И еще много где, – ответил Соролья. – Хотя, может, тебе хочется отправиться прямиком на площадь Мая? На то самое место, где произошли все массовые бойни в аргентинской истории? – Парк Сентенарио меня вполне устраивает. – Ну вот и я так подумал, – усмехнулся Соролья. Если бы Хоакин ехал по Калье-Эстомба на такой черепашьей скорости в любой другой день, за ним бы уже скопилась вереница раздраженных автомобилистов, с нетерпением ждущих, когда же закончится сплошная, чтобы его перегнать. Но сейчас на дороге они были одни. От дома Вукича их отделяла еще пара кварталов. Когда они доехали до последнего светофора на углу улиц Росети и Лакросе, Хоакин заметил подходящее местечко по соседству с маленьким кафе. Оно показалось ему смутно знакомым. Стоило подъехать поближе, и он вспомнил это место – тут готовили те самые аппетитные сэндвичи, которые он всякий раз покупал, когда шел к боссу. Точнее: когда к нему еще ходил. Хоакин указал на единственную постройку во всем квартале, высота которой превышала два этажа: – Es allá[60]. – Ну да, никто в здравом уме не тронет машину, припаркованную у дома бывшего комиссара полиции. А я о чем? – А не тесновато тут? – спросил Соролья, получше рассмотрев место, где решил припарковаться дядя. – Справлюсь. Тесновато – это еще мягко сказано. Место было рассчитано на машину сантиметров на десять короче. Хоакину пришлось попотеть. После третьей попытки он с негодованием стукнул вспотевшими ладонями по кожаному рулю. – Может, я помогу? – предложил Соролья. – Ну не знаю, – ответил Хоакин. – Ты ингалятор свой не забыл? Соролья закатил глаза от такой ребячливости, но потом ответил: – Нет. Инспектор снова попытался заехать на выбранное место и, наконец услышав глухой стук, вывернул руль в другую сторону. Ya está[61]. Трель звонка. – Фернандо? – позвал Альсада в динамик блестящего металлического домофона. Из него доносился лишь непрерывный белый шум. Вряд ли Вукич боялся впустить их в дом. Если он не утратил своего волшебного чутья, то наверняка заметил их еще издали: он был одним из тех полицейских, которые даже на пенсии не теряют сноровки. Скорее всего, он увидел их сразу же, как они въехали в квартал, а потом наблюдал, как они паркуются и подходят к дому. Почему же он не отвечает? Ждать Альсада был не любитель. Тем более на пустынной улице в свете фонарей. Соролья говорил, что повсюду будут толпы? Видимо, до этого района революция еще не добралась. Может, позвонить еще разок? Тогда выдам свое нетерпение. К тому же Вукич наверняка сочтет это оскорбительным, а обижать «Волка» – не лучший вариант. Нет. Придется подождать. Ну, зато можно пока не надевать пиджак и дать рубашке высохнуть. Хоакин посмотрел на свой «Клио» с чувством гордости за проделанную работу. Слава богу. А не то пришлось бы неделю Соролью слушать. Он окинул племянника взглядом. Юный, высокий, мечтательный. Безобидный. Ждет, повернувшись к внешнему миру спиной. Вот ведь наивный. Зачем он встал лицом к зданию? – Следить надо за улицей. – Но там же никого нет! – возразил Соролья. И все же подчинился. – Вот именно. – Альсада инстинктивно потянулся к ремню, пускай сегодня оружия с собой и не брал. – На мой взгляд, тут слишком уж тихо. Далекие отблески бесчисленных файеров, похожие на искусственный рассвет, только подчеркивали безмолвие. Затишье перед бурей. По ту сторону калитки показалась тень. – Что вы тут забыли? – спросил хриплый голос. Зачем он спустился, можно же открыть калитку дистанционно? – Я вас тоже рад видеть, Фернандо, – ответил Альсада. – Что вы тут забыли? – повторил Вукич, делая упор на каждом слове. – Да ладно. – Альсада заметил, что в глазах Сорольи вспыхнула паника, едва тот