Мне как-то дурно становится, очень горячо, в животе нет трепета, но есть сильное напряжение и немного боли от новой, для меня неизведанной позы, но в душе боль в сто крат сильнее. Она потрескалась и истекает кровью. С каждым его сильным толчком вбивается в меня как ржавый гвоздь, раздирает на куски. Хочется плакать, но слез нет. Губы искусанные только распахиваю, стараясь еще устоять на ногах. Вот она – моя первая и единственная любовь. В виде озверевшего от горя мужчины, который меня не слышит, который не хочет меня слышать, которому все равно. Я думала, что любовь – это всегда красиво, нежно, ласково, но, видно, только не со мной. Моя любовь страшная, жестокая, беспощадная, она меня убивает, он меня убивает своим неверием, разрезая сердце наживую, вспаривая его и превращая в жалкие куски мяса. В какой-то момент я чувствую, что Миша вышел из меня, горячая сперма брызнула на спину, которую он чем-то стер. Он убирает ремень с моей шеи, грязно отборно матерится, а я лишь ловлю мурашки перед глазами. Слышу за спиной, как Бакиров заправляет рубашку, застегивает тот проклятый ремень. И вот вроде бы дышать мне уже проще, ничего не мешает, однако, как только я со стола поднимаюсь и хочу отползти от него, ноги совсем меня не держат. Как ватные стали, онемели так же, как и мои пальцы, все мое тело. Я не могу попросить Мишу о помощи, так как знаю, что ему все равно. При этом у меня почему-то все резко плывет перед глазами, боль в руке на этот раз ударяет прямо в голову, картинка становится черной, и я падаю на пол. Наконец-то. Умерла. Он не добил меня. Я сама. Хочу этого теперь. Сильно. Глава 46 Я должен был ее пристрелить. Сразу, как только узнал, что Ангел оказалась крысой, но не смог. Ни через час, ни через сутки. Теперь все складывается в пазл, и я понимаю, почему последний год у нас периодически срывались поставки, кто слушал и шептал Архипову обо всех, сука, новостях. Она, эта девочка-Ангел. Невинная, тихая, упрямая. Она оказалась подставной крысой, ядовитой змеей, которую я пригрел на груди. Которую оберегал я сам, парни мои стерегли. Оберегали, блядь, уже все, как хрупкий цветок, а теперь я хороню тех, с кем выживал когда-то на улице. Я не еду поминать пацанов после похорон. Я еду к ней ночью. За правдой иду и нахожу куклу там же, где и оставил в своем кабинете. Я ее закрывал там, потому что ее бы прирезали еще до моего прихода. Крыс никто не любит, их убивают, притом сразу же, и на Ангела уже была охота. Желающих десятки, пацанов знали все. Хаммеру было 34, Филу 33. Они еще толком не жили. Они, блядь, еще не успели ни хрена пожить. Ангел мой. Моя красивая ласковая предательница. Она резко вскакивает с дивана, смотрит на меня во все глаза испуганно, и впервые мне похуй на это. На ее чувства, наигранно дрожащие руки, на ее страхи. Мне хочется выдрать себе глаза и закрыть уши, чтобы не слышать ее нежного голоса, не видеть испуганных глаз. Из-за этой змеи пацаны лежат в земле, Тоха под аппаратами на волосок от смерти, так что да, девочка, бойся меня и лучше сразу скажи правду. Я ожидаю, что Ангел расколется, как только увидит ремень у меня в руке. Ее глазища изумрудные становятся еще больше, зрачки расширяются, и кукла пятится назад. Ну, давай же, расскажи все, что знаешь, но и тогда малая молчит, играя в незнайку, чем просто выводит из себя. Я бы мог отрезать ей по одному пальцы, вырвать язык или просто придушить как суку, но я не делаю этого. Не так, не с ней, не после всего. Словно шанс ей даю последний, ненавидя уже сам себя за это. Разговора не получается, и вскоре я чувствую от нее хлесткую пощечину, после чего у меня спускаются на хуй просто тормоза. Я тяну ее к столу, раздеваю догола и порю ремнем до мяса, но даже тогда Ангел молчит. Эта лживая сука ни хрена не признается, тогда как ее задница уже вся красная, до крови разодрана, и я не вкуриваю, какого черта она все еще молчит. Кого оберегает, неужели Архипов так ее прикормил? Я не знаю этого, но теперь мне уже похуй на это. Уже слишком поздно, и я мог бы придушить эту тварь сейчас, если бы так сильно, до невозможности просто не