Я все еще плачу, хоть уже и беззвучно. Не хочу, чтобы он слезы мои видел. Бакиров выгнал меня ночью, и я до сих пор не понимаю, зачем он это делает. Зачем приехал сюда, зачем вытащил меня из того логова ада. – Пригни голову. Давай, малыш, залезай. Михаил Александрович открывает переднюю дверь джипа и усаживает меня на сиденье прямо в своей куртке. Сам садится за руль, но, как только заводит машину, я словно прихожу в себя. Куда он меня везет, а вдруг сделает еще хуже? – Я… домой пойду. Надо мне… Тянусь рукой к двери, но мужчина тут же перехватывает меня за плечи. – Тихо-тихо, Ангел! Успокойся, ну все! – Не трогайте! Нет, не трогайте меня! Это вы, да?! Вы сказали ему, им… чтобы они меня. За то, что танцевала там. – Нет! Нет, конечно, Ангел! Посмотри на меня, посмотри! Бакиров лицо мое лапой своей перехватывает, заставляя посмотреть себе в глаза. – Я не знал, что Серый осмелится на такое! Не знал! Слышишь, понимаешь меня, девочка?! – Да. Глаза наполняются слезами, которые капают на ладонь Бакирову. – Ну все, кончилось все. Тише. – Не надо… не прикасайтесь. Какая-то жгучая боль разливается по телу, и Бакиров резко отпускает меня, с силой ударяя по рулю, отчего тот аж хрустит. Снова, снова и снова. Я же всхлипываю в голос, обхватываю себя руками и корю за эти слезы, которые то и дело катятся по щекам. Все тело болит, руки жутко трясутся, меня всю просто колотит. – Блядь, сиди уже спокойно! Доедем сейчас! – Куда? Смотрю на него сквозь слезы. Бакиров выглядит как бешеный медведь и, кажется, злится на меня. Очень сильно. – В больницу, – басит, даже не смотря на меня, а я сглатываю, стараясь успокоиться. – Михаил Александрович, не надо в больницу! Пожалуйста. Мужчина оборачивается и окидывает меня строгим взглядом. – Ангел, тебя осмотреть надо! Эти суки, блядь, они же тронули тебя! – Нет, пожалуйста! – Набираю побольше воздуха, мне дико стыдно это говорить ему, но я должна: – Они… не успели. Били только меня. Пожалуйста, не надо в больницу. Я не хочу туда! Домой меня отвезите. Пожалуйста. – Куда домой? Ты же видела пожар там. Тушили еще. И тут в моей голове все наконец складывается. Пожар. Мне же некуда возвращаться. Квартира сгорела, и там сейчас даже тряпки не осталось ни одной. Господи. Я осталась ни с чем. У меня нет ничего, даже документов. Горячий болезненный ком подступает к горлу, и, стиснув зубы, я роняю лицо в ладони, отвернувшись от Бакирова к окну. Плачу беззвучно, прячась от него под его же курткой, пока не чувствую тяжелую руку на плече. – Ну все, хорош. Со мной поедешь. Решим, что с тобой делать. *** Она почти не говорила. Скрутившись в три погибели, Ангел сидела в салоне и наотрез отказалась переться в больницу, а значит, я все же успел и ее не отымели там толпой. Вряд ли она бы выжила. Кажется, эти сосунки хотели знатно над ней поиздеваться, так что мои парни теперь будут издеваться над ними. Ангел. Мне казалось, она успокоилась через несколько минут, однако, как только про квартиру ее заикнулся, уронила лицо в ладони и ее хрупкие плечи снова задрожали. Мне же захотелось выругаться в голос, но я сдержался. Девочка и так была напугана теми уродами, да и я тоже постарался, показал себя во всей красе, потому еще сильнее шугать ее желания не было совсем. И если утром я сгорал от злости на Ангела, выгнал ее и не жалел, то сейчас даже злиться уже на нее не мог. Это я виноват. Недоглядел, я должен ее беречь, это моя ошибка. Охренел только, когда понял, что Ангел с какого-то ляда на меня подумала сразу, хотя, конечно, я не знал об этом. Я бы скорее голову Серому отгрыз, чем позволил обидеть ее и уж тем более тем щенкам дать право коснуться девочку своими гнилыми клешнями. Слишком молодая еще, наивная, доверчивая и, конечно, глупая. Выяснять сейчас с Ангелом, какого хрена она вообще поехала с Серым, не хотелось. Я видел ее