В голове быстро все раскладывается по полочкам. Савелий был сыном Тураева, врага Миши, а если это так и он умер… Тур охоту открыл на Бакирова, и он не остановится, пока не убьет его. Он в опасности. – Миша, я ничего не знаю! Я не вру, все не так, как кажется. – Я тебя кончу здесь, скажи мне правду! – рычит своим низким бархатным голосом, а я застываю от ужаса, когда Бакиров задирает на мне футболку, с легкостью разрывает на мне трусы, которые тряпкой валятся к ногам, а после я чувствую его. Кожаный ремень голой попой. Он не бьет, проводит лишь холодной металлической пряжкой по нежной коже, заставляя содрогаться от ужаса. – Я не сдавала… не сдавала. – Правду. Я хочу услышать правду! – А-а-а-ай! Первый шлепок по попе, и я громко вскрикиваю. Он болезненный, хлесткий, такой жгучий. Бакиров ударил меня им больно, с силой, наверняка оставляя следы. – Говори, сука! – Я никогда бы не посмела! Вы были уже мне как семья тут все! Я не знаю, как те деньги попали в мой рюкзак! Не знаю, почему Архипов мне позвонил, не знаю! Второй удар по попе, и у меня все же выступают слезы. Больно, да, но больше даже обидно. Он мне не верит. Совсем! Бакиров мне не доверяет, он своим друзьям только доверял, которые уже лежат в земле, а я как была девочкой со стороны, так, видно, ею и осталась. Белая ворона, полотерка, но не любимая, которой можно верить. Вздрагиваю, когда чувствую, как Бакиров рукой по волосам моим проводит, откидывая их через плечо, после чего одним рывком стягивает с меня футболку, бросая ее на пол. Его низкий голос как рычание разливается по кабинету, заставляя меня дрожать от ужаса и боли. За него, за нас, за то, что все так рушится прямо у меня на глазах, и я ничего не могу с этим поделать. Теперь я стою совершенно голая перед ним, беззащитная, слабая и презираемая, как грязь. Начинаю дрожать. Я боюсь Бакирова. Я никогда раньше не видела его таким расстроенным. – Я тебе доверял, Ангел! Я тебя обожал, своей уже считал, оберегал, как самый ценный цветок, а ты меня предала! Предала, сука, ты нас всех погубила! Последний шанс, крыса. Говори! Аж подпрыгиваю, когда он со всей дури врезает ремнем по столу рядом со мной, отчего тот аж скрипит. – Я не виновата… Это правда. Правда, – я не кричу, не плачу больше даже, я просто крепко сжимаю зубы и терплю. Тело пробирает крупная дрожь. Кажется, я сегодня умру. – Ты сделала свой выбор, – говорит бандит, и я чувствую третий удар по попе, кажется, уже до мяса. Больно. Меня никогда так не били, даже те сволочи тогда и то были более спокойными. Они глумились надо мной, а Бакиров меня наказывает. С силой, не жалея, вот только я понимаю, что если сейчас начну противиться, то не выйду отсюда живой. Миша меня просто по стенке размажет, он уже это делает. Следующий четвертый, пятый и шестой удары уже какие-то смазанные, потому что я перестаю плакать. У меня почему-то начинает кружиться голова, во рту становится сухо, и темнеет перед глазами. Боль в руке все больше распространяется в плечо, и я стараюсь лишний раз не шевелиться. Бакиров стоит сзади, а я вижу только, как сильно дрожат мои пальцы, которыми я пытаюсь ухватиться за стол. Он тяжело дышит, опасно, как бешеный медведь. Он мне не верит. Ни единому слову, а я не знаю уже, как доказать, что я невиновна. Все против меня, и особенно личный номер Архипова, который мне сам позвонил. В какой-то момент Бакиров останавливается. Я дергаюсь, когда ощущаю, как ремень ложится мне на шею и затягивается. Медленно, все туже с каждой секундой. Глава 45 Я всегда думала, что люди хорошие. Все люди, но это не так. Миша опасный жестокий бандит, и он всегда таким был, а я лишь глупая влюбленная девочка, розовые очки которой уже врезаются мне в глаза. – Ноги раздвинь. Бакиров просовывает колено мне между ног, а я вздрагиваю. От его наэлектризованной близости, жестокости и ужаса, парализующего все мое тело. – Не надо со мной так! Не ломай меня! Не убивай нас, Миша! Не убивай то, что есть между нами. Я… не хочу. Так, – голос срывается. Я хочу его, но только не так. Без ласки и нежности, использовать просто как ненужную куклу тогда, когда он этого захотел. – Тебя никто не спрашивает. Теперь ты будешь делать то, что я скажу! Или это сделают парни, которые сейчас в зале ждут своей очереди. – Нет, нет! Я не верю в то, что слышу, это все кажется каким-то страшным сном, кошмаром, в который я попала. Он меня не слышит, не хочет слышать, не желает верить ни единому моему слову. – Миша, пожалуйста. Не надо… – Молчать! Рот закрыла! Быстро затыкаюсь. Я знаю, что Бакиров не шутит. Он всегда правду в лоб рубит, какой бы она ни была. Я практически лежу на столе. Босыми носочками едва касаюсь пола. Бакиров сзади стоит, не дает и шагу сделать, зажал меня, просто как тростинку. Ремень на моей шее сковывает движения. Он не душит меня, но держит стальной хваткой, как суку на поводке. Его суку. Чувствую, что меня как-то лихорадит. Тяжело дышать, а перед глазами то и дело расплываются темные круги. Я ничего не ела сутки, но это все неважно, когда я уже на краю, на самой пропасти стою, а внизу острые копья торчат, и я вот-вот упаду на них со всей дури. Сломанная рука ноет, отдает разрядами в плечо, но я не придаю этому значения. Мне страшно, и страх этот такой сильный, что мешает дышать, сковывает легкие обручем, заставляя жадно хватать воздух ртом. Мне никто не поможет, тот, кто меня всегда защищал и спасал, теперь разочарован во мне и ненавидит меня. Миша меня ненавидит, и я чувствую, как уже от этого мое сердце разрывается от боли. Я сама виновата. Я пришла к нему сама одиноким перепуганным ребенком. Не в милицию я обратилась за помощью, нет. Я пошла к опасному бандиту, и вот теперь моя расплата. Вздрагиваю, когда чувствую огромную теплую ладонь Бакирова на груди, талии, на уже онемевшей от боли попе, а затем и на промежности. То, как он сейчас меня касается, – это небо и земля по сравнению с тем, как касался день назад. Не нежно больше, нет. Теперь Миша прикасается ко мне не как к девушке любимой. Даже не как к человеку. Как вещь берет свою, бесправную куклу, ненавидимую предательницу, крысу. Секунды режут по нервам, я не шевелюсь в его руках. Что-то звенит, Бакиров расстегивает ширинку, а я хватаю воздух ртом. Миша никогда не был ко мне жесток, он всегда оберегал меня, но не теперь, когда я вижу только ненависть к себе в его глазах. Мой жалобный крик разрывает тишину: – Не надо! Раз уж ненавидишь, так лучше убей… Убей меня! Забей до смерти, но не ломай, пожалуйста, не ломай меня! – Ты сдохнешь, когда я захочу, – рычит, и я стискиваю зубы, когда Бакиров проводит огромной твердой головкой члена по моей голой промежности. Чертыхается и зачем-то смачивает мои нежные складочки слюной, увлажняя. Я же даже не шевелюсь, каждая клетка натягивается до предела. Такого ужаса я не испытывала никогда. Закусываю до крови губу, чтобы не реветь в голос. Не буду слабой! Не покажу этого больше! Хочет мстить – пусть мстит. Но криков моих не услышит! – А-а-ай! – все же не могу смолчать, когда он входит в меня, из горла все равно стон вырывается. Не удовольствия – боли, потому что у Бакирова большой член, а я совершенно неподготовленная, сухая, пусть даже он и смочил меня. Он входит без подготовки, сразу на всю длину таранит. Чтобы не упасть, мне приходится сильнее лечь на стол. Стиснуть до боли зубы, сжать кулаки. Ногтями впиться в кожу до крови. Чувствую, как натягиваются стенки. Не знаю даже, предохраняется ли он. Наверное, нет. Зачем? Предательница ничего не чувствует, сойдет и так. Внизу все дико жжет, больно, я к нему не привыкла, но я не плачу и не прошу остановиться. Просила уже, ему просто все равно. Пусть верит уже, во что хочет. Пусть ломает, только пусть потом добьет меня, ведь я и так уже мертва. Мне страшно. Я не видела еще никогда Бакирова таким жестоким и расстроенным одновременно, озверевшим, диким, не знающим пощады даже для меня. Он словно зверь, он никому не верит, кроме своих, а я предала его доверие и за это буду расплачиваться, пока не умру. До последнего вздоха. Я всего лишь девочка, а не его друг. Я никто, ничто для него, просто кусок мяса, и понимание этого просто рвет на куски, режет, ломает кости. От сковавшего все тело ужаса боюсь сделать лишнее движение. Миша сразу начинает двигаться, одной рукой натягивая ремень на моей шее, а второй крепко держа меня за талию. Он не любит, нет. Он ненавидит меня сейчас и берет быстро и так сильно, ритмично, особо не церемонясь. Вовсе не так, как тогда ночью, когда долго ласкал меня, распалял, целовал так, что у меня бабочки не то что порхали, они бились в моем животе в сладком экстазе. Миша любил меня тогда точно, да и я сама текла от него, хотела. Просила. Теперь же терплю. Мне больно. Сказка кончилась, и я лишаюсь своих детских иллюзий, которые в этот самый момент покрываются кривыми трещинами, осыпаются острыми осколками стекла, врезаясь прямо мне в сердце. Я уже падаю, приземляясь на острые копья, которые прокалывают мое сердце, точно ядовитые шипы. У Бакирова огромный член, и кажется, он меня скоро им прикончит, разорвет на куски, порвет меня. Это длится несколько минут. Миша стоит сзади, жестко таранит мое тело, отчего с каждым толчком я больно вбиваюсь в стол бедрами. Он не бьет меня, но и не ласкает. Как куколку свою берет. Трахает как зверь. Похотливо, развязно, так по-взрослому, без прикрас. Не целует совсем, не гладит даже. Рычит, заставляет дрожать и до крови прикусить щеку изнутри, чтобы не застонать и не захныкать от обиды в голос. Я же не шевелюсь, не противлюсь совсем. Я просто стараюсь дышать при его ритмичных, таких сильных движениях. Пусть делает, что хочет, я и так уже мертва. Бакиров прямо сейчас уничтожает эту нежность между нами, с корнем просто вырывает, топчет, как цветок! Мой трепет к нему убивает, калечит, разбивает на атомы, и я чувствую, как сильно он меня ненавидит сейчас. Огонь между ног в какой-то момент начинает быть очень сильным, боль сменяется чем-то еще, запретным, острым, тягучим, ядовитым, но я не издаю ни звука. Не застону, не заплачу, не попрошу остановиться. Чувствую только, что я умираю. Он меня этим убивает. Физически, морально – как угодно. Ломает, берет как вещь, как игрушку, не нужную никому крысу. Миша очень силен. Ремень на моей шее затянут до предела, и даже если бы я и попыталась вырваться, ничего бы не вышло. Он бы меня просто задавил, воздух бы тут же кончился. Зверь – вот он кто, жестокий и беспощадный, не умеющий доверять, прощать, не знающий, что такое ласка. Он меня крепко зафиксировал и ритмично входит до предела, стоя сзади, а я лишь судорожно дышу, понимая, что с каждым его толчком мне становится хуже.