захотел себе. Я никогда не брал девок силой. В этом не было никакой необходимости. Обычно она сами дырки подставляли, но с ней получается иначе. Ангел – она, блядь, смотрит на меня своими невинными глазами, тогда как я уже знаю, что под этой маской сидит змея. Я ненавижу ее. Презираю, я хочу ее уничтожить. И просто я ее хочу. Как проклятый зависимый ублюдок, зверь, хочу эту сучку себе, понимая, что это вовсе не девочка невинная. Все это была игра, ее идеальная игра чертовой актрисы, и, похоже, она даже не любила меня. Архипов, видно, пел ей, чтобы Ангел притворялась предо мной, чтобы играла в любовь, тогда как меня уже самого нехило повело от нее, пробрало до костей, ударило под самый дых до боли. Я ей верил, я, блядь, ей доверял, оберегал от самого себя… баран. Это молодая продажная тварь, готовая за кусок бабла пустить людей под пули. Сука, я едва сдерживаюсь, чтобы не задавить ее своим же ремнем! Ангел. Она все такая же лакомая, нежная, как и сутки назад. Одна только разница: тогда я боялся ей сделать больно, боялся обидеть, напугать, а теперь нет. Теперь она моя вещь, моя маленькая мышка, с которой я могу делать все, что захочу, а хочу я ее, и только. Я ожидаю, что Ангел начнет вырываться, однако, на удивление, она стоит спокойно. Не дергается, не ревет. Просит только не ломать, тогда как я хочу ее сломать. Я хочу этого сейчас больше всего на свете. Чтобы ей было так же больно, как и мне сейчас. Чтобы она горела вместе со мной, ведь я сам уже захлебываюсь от этой боли. Агония, безумие, гнев. Ощущение такое, что ногой кто-то давит в грудь до боли, мне нечем дышать, мой контроль сносит на хрен, я себя отпускаю по полной и практически не контролирую то, что делаю. Перед глазами только красные вспышки, ее голое дрожащее тело, выступившие капли крови на заднице, ремень в моих руках и адский стояк на эту девчонку-крысу, которая предала. Касаюсь ее, дурею, все тот же запах. Нежная, какая же нежная она. Ангел застывает, молчит и просто тяжело дышит. Она сухая, как, блядь, пустыня, внизу. Вовсе не такая, как тогда была подо мной в первый раз. Сейчас мышка трясется, потому приходится ее смочить. Не хочу драть на сухую, ведь иначе она сдохнет быстрее, чем нужно мне. Это чувство ненависти, оно сжирает меня, заставляя проклинать себя за слабость. За то, что эта девка еще живая и, что хуже, я не могу ее так просто убить. Она словно вросла в меня, выпустила свои когти и держит, держит так, что я скорее сам сдохну, чем задавлю ее. Ангел молчит. Даже после того, как я въебал ей несколько раз ремнем по жопе, молчит и не вспоминает, кому и что сдавала. Проклятая крыса держит язык за зубами, тогда как любой другой бы уже давно мне все выложил подчистую. Ярость огнем разливается по венам. Кого она оберегает, неужели Архипов так ее прикормил? Когда? Я не знаю этого, но теперь мне уже похуй. Уже слишком поздно, и я мог бы придушить эту тварь сейчас, если бы так сильно, до невозможности просто не захотел ее себе. Взять, коснуться, вдохнуть нежный яблочный запах, почувствовать, как член встает просто дыбом от нее. От нее одной только. Так давно, так давно и сильно хотел ее, оберегал, чтобы теперь, блядь, поломать, оттрахать просто как зверь. Чувствую ли я себя в этот момент таким же подонком, как те сосунки на квартире? Нет, конечно. Я хуже, гораздо хуже, потому что они еще были детьми и не знали толком, что с ней делать, а я знаю. И делаю. Я беру свое. По праву. Ангел пищит, когда я в нее вхожу, но больше не произносит ни звука. Я трахаю ее сзади, особенно не сдерживаясь, кайфуя от ее охренительно узкой, почти девственной промежности. Я ненавижу ее сейчас. Я ненавижу себя за то, что как проклятый хочу поцеловать Ангела и сам себе не разрешаю. Боже, я бы мог ее обожать, беречь и дальше, если бы она меня не предала! Теперь же я отпускаю себя, трахаю ее на полную, не боясь сделать девчонке больно, и, конечно делаю, беря ее жестко, как зверь. Она слабая и мелкая, такая хрупкая, что мне стоит чуть сильнее надавить на ее шею – и она сломается, но я не могу сжать руку. Я просто держу ее, стоя сзади и ненавидя ее