— Нет, — сказал я. — Сегодня вечером мне ничего не понадобится. Я зайду завтра. — Отвезти тебя к Карен? — Нет, спасибо, я лучше пройдусь. Я лучше пройдусь, мне надо подумать, сказал я. Я понимал, что мне пора начать думать. Но думать было слишком страшно. Я шел по Киркевайен в сторону Фрогнера и всеми силами старался не думать ни о чем. Или думать о погоде. Дни становятся короче. Сегодня еще только 2 сентября, но дни становятся короче и темнее. С 15 сентября мы опять вступим в зимнее время. День вдруг станет на целый час короче и темнее. Но пока еще только 2 сентября. Студенческий праздник в разгаре. Сегодня наш класс собирается у Эллен. Интересно, огорчатся ли мои однокашники, что меня не будет и не будет Све. …Сегодня хорошая погода. Но уже смеркается… Вообще пахнет осенью… Вот и площадь Фрогнер, наискосок музей Вигеланна8, до Мадсерюд-Алле рукой подать, скоро я буду у Карен. Нет, обманывать себя бесполезно. Бесполезно пытаться себя одурманить. Еще в саду я услышал, что Пребен играет на рояле. Это было самое благоразумное с его стороны. Ведь этой троице вряд ли было легко найти тему Для разговора. Пребен и его бывшая невеста Лиза. Пребен и его Двоюродная сестра Карен, которая всегда так неумеренно им восхищалась. Лиза видела Карен у песчаного карьера, Карен дала деньги П. М. Хорге. И обе взяли с меня слово молчать. А я, дурак, согласился. И вдруг я почувствовал, что ненавижу обеих. Пребен несмотря ни на что все-таки мужчина — мужчина никогда не бывает таким увертливым и коварным, как женщина. Они услышали, как я вошел, только когда я оказался на пороге гостиной. Я закрыл за собой дверь, и все трое уставились на меня. — А где Эрик? — сразу спросила Карен. — Вот и я, — сказал я. — А где Эрик? — Карен. Постарайся не волноваться. Понимаешь. — Где Эрик? Она была напугана, теперь я это видел. Смертельно напугана. Я шагнул к ней. Она встала. Лиза подошла ближе. Пребен застыл у рояля. Нет, я был не на высоте положения. — Карен, — опять начал я. — Эрик заболел. — Кто его. — сказала она. Я не ослышался: она сказала именно эти слова. Хотя на мгновение я не поверил своим ушам. «Кто его.» — Ему стало плохо в чилийском посольстве, — сказал я. — И. — В чилийском посольстве? — переспросила Лиза. — Но каким образом вы. — Мы с Эриком были в посольстве. Ему должны были вручить орден. Но ему стало плохо. Вызвали «скорую». Машина приехала тут же. Потом мы повезли его в поликлинику «скорой помощи» и в уллеволскую больницу. В комнате воцарилась зловещая тишина. — Когда мы приехали в больницу, он уже был мертв. Ну вот, слово произнесено. А потом полицейский инспектор Карл Юрген Халл будет просить меня, чтобы я подробно описал ему эту сцену. Он так и сказал: «эту сцену». — Представь, что ты в театре, — сказал он. — Представь, что ты сидишь в первом ряду партера и видишь на сцене гостиную Карен, а трое присутствующих в ней — актеры. Ты ведь, кажется, отличаешься наблюдательностью? — Отличаюсь, — подтвердил я. — Но это, черт возьми, большая разница — сидеть в театре и наблюдать за тем, что происходит на сцене, или стоять перед тремя друзьями и сообщать им об убий. Гм. О смерти и при этом наблюдать за ними. — Подумай хорошенько, — сказал Карл Юрген. «Подумай хорошенько» — его любимое выражение. — Как выглядит гостиная, ты знаешь. Ты сам много раз в ней бывал, — начал я. — Ты понимаешь, что я не это имею в виду. Я имею в виду, какой вид был у актеров, которые стояли перед тобой. — Мне не нравится, что ты называешь их «актерами». Словно они играли роль. А они были глубоко несчастны. — А тебе не приходит в голову, что один из них и в самом деле, как ты говоришь, играл роль? Разыгрывал представление? Вопрос