состояние, и оно было хреновым. Малая молчала, отвернувшись от меня, но я все равно слышал ее всхлипы и судорожное дыхание. И вот как бы и дела мне до нее не должно быть, я мог бы просто высадить ее у ближайшей обочины и поехать дальше, а вот только не мог. Одно только понимание того, что ее еще может кто-то обидеть, просто кипятило кровь. И так вон уже… приехали. Едва вытащили ее. На волоске, блядь, была, на самом краю! Теперь у меня нет совершенно плана, что делать с ней, однако в клуб ее тащить в таком состоянии уж точно не идея, домой опасно, поэтому я везу ее к себе на дачу. Она недалеко за городом, там есть аптечка, а она Ангелу точно пригодится, судя по тому, какое количество ссадин у нее на теле. Доезжаем минут за двадцать, и я вижу, как округляются глаза Ангела, когда она видит дом. – Где мы? – У меня на даче. Открываю дверь, Ангел вылезает, однако ее сильно пошатывает, поэтому я не выдерживаю и подхватываю ее на руки. Тонкая и бледная. Она не отпирается, на этот раз обхватив мою шею рукой, прижалась как котенок ко мне, а мне нравится. Вот так близко когда она, запах ее охренительный, чувствовать ее, держать на руках. Черт, ведет меня уже от нее не слабо, вот только ей сейчас явно не до того. Дрожит все еще, вижу, меня боится, не отошла она еще, дерганая вся, трясется. Оказавшись в доме, ставлю ее на ноги, хотя как раз эти самые ноги ее и не держат. Ангел вся какая-то вялая, то ли заторможена от истерики, то ли ей и правда сильно вьебали по лицу. Последний вариант более реальный, судя по синяку, который уже проступает на нежной коже скулы. Где оставил, там и стоит, как куколка, делай что хочешь с ней. – Сядь сюда. Усаживаю ее на диван. Все так же в своей куртке, которую она держит крепко, до побелевших пальцев. Сам беру стул и сажусь напротив. Что-то, мне кажется, херовая была идея не поехать в больницу. У нее, похоже, сотрясение, и притом нехилое. Ангел спокойно сидит на диване и вот вроде на меня смотрит, уже даже не ревет, но взгляд ее страшный. Такой вымученный, полный горя, отчаяния и беды. Черт возьми. – Тебя не тошнит? – Нет, – отвечает односложно, тихо, сорванным охрипшим голосом. Кричала она, видать. Сильно. Кулаки сами собой сжимаются. И так хочется вернуться, чтобы тех тварей добить самому. Ее красивые яркие зеленые глаза снова наполняются слезами, и я подрываюсь, чтобы не видеть их. Херово дело, вот прям совсем. Иду на кухню. Беру бутылку коньяка и стакан. По пути хватаю аптечку и возвращаюсь. Девочка так и сидит на диване. Не шевелится даже. Смотрит в одну точку. Дышит хрипло, тяжело. Похоже на шок. Твою мать. – На, выпей это. Плескаю ей коньяка на два пальца. Для нее хватит вполне. Надо истерику эту тихую заканчивать уже. Даю ей стакан, но она не реагирует, поэтому хватаю ее руку, своей придавливаю за голову и к губам подношу. Нижняя губа разбита, кровь в уголке уже запеклась. – Пей, Ангел. Одним глотком. Давай! Буквально вливаю в нее этот коньяк, малая сразу же закашливается, и наконец ее взгляд становится осмысленным. – Вы что?! Боже, жжет! – Тихо, дыши. Пройдет сейчас. Судя по реакции, Ангел первый раз пробовала спиртное. Ее лицо тут же немного краснеет, в глазах появляется блеск, и она размыкает губы, жадно хватая воздух. – Зачем вы?! – Анестезия. – У меня не болит ничего. – От шока ты еще не чувствуешь. – У меня нет… нет шока. Щелкаю рукой перед ее лицом. Сидит и даже не моргает. Как статуя застыла. Дышит через раз. – Ага. Я вижу. Девочка все так же сидит солдатом предо мной, а я на колени ее белые смотрю, на слегка выглядывающие из-под моей куртки бедра и синяки, на них уже явно проступающие. – Михаил Александрович, я домой хочу. Пожалуйста, – лепечет, вдруг взглянув мне в глаза, а я не могу смотреть на нее такую. Несчастную, убитую просто горем. – Нельзя. Так, ложись. Давай снимай куртку. – Что? Нет!