за нежное тело, яблочный запах, который ударяет мне прямо в голову, заставляя ее хотеть еще сильнее. Намного сильнее, до искр из глаз, до хруста в костях. Я кончаю через несколько минут, не в силах больше сдерживаться. Она горячая вся, почему-то слишком горячая сейчас. Тело ее как огненное стало, сжалась вся, я слышал только, как она тяжело дышит. Как только вытираю ее и убираю ремень, Ангел поднимается со стола, и я замечаю, что она бледная. Не зареванная, не напуганная, она просто дико бледная. Как стена, даже губы ее белые, и она смотрит куда-то мимо меня, почему-то прижимая к себе дрожащую правую руку. Мне кажется, что она снова играет, но играть так невозможно. Ангел падает как подкошенная через секунду на пол, и я едва успеваю ее подхватить. Она совсем не шевелится, волосы длинные рассыпаются у меня на руках, ее глаза закрыты. Мне никогда в жизни не было страшно, но в этот момент от ужаса сжимается все внутри, ведь я замечаю, что она не дышит. Совсем. – Алло, Игорь… приедь в клуб. Я… я девочку убил. *** – Ангел, приди в себя! Маленькая моя! Ангел мой! Открой глаза! Тормошу ее, но моя предательница не шевелится. Как вырубило ее, блядь. Ресницы только трепещут русые, волосы разметались по плечам, губы искусанные до крови. Вижу у нее красный след на шее. От ремня. Моего. Я едва ее не задушил там у стола, когда трахал. Проклятье. Проверяю пульс. Едва тикает, сама Ангел белая уже просто, на правом запястье ее замечаю тонкую синюю полосу, а еще нехилый отек. Перелом. Мать его! Как, блядь? Я ее не трогал за руку… Машина. Она упала тогда, я не заметил, что руку сломала, Ангел почти сутки так просидела с переломом, блядь. Я не видел, не хотел видеть. Как Ангел не орала от боли там на столе, пока я ее трахал, терпела. Сука… Подхватываю ее на руки, укладываю на диван. Она как кукла безвольная, сломанная мной, легкая, как перо, тонкая. Горечь внутри разъедает до сердца. Почему ты предала меня, ну почему, девочка?! Я тебя бы и дальше оберегал, пылинки бы сдувал, охранял и дальше! Хочется орать, крушить все вокруг, но сначала она. Не дам сдохнуть так просто, не позволю, пока за все мне не ответит. Вызываю знакомого врача прямо среди ночи, так как Ангел не приходит в себя сама. Игорь приезжает через тридцать минут. За это время натягиваю ей футболку обратно, но Ангел не шевелится. Еще более горячая только вся стала, с рукой совсем беда, проклятье! А я еще и по заднице ее отхлестал. До крови, блядь! Моя нежная предательница, что ты со мной сделала, всех демонов вывела моих на парад. Для тебя. Игорь осматривает Ангела при мне, тогда как я не знаю уже, что чувствовать. Лучше бы пристрелил ее, и все! Согласился бы на предложение Стаса. Убрать крысу по-тихому, они бы сами все сделали, а я не смог ее отдать. Не согласился, к ней приперся. Сам правду выбивать – выбил, мать ее. Чуть девку не угробил. Ни хера она не сказала, не призналась ни в чем, как сильно я ее ни лупил тем гребаным ремнем, ни трахал ее как зверь, не сказала! – Что с ней? Что-о-о?! – Давление упало, сознание потеряла. В ноге стекло было, сломана рука в запястье. Терпела, видать, долго. Похоже на болевой шок. Организм отказался работать. – Блядь. Почини, почини ее! – Успокойся, Бакир, делаю что надо. Ты сам-то как? Жутко просто выглядишь. А ну, посмотри на меня. Игорь подходит, светит мне фонарем в глаза, тогда как я едва держусь сам, чтобы не упасть. – Нормально. Нормально мне… Отвали. Смотрю на свои руки: дрожат, все мелькает перед глазами, трясет всего дико. Что я делаю… что? Смотрю на малую. Лежит полутрупом на моем диване, тогда как я ни хрена не понимаю, как она молчала со сломанной рукой. Все это время. Даже не подала виду, а я не заметил. Не хотел замечать. – Я вколол ей обезболивающее. Ногу обработал, стекло вытащил. Я не знаю, что тут случилось, но думаю, хорошо бы к гинекологу, судя по ссадинам на бедрах. Руку сейчас зафиксирую, наложу шину временную. Очнется, но в больницу все равно надо, гипс нормальный наложить обязательно на перелом. Поехать с вами? – Нет. Нельзя. Охота на нас. Положат, как только выйдем отсюда. Утром