Бакиров на миг останавливается и сканирует меня взглядом. Безумным, злым, и я вижу, как у него на виске аж вена вздулась от напряжения. Резко руку мою от себя отрывает, будто испачкался. Мною. Между нами ток. Оголенный нерв у обоих без анальгетика. По-живому болит, режет скальпелем душу. – Кто пацанов расстрелял? – Я не знаю, правда, я не вру! Усмехается Бакиров на это страшно. Как зверь дикий скалится, качая головой. Ловлю его взгляд. Нет там больше тепла. Истлело оно, шипами острыми обернулось. Ко мне. – Лучше бы я убил тебя тогда, когда ты впервые пришла ко мне, сразу на месте прихлопнул. Пацаны были бы живы сейчас. Были бы живы! – орет, а я всхлипываю. Ему больно, а мне жутко и тоже больно видеть его таким. Как зверь раненый, жестокий, разъяренный, Бакиров разворачивается и идет на выход, но я еще имею надежду. Ведь то, что было между нами, не стереть уже ничем. – Стой, ты куда? Ты не можешь меня здесь оставить! – Могу. Посиди и подумай над правдой, ведь я все равно ее выбью из тебя, и мне уже похуй, каким образом. – Миша, нет, пожалуйста! Я больше не бегу. Стою только, обхватив себя руками, и понимаю, что я для него теперь не девушка и даже не человек. Предательница. Крыса. – У тебя больше нет права голоса, выбора и желания. Ты предала меня и теперь будешь делать все, что я скажу, пока не сдохнешь! – рычит Бакиров, выходит и закрывает дверь. Поворачивается ключ. Я же не шевелюсь. От слез все расплывается, грудь будто камнем придавили. Он меня запер, точно преступницу, тут, и я даже не представляю, что теперь со мной будет и, главное, как Миша собирается выбивать из меня правду. Вот только где она теперь, правда эта проклятая. Глава 44 – Выпустите меня! Помогите, пожалуйста! Я в кабинете Бакирова уже несколько часов. Сначала из зала доносились какие-то голоса, но после все стихло, и из окна я увидела, что стоящие у клуба несколько черных машин уехали. Бакиров тоже уехал, оставив меня здесь, и я до сих пор не понимаю, как так произошло, в голове просто не укладывается. Вот кажется, только недавно они меня спасли из той квартиры, Миша к себе на дачу привез, помог мне, ласкал меня, любил, и все было хорошо до того момента, пока я не узнала, что по моей вине погибли Хаммер и Фил, Анатолия ранили. И что хуже – Миша в это поверил. Сразу же. В то, что я предала его, тогда когда я бы ни за какие миллионы этого не сделала, только не его, не его друзей. Ни за что, ни за что, слышишь?! Теперь же он запер меня здесь, как в тюрьме, и как я ни пытаюсь отворить эту тяжелую дверь, у меня ничего не получается. Окно слишком высокое, да и решетки на нем стоят. Я не пролезу даже со свой фигуркой. И спустя еще пару часов понимаю, что никто меня отсюда выпускать не собирается. В какой-то момент мне кажется, что Миша просто оставил меня здесь умирать. Чтобы сама сдохла и ему не пришлось марать руки, отчего становится жутко. Проходит еще несколько часов, на улице темнеет, а мне становится хуже. Моя рука. Боль в ней не проходит, и если сразу я ее совсем не чувствовала, то теперь острая боль перелома расползается огнем до локтя, не дает шевелить пальцами и кистью, и я не нахожу здесь ничего, что могло бы послужить хоть какой-то шиной. Нет ни бинтов, ни даже книги, которую я бы могла приложить к руке, чтобы ее зафиксировать. Я босая. На мне одна лишь длинная футболка, и то с плеча Бакирова. Мой рюкзак, кажется, так и остался в машине, которая взорвалась, а значит, у меня совсем нет вещей, документов, нет ничего больше. Сегодня я могла умереть, но Миша не позволил, и я не знаю, почему он это сделал. Почему выкинул меня из машины, снова спас, ведь теперь я предательница для него, и он ненавидит меня, а еще я понимаю, что этот Тураев охотится на Мишу, и от этого мое сердце сжимается от ужаса. Опускаюсь на пол у двери. Тарабанила ее последние пару часов, пока силы не закончились. Прижимаю руку к себе. Болит, боже, как же больно! Где-то на фоне мелькает мысль, что сегодня десятое июня и у меня должны быть вступительные экзамены, которые, конечно, я пропустила, а значит, моя мечта стать врачом уже похоронена под тонной земли. Я ничего не успела, не смогла поступить, не сумела выполнить обещание, данное маме. Даже квартиру и ту не смогла уберечь, и теперь я ничем не лучше самого обычного уличного бомжа. Одна только разница: бездомные никому не нужны, а меня теперь ненавидит криминальный авторитет города, и вот-вот он вернется, чтобы, наверное, меня добить. – Помогите… Откройте дверь! Мне нужен анальгетик! Помогите, пожалуйста, ну хоть кто-нибудь! Здоровой рукой еще пытаюсь стучать в дверь, но никто не реагирует, и я оставляю эти глупые попытки. Наверняка Бакиров приказал никому не открывать, да и ключи только у него, как и, собственно, моя жизнь теперь. Не знаю, в какой момент я проваливаюсь в болезненную дремоту, скрутившись на диване, но резко вскакиваю, когда звенят ключи и распахивается дверь, а в ней он стоит. Мой страшный любимый