увидел направленное на них дуло пистолета. Инспектор спокойно надел пиджак. – Опустите оружие, ладно? Это же мы. – Мы – это кто? – Я с племянником, – пояснил Альсада. – С Сорольей, помните его? По ту сторону металлического забора послышалось ворчание. Наконец между тонких железных прутьев калитки показалась рука. Соролья торопливо пожал ее. Умничка. По выражению его лица было ясно: он не часто вступает в физический контакт с пожилыми людьми. Почему-то все думают, что у стариков и рептилий кожа шершавая и сухая. Это распространенное заблуждение: на самом деле руки у пожилых, как у пловцов, которые долго пробыли в бассейне, мягкие и морщинистые. – Вы же знаете про комендантский час, а? – Может, уже впустите? – Глядите-ка, как мы разнервничались. Снова ворчание, но на этот раз в нем слышалась улыбка. Калитка медленно отворилась. 26 2001 год Среда, 19 декабря, 22:30 Альсада с Сорольей ждали в сумрачной гостиной Вукича, пока бывший комиссар приготовит им кофе на кухне. Он на этом настоял. Единственным источником света в комнате была одинокая лампа Тиффани под стеклянным абажуром со стрекозами. Инспектор тотчас оценил выбор места для ее размещения – достаточно близко к дивану, на который сели гости, и в то же время на безопасном расстоянии от окна, – по всей видимости, чтобы прохожие не узнали, что дома кто-то есть. Неужели с возрастом кое-кто стал параноиком? Спустя пару минут Соролья попытался встать и пройтись по комнате. Но Альсада резко дернул его за руку и усадил обратно. Вукич на кухне наверняка услышит шаги и точно не обрадуется, что по его логову осмелились рыскать. Потому что это было волчье логово – точнее не скажешь. Придется Соролье изучать гостиную с дивана. Впервые Альсада переступил порог этой квартиры после смерти жены Вукича. Среди соседей поползли слухи о том, что комиссар сходит с ума. Инспектор начал опасаться, как бы Вукич не застрелился. А Паула – как бы не умер с голоду. Не зная, как еще отдать комиссару долг, они решили хотя бы позаботиться о нем. Альсада поручил владельцу углового магазинчика еженедельно привозить Вукичу продукты, а сам регулярно наведывался в гости с пластиковыми контейнерами, полными домашней стряпни. Постепенно его визиты делались все короче и реже и наконец совсем прекратились. И вот теперь, сидя в полумраке, Альсада отметил, что с тех пор мало что изменилось. Все стены были увешаны сосновыми полками, придававшими гостиной сходство с современным опрятным кабинетом, которое только усиливало обширное собрание книг, расставленных безупречно ровными рядами. Наверняка комиссар все это сделал своими руками: он был чересчур подозрителен, чтобы впускать в дом тех, чья биография плохо ему известна. Альсада знал: большая часть книг из его библиотеки посвящена войне – от техник рукопашного боя до глобальных стратегий, от документальных публикаций до исторических романов, от Крестовых походов до Англо-бурской войны. Альсада указал Соролье на окутанный полумраком обеденный стол – там была устроена настоящая мастерская для сборки моделей самолетов. Доделав очередной самолет, Вукич ставил его на полку возле книг о тех конфликтах, в которых отличились воздушные машины именно этой марки. Среди моделей были и знаменитые: Альсада узнал «спитфайр», гордость Британии времен Второй мировой, – он стоял рядом с книгой о Мальте; немецкий «мессершмитт» венчал биографию Роммеля, «P-47 Тандерболт» с характерным, в шашечку, носом подпирал какое-то летное руководство. Похоже, Вукич на пенсии не скучает. – С сахаром? – крикнул комиссар с кухни. – С молоком? Точно мальчишки, застуканные на шалости, Альсада с Сорольей тут же выпрямились на диване и сделали серьезные лица.