Они проводили нас взглядом. Все трое притихли. Даже Пребен на сей раз отчасти утратил свою небрежную самоуверенность. Я не имел представления, куда мы едем. Эрик не удосужился ни о чем меня предупредить. Он вообще стал на себя не похож. Все чаще бывал угрюм и неприветлив. Он вывел машину из гаража, я сел с ним рядом. Прежде чем нажать на стартер, он вытащил портсигар. Портсигар был золотой, не меньше двадцати сантиметров в длину, а замочком служил огромный сапфир. Эрик вынул сигарету. Было что-то патетическое в его крупных руках, державших этот чудовищный портсигар. Мы тронулись с места. — Может, теперь расскажешь мне, куда мы едем? — Прости меня, Мартин, со мной теперь не слишком-то приятно общаться. Вообще, по-моему, это вздор. Но я должен. Я ничего не понял. Я поглядывал на него сбоку. На его грубоватое упрямое лицо, на светлые волосы. Меня вдруг поразило, что, наверно, я до конца не понял, как глубоко страдает Эрик. Он никогда ничего не говорил. И было невозможно понять, какие мысли теснятся под его широким лбом. — Мы едем в чилийское посольство, — пояснил он. — Мне должны вручить орден. Идиотизм, конечно… Впрочем, это я уже сказал. Но знаешь, как это бывает… Я понятия не имел, как это бывает. — Приходится принимать такого рода знаки благосклонности. — Но почему, скажи на милость, ты взял с собой меня? Почему не Карен? — Сам не знаю. У нас с Карен в последнее время как-то не очень ладится, понимаешь, что-то нас гнетет. Это проявляется во всем. А с тобой мне спокойнее. — Он задумался. — А может, я хочу самоутвердиться в глазах Карен, — сказал он потом. — Плюю на то, что мне дают орден, не беру ее с собой. Наверно, у меня больше комплексов, чем я думал. И снова я восхитился тем, как беспощадно он судит сам себя. Эрик молча вел машину. — Ладно, — сказал я. — Так или иначе, мне приятно, что ты захотел взять меня с собой. А в здание чилийского посольства я не заглядывал с тех пор, как дом перестал быть собственностью старого судовладельца Хансена, — помнишь, мы однажды были на балу у его внуков? Забавно побывать там вновь. Дом стоял на Драмменсвайен, вдали от тротуара, но теперь он не показался мне таким огромным, как тогда, когда я смотрел на него глазами десятилетнего мальчугана. — Консул Хермансен тоже должен получить орден, — сказал Эрик. — Он наверняка явится со всей семьей. В обычных обстоятельствах я поступил бы также. Какая дьявольская жара! — добавил он вдруг. — Как раз в меру, — возразил я. — Хорошо бы такая погода продержалась до Рождества. — По-моему, слишком жарко, — повторил он. Я посмотрел на него. Лицо было напряженным и бледным. Но, когда мы подошли к дому, к нему возвратилась крупица его обычного юмора. Лестница, которая вела к входной двери, наверху раздваивалась. И мы поступили так, как почти четверть века тому назад: каждый поднялся по своей лестнице. И, встретившись наверху у входа, мы отвесили друг другу церемонный поклон. Эрик улыбнулся. Потом я вспомнил, что тогда в последний раз видел его улыбку. Посол вместе с супругой стоял в большой гостиной, двери которой открывались в холл. Посол был маленький, щупленький, с остроконечной бородкой — в точности такой, какими чилийских послов изображают в фильмах и в других произведениях искусства. Мы поздоровались по очереди со всеми выстроившимися в ряд сестрами, а может быть, невестками, а может быть, дочерьми посла, а потом с его секретарями, а может быть, зятьями или братьями. После чего мы обменялись приветствиями с консулом Хермансеном, который и в самом деле явился со всеми своими домочадцами. Гостиная была в точности такой, какой она мне запомнилась, только потеряла масштабы моего детства. Мебель была расставлена в точности так, как стояла во время нашего детского бала. Единственное, чего наверняка здесь не было в ту пору, когда мы с Эриком были детьми, — это большой портрет чилийского президента в серебряной раме на письменном столе. Президент смотрел прямо на меня. В открытую дверь библиотеки рядом с гостиной виднелись корешки кожаных переплетов — это были книги старика Хансена. Просто удивительно, насколько все осталось как было. Эта неожиданная встреча с детскими воспоминаниями взбодрила меня. Я стоял и размышлял о том, как жаль, что все красивые старые дома превращены в посольства или в конторы промышленных фирм и пароходств. — Правда, жаль… — обратился я к Эрику, который стоял со мной рядом. Но осекся. Вид у Эрика был совсем больной. В машине он жаловался на жару, хотя жарко не было. Тем более не было жарко здесь, за толстыми стенами дома. — Ты болен, Эрик? Он не ответил. Только помотал головой. Глаза его были странно расширены и неподвижны. В это время заговорил первый секретарь посольства. Все умолкли и стали слушать. Первый секретарь прочел по бумажке какие-то официальные данные. Он говорил на плохом французском. Потом он отступил на два шага назад, и слово взял посол, говоривший по-английски. Посол воздал хвалу Эрику за его заслуги, за интерес, который он неизменно проявляет к сотрудничеству между Чили и Норвегией, сказал о том, какое значение имеют для Чили норвежские суда, и т. д. и т. п. Поэтому ему, мол, очень приятно вручить судовладельцу Эрику Холм-Свенсену орден «За заслуги». Обернувшись к первому секретарю, посол взял у него орден на узкой шелковой ленте. Потом потянулся к Эрику, чтобы надеть ленту ему на шею. Я обратил внимание на руки Эрика. Они тряслись. И вдруг меня почему-то охватил жуткий страх. Я слегка передвинулся, чтобы лучше видеть лицо Эрика. Оно изменилось до неузнаваемости. Эрик был смертельно бледен, по лбу струился пот, вокруг рта залегли глубокие складки. Посол напряженно моргал. Наконец ему удалось нацепить ленту на шею Эрику так, что орден сверкал теперь как раз на узле Эрикова галстука. В громадной гостиной, где в детстве мы с Эриком танцевали вальс и влюбились во внучку судовладельца Хансена, стояла мертвая тишина. Тишина была такая, что ощущалась кожей. Меня пробрала дрожь. Но тут посол приподнялся на цыпочки и по латиноамериканскому обычаю прижался щекой к щеке Эрика. Эрик покачнулся. Посол слегка отстранился, потом прижался другой щекой к левой щеке Эрика. На мгновение у меня мелькнуло дурацкое воспоминание, что во Франции генералы целуют награждаемых ими солдат. Казалось, Эрик налег всем своим весом на правую щеку хрупкого темноволосого посла. Посол поднял обе руки и уперся ими в грудь Эрика, словно инстинктивно пытаясь удержать навалившуюся на него громадную тяжесть. Потому что теперь было совершенно очевидно: Эрик, пошатываясь, прислонился к послу. И вдруг он с грохотом рухнул на пол. У посла был такой вид, словно он увидел привидение, а чилийский президент непонимающим взглядом таращился на нас с портрета в серебряной раме на письменном столе. Серая машина «скорой помощи» неслась по улицам с включенной сиреной. Я сидел в кабине, опять охваченный странным ощущением, что я в кошмарном сне. Свет, проникавший сквозь матовые стекла, окрашивал крошечную кабину в странные молочные тона. Рядом со мной лежал Эрик. Он лежал беспокойно, тяжело дыша, с мертвенно-бледным лицом. Он был без сознания. Я пытался следить за маршрутом «скорой помощи». Казалось, мы целую вечность добирались от Драмменсвайен до поликлиники «скорой помощи». Единственное, чем я мог помочь Эрику, — это развязать галстук и расстегнуть на шее воротничок. Орден «За заслуги» упирался в расстегнутый воротничок, я снял его и сунул себе в карман. В поликлинике мы пробыли недолго. Молодой дежурный врач приставил к сердцу Эрика стетоскоп, потом велел сделать ему укол. — Что с ним? — спросил я. — Не знаю. Я распорядился, чтобы его немедленно доставили в уллеволскую больницу, если он доедет. Но Эрик не доехал. Сидя рядом с ним в освещенной молочным светом кабине «скорой помощи», я понял, что он мертв. Я ждал Кристиана в коридоре третьего терапевтического отделения. Вынул сигарету, закурил. — Здесь курить нельзя, — произнес ласковый голос. Передо мной стояла черноволосая сестра в белом. — Почему нельзя? — Это больница, — дружелюбно пояснила она. — Да-да, конечно. Я жду Кристиана… доктора Бакке, — поправился я. — Это мой брат, другая сестра обещала ему позвонить… — Я знаю. — Доктор Бакке мой брат. а я. — Понимаю, — все так же дружелюбно сказала она. — Может быть, вы пройдете в кабинет заведующего отделением и там подождете? Там вы сможете курить. Она провела меня в кабинет Кристиана. Я сел возле его письменного стола. Сестра пододвинула мне пепельницу. — Доктор Бакке обязательно скоро придет, — сказала она и ушла. Я курил и ждал. И ни о чем не думал. Вдруг в дверях появился Кристиан. Сняв пиджак, он надел белый халат, висевший возле умывальника. — Сейчас вернусь, — сказал он. — Посиди здесь пока, я только осмотрю Эрика. Я не ответил. Я ни о чем не думал. Я докурил сигарету, закурил другую, а вскоре вернулся Кристиан. — Он умер, — сказал Кристиан. И сел. — Знаю. Он умер в машине, когда мы ехали из поликлиники «скорой помощи», — я был рядом с ним. Кристиан хотел что-то сказать. Может быть, о чем-то спросить. — Я должен вернуться к Карен, — сказал я. — Я сегодня у нее обедал — надо ей сообщить как можно скорее. Я заеду к тебе завтра сразу после уроков. Можно? Кристиан с минуту глядел на меня. — Можно. Но если тебе что-нибудь понадобится, сегодня вечером я дома.