бандит. Бакиров. В брюках, черной, расстегнутой на груди рубашке и сверкающих кожаных туфлях. Еще более мрачный, чем был с утра, глаза его черные, на половине лица от ссадин и порезов запеклась кровь. Я вижу его прекрасно, мужчина включает свет, заставляя меня зажмуриться. – Ты пришел… Осторожно поднимаюсь, опуская руку: не хочу, чтобы видел. Не до этого сейчас. Бросаю взгляд на часы. Два ночи. Из зала ни звука – кажется, мы в клубе одни, и от этого становится страшно. Мне никто не поможет. Я осталась наедине с мужчиной, который меня ненавидит, который считает меня предательницей. Как завороженная смотрю, как Миша проходит внутрь кабинета, а затем закрывает дверь на ключ. Изнутри. Сглатываю подкатывающий к горлу ком. Нужно быть сильной и уверенной, иначе живой я отсюда не выйду. – Зачем ты закрыл дверь на ключ? – спрашиваю и отчетливо улавливаю, как дрожит мой голос, хоть я и пытаюсь это скрыть. Не отвечает, игнорирует, наступая на меня, а я бояться начинаю, так как глаза Бакирова стеклянные сейчас, потемневшие, как у дьявола, и мне смотреть страшно. Впервые так с ним. Как на ножах. – Ты вспомнила детали, девочка? – Нет. Я уже говорила тебе, что ничего не знаю! Медленно пячусь назад, Бакиров наступает на меня, пока я не упираюсь спиной в стену. Бежать некуда. Бандит загнал меня в угол, как волк кролика. В жилах при этом кровь стынет, когда он тянется огромными татуированными руками к пряжке черного кожаного ремня и расстегивает его. Вынимает из брюк и, сложив ремень вдвое, крепко сжимает в ладони. – Что… что ты делаешь? – Беседовать будем. *** За секунду мое бедное сердце ускоряется до предела. Бакиров, как дикий медведь, зажал меня у стены, и мне не сбежать от него. Нет ни единого шанса. – Говори. Правду, – басит, смотря на меня с высоты своего роста в упор темными карими глазами. Холодными, бандитскими, такими опасно красивыми. Жестко, без капли нежности смотрит, как никогда раньше. – Я ничего не знаю! Поверь мне, Миша, пожалуйста! Усмехается, но это не улыбка, а какой-то оскал. Пренебрежительный, злой, опасный. – Еще раз мне соврешь, будешь реветь. Обещаю. Я хочу услышать правду, мышка. Как часто сдавала нас Архипову, как слушала все и, главное, за какой хуй ты продалась? Бакиров не кричит, но от его тона я почему-то дрожать начинаю. Мы здесь одни, у меня нет защиты, а у него в руке поблескивает черный кожаный ремень с увесистой металлической пряжкой. – Миша, пожалуйста… Застываю на полуслове, потому что он уже очень близко и он опасен. Бакиров со мной не играет, я вижу это по его холодным глазам, напряженной спине, жестокому ледяному взгляду. Вздрагиваю, когда чувствую холодную кожу ремня, которой Бакиров проводит по моим голым коленям, медленно поднимаясь к бедрам, задирая футболку выше. – Я пацанов хоронил сегодня. Ямы копал, а после землю бросал на гробы тех, с кем делил последний кусок хлеба когда-то. Братьев своих. А теперь их нет, и они никогда не встанут больше. Благодаря тебе. – Мне очень жаль их, правда! Я не хотела всего этого! Я не знала, что так будет, клянусь, я не виновата! – пытаюсь достучаться до него, но Бакиров, как стена, непробиваемый. Он мне не верит. Совсем. Как зверь дикий только смотрит на меня, тяжело дыша. Его глаза красные, блестящие, и я вижу, насколько сильно он зол. На меня. – В последнее время одни только похороны у нас, не заметила? Серый, Фил, Хаммер. Тоха, похоже, следующим будет. – Серый тоже умер? Боже… – Да, представь себе. В больнице сдох. Об подушку задохнулся. Савелий тоже сдох, хоть его и не жалко, зато теперь папаша его Тур объявил на меня охоту. Заебись дела, да? Скажи мне одно, девочка. Чего тебе не хватало? Ты захотела быстро подняться. Что тебе Архипов обещал? Или ты его иначе обслуживала? Подумать я не успеваю, замахиваюсь и врезаю пощечину Бакирову здоровой рукой, только после понимая, что сделала огромную ошибку. – А-а! Точно разъяренный зверь, Бакиров одним махом хватает меня за горло и разворачивает, тащит к столу, заставляя опереться о него локтями. Прогибает меня, больно надавив на шею, отчего я невольно упираюсь щекой в холодное дерево. Миша очень силен, а у меня сломана рука и нет ни шанса на оправдание. Есть только сердце, которое еще стучит. Истерично, заставляя быстро хватать ртом воздух. Он не сделает мне больно, он никогда так не делал, он всегда меня защищал, всегда… Боль в руке при этом адская, но я даже не думаю скулить. Знаю, это только сильнее выбесит бандита. – Пусти, мне больно! – Хватит играть, сука! Пацанов не менты расстреляли, а кто-то еще. Скажи кто, на кого работает Архипов, говори, блядь, на кого! – Не знаю, мне больно, пусти! Пытаюсь встать, но он не дает. С силой прижимает меня к столу огромной рукой, и, как я ни стараюсь быть спокойной, это уже вообще не работает, так как я понимаю, что Бакиров меня здесь просто убьет. Я ничто больше для него: не протеже, не Ангел, не девочка, не даже полотерка. Я просто… его предательница.