Последнее утверждение было моей догадкой. Лиза уставилась в пол, на щеках ее выступили два красных пятна. — Позднее, Лиза, ты рассказала мне, что видела Карен на трассе для гольфа в тот вечер, когда застрелили Свена. Это ты тоже рассказала инспектору Халлу. — Конечно. Я и это должна была рассказать. — Понимаю, — сказал я. — Ты могла смотреть на дело именно так. Если это правда. — Ты что же, думаешь, я лгу? — Да, Лиза, думаю, что лжешь. Пребен наклонился вперед, уронив голову на руки. — Я думаю, ты видела не Карен, я думаю, ты видела Пребена. Все молчали. — Пребен сказал, что в тот вечер, когда убили Свена, он был в кино на девятичасовом сеансе и кассирша, продавшая ему билет, может это подтвердить, потому что она его знает. И только много позже я сообразил, что Пребен тоже мог солгать. Я закурил сигарету. Потом секунд пять помолчал, чтобы привести в порядок мысли. — В начале сентября я пошел посмотреть фильм в «Сентруме», — сказал я. — Фильм был очень увлекательный. На какое-то время я забыл обо всем, в том числе и о нашей трагедии. Но была минута, когда меня возвратили к действительности: человек, сидевший в том же ряду, что я, встал и вышел. У меня было крайнее место, и, выходя, он наступил мне на ногу. Пребен тоже мог купить крайнее место в кинотеатре в тот вечер, когда убили Свена. Он мог преспокойно встать, выскользнуть в боковую дверь в темноте, и ни одна душа этого бы не заметила. — Но я этого не сделал, — вставил Пребен. — К этому мы еще вернемся, — сказал я. — А потом умер Эрик. Ему стало плохо в чилийском посольстве, и он умер в машине «скорой помощи» по пути в больницу. Мы считали, что он умер естественной смертью… — Мартин, — произнесла Лиза. Лицо ее посерело. — Но он умер насильственной смертью. Ему впрыснули чрезмерную дозу инсулина… А это смертельно. — Нет. — вырвалось у Карен, и она поднесла руку ко рту, словно пытаясь заглушить крик. Я выждал. Это было тяжелее, чем я предполагал. — Эрик всегда просил помочь ему, когда нужно было сделать инъекцию, он боялся укола. Кто-то сделал ему инъекцию — я знаю, кто и почему. — Это, конечно, тебе объяснил Кристиан, — сказал Пребен. Голос его дышал ненавистью. — Да, — подтвердил я. — А тебе не пришло в голову, что Эрик мог сам сделать себе укол? И вообще, Кристиан никогда не сможет доказать, что Эрику ввели слишком большую дозу инсулина. — А откуда вы знаете, что доктор Бакке не сможет это доказать? — мгновенно откликнулся Карл Юрген. Пребен побледнел. — Я. я. Так ведь всем известно, что инсулин в организме обнаружить нельзя. Разве не все это знают? — Нет, — ответил Карл Юрген. — Это знают далеко не все. Но вы, стало быть, это знали. Пребен не ответил. — Но почему, по-твоему, убили Свена? — спросил Карл Юрген. — И Эрика. — Сейчас расскажу. Но сначала ненадолго вернемся в прошлое. К старому консулу Халворсену. Я не отличаюсь особенной чуткостью, но даже я ощутил напряжение, возникшее в комнате. Словно воздух вокруг меня уплотнился. Я посмотрел на циферблат за спиной Карла Юргена. Было половина одиннадцатого. — Итак, вернемся в далекое прошлое. Консул Халворсен собирал картины, это знают все. У него была лучшая в стране коллекция картин французских импрессионистов. Она стоила кучу денег — впрочем, вы, конечно, читали об этом в газетах. Он составлял коллекцию сам, начав еще на рубеже столетия. Консул был большой чудак — картины были его единственной страстью, единственным наслаждением. Он не хотел их ни с кем делить. Практически коллекцию почти никто не видел. Я перевел дыхание. — Но я их видел, — сказал я. — Однажды, двадцать с лишком лет тому назад. Кристиан видел их тоже, и они не произвели на нас особого впечатления. Помню, только одна картина показалась мне изумительно прекрасной — это были танцовщицы Дега. С той поры я навсегда полюбил Дега. Консул Халворсен что-то рассказывал об этой картине, но я забыл что. С тех пор как разыгралась нынешняя трагедия, я все время знал, что должен что-то вспомнить, но вспомнить не мог. А позавчера вдруг вспомнил. Часы показывали десять тридцать восемь. — Пребен, — сказал я. Он вздрогнул. — Ты пишешь хорошие рецензии, — сказал я. — Однажды ты написал даже целую книгу. Ты замечательно играешь на рояле. Такой прекрасной игры у непрофессионалов мне слышать не приходилось. Но есть одна область, в которой ты достиг еще больших успехов. Если бы на пол в этот момент упала иголка, всем, наверно, показалось бы, что прогремел гром. — Пребен, ты не только большой знаток искусства — пожалуй, не многие у нас в стране разбираются в живописи так, как ты. Ты к тому же был и хорошим художником. Он наклонил голову, снова закрыл лицо руками. Но мне его не было жаль. — Но тем, что ты лучше всего знаешь, лучше всего умеешь, ты заниматься перестал. За двадцать лет ты ни разу не притронулся к кисти — ты постарался сделать так, чтобы