попал в цель. — Об этом я не подумал. Но ты прав: один из них, конечно, играл роль. Однако, насколько мне известно, ни один из них никогда не был хорошим актером, вообще не был актером. — Вот именно, — подтвердил Карл Юрген. — Насколько тебе известно, ни один из них актером не был. Но один из них может оказаться актером, хотя это тебе и неизвестно. — В таком случае это выдающийся актер, — сказал я. — Странно, мне это никогда не приходило в голову. — Мы плохо знаем своих ближних, — сказал Карл Юрген. — Это банальнейшая из всех прописных истин, однако мы все постоянно о ней забываем. Я молчал. Неужели в тот теплый праздничный сентябрьский вечер передо мной был актер? — Я обращался к Карен, — наконец заговорил я. — И беспокоился о ней. Я шел пешком от уллеволской больницы, старался идти медленней и ни о чем не думать, так страшно мне было сообщить ей, что Эрик умер. Ее я и увидел сразу, как вошел, на нее смотрел, когда рассказывал о смерти Эрика. — Ты хочешь сказать, что на двух других ты внимания не обращал? — Не знаю. Хотя… Если бы один из них реагировал как-то по-особенному, я бы, наверно, все-таки заметил. Сам знаешь, что такое учитель. Даже когда я слушаю одного ученика, я поглядываю, чем заняты остальные. — Так я и думал, стало быть, и тут ты поглядывал на остальных. И что же ты увидел? — Прежде всего я видел Карен. Она была бледна как смерть. И все время повторяла: «Где Эрик?», словно знала: что-то должно было с ним случиться. А когда я сказал, что он умер, она стала ломать руки. Она в буквальном смысле слова ломала их. У нее очень красивые руки — на них нельзя не обратить внимания. И еще: пока я говорил, она заплакала. Не как обычно плачут: она не всхлипывала, не рыдала, просто по щекам беззвучно катились слезы. — А что она сказала? — Что сказала? Гм, что же она сказала?. Очень странную фразу: «Все получилось так ужасно!» — Что же, по-твоему, тут странного? Ведь для нее и в самом деле все получилось ужасно! — Ты, конечно, прав. Но само выражение — не знаю, не могу объяснить, но почему-то оно показалось мне странным. Карл Юрген рассматривал свою сигарету. — Ну а как вели себя остальные? Что подметил взгляд учителя, привыкшего следить за остальным классом? — Он подметил Пребена, — сказал я. — Конечно, Пребен оказался не в фокусе, он стоял чуть левее, возле рояля. И все же я хорошо его видел. Ничего особенного в его поведении не было, но, если б мне надо было охарактеризовать его реакцию, я сказал бы, что он страшно перепугался. — Стало быть, он перепутался, — повторил Карл Юрген. — Что ж, эта характеристика достаточно выразительна. А Лиза? — Когда я вошел, Лиза сидела на стуле между Карен и роялем. Вначале она продолжала сидеть, но, когда я начал рассказывать и она поняла, что случилось, она встала и подошла к Карен, словно хотела ее поддержать. — А какое у нее было выражение? — Никакого, — ответил я. — Она словно бы не поняла до конца, что я сказал. И заботило ее только одно — как поддержать Карен. Значит, я все-таки обратил внимание на всех троих. В ту минуту, когда я вошел в гостиную, чтобы сообщить ужасную новость, я не отдавал себе в этом отчета. И, однако, неосознанно наблюдал за ними по многолетней привычке школьного учителя. Из глаз Карен катились слезы. А Лиза стояла рядом с ней. — Расскажи, как это случилось, Мартин. Я как мог рассказал. — Ты бы села, Карен, — проговорил вдруг Пребен. Она посмотрела на него. — Спасибо, — сказала она. И села. Мгновение все молчали. — Садись, Мартин, — произнесла она. Я сел. — Почему Эрик не сказал мне, что ему надо уехать? — спросила она. — Почему Эрик не сказал мне, что ему надо уехать? Если бы я знала. — Что знала, Карен?