все забыли, что когда-то ты был хорошим художником. Сигарета обожгла мне пальцы. Я раздавил окурок. — Когда в детстве мы с Кристианом были в гостях у консула Халворсена, он был уже стариком, семидесяти с лишним лет. И ему самому уже трудно было заниматься поисками шедевров. Но он слышал о тебе. И ты даже выполнил его поручение. Об этом и рассказал нам консул Халворсен — ты как раз купил для него в Париже две картины. Лиза беззвучно заплакала. — Он рассказал, что это за картины, и показал их нам. Это были Руанский собор Моне и танцовщицы Дега. Не знаю, сколько заплатил за них консул Халворсен, но думаю, сумма была огромной. Я вытащил из пачки новую сигарету. — Эти картины были подделкой. Их написал ты. Он не ответил ни слова, я видел только его склоненную голову и закрытое руками лицо. — Ты знал, что консул Халворсен не был знатоком живописи в прямом смысле этого слова. И ты знал, что он бережет свою коллекцию от постороннего, как ревнивый любовник, — не было никакого риска, что при жизни консула картины попадутся на глаза какому-нибудь эксперту. Но вот старый консул заболел, и картины оказались в опасности. Тебе надо было заполучить их, пока подделку не обнаружили. Потому что не составило бы труда выяснить, что покупал их ты. Вчера я просматривал «Афтенпостен» и прочел заметку об этой сделке. А инспектор Халл, который проверил все данные о каждом из нас, прочел эту коротенькую заметку уже давно. Но, как он справедливо сказал, в этой заметке нет ничего криминального. Правда, оговоримся: если бы картины были подлинными. Но картины были подделкой, и тебе надо было их заполучить обратно во что бы то ни было. А денег у тебя не осталось. Ведь прошло уже больше двадцати лет с тех пор, как ты выманил целое состояние у консула Халворсена, — эти деньги растрачены. И ты пошел к Карен, зная, что она любит тебя, ты ее двоюродный брат, она постарается тебе помочь. Но она не могла. Потому что Эрик при всей его доброте никогда не дал бы ей таких громадных денег, какие были нужны для покупки картин. Поэтому она обратилась к Свену — к Эрику она обратиться не решилась. Но братья были похожи друг на друга: Свен пришел в ярость, это и услышала Лиза. Он не мог понять, зачем Карен понадобились такие бешеные деньги. Он решил, что она стала жертвой какого-то вымогательства, и нанял Ужа… П. М. Хорге, чтобы выяснить, в чем тут дело. Пребен был бледен как мертвец. — Но если бы Эрик умер, Карен унаследовала бы громадное состояние и ты смог бы рассчитывать на ее помощь. Ты хотел заполучить картины, чтобы никто не смог доказать, что они подделка. — В том числе и ты, Мартин. — Отчего же, — возразил я. — Я это доказать могу. Неизвестный человек купил упомянутые две картины на деньги Карен. Часы показывали десять сорок одну. — Позавчера он отвез их к тебе. А через полчаса после того, как их тебе доставили, ты ушел к Лизе. Пока тебя не было, Пребен, я проник в твою квартиру. Я пробыл в ней всего пять минут, но мне этого хватило. Я решил, что в твоем доме побывал маньяк. Ты разрезал холсты на сотни кусочков и начал сжигать их в камине, но ты не успел покончить с ними, когда позвонила Лиза. И ты ушел, ведь ты считал, что опасность тебе больше не грозит. Но она тебе грозит, Пребен, я взял с собой доказательства. Я взял два обрезка холста, потому что ты не успел сжечь все. Я взял большой обрезок изображения собора. Но особенно мне повезло с Дега: я прихватил кусок холста, на котором стояла подпись — фальшивая подпись. Часы показывали десять сорок пять. — Оба куска у меня с собой в моем портфеле, — сказал я. — Сейчас я их принесу. — Извини, Мартин, — вдруг вмешалась моя мать. Все испуганно обернулись к ней. Я испугался сам, хотя и знал, что это произойдет. — Время без четверти одиннадцать, — продолжала она. — Мне очень жаль, но я панически боюсь свечей. А ровно в одиннадцать электричество отключают. К сожалению, на сегодня разговор придется закончить. — Но, мама. — начал я. — Это очень важно. Мы будем осторожны. — Фру Бакке, — поддержал меня Карл Юрген, видно было, что он в отчаянии оттого, что разговор прервали, — я гарантирую, что все мы будем соблюдать осторожность. Вон там на столе стоят два больших подсвечника с семью рожками. — Эти подсвечники декоративные, — холодно возразила мать. — Я уже сказала, мне очень жаль, но этот дом мой. В комнате у каждого из вас на ночном столике лежит карманный фонарик. — Она встала. Остальные были вынуждены последовать ее примеру. — Мартин, будь добр, потуши за нами свет. Спокойной ночи. — Спокойной ночи, — пробормотали все. И стали расходиться. Но у Карла Юргена вид был такой, словно его сейчас хватит апоплексический удар. — И вы идите спать, инспектор Халл. Завтра с раннего утра вы можете продолжить разговор. Мгновение он смотрел на нее, потом вдруг повернулся и ушел. Я делал вид, что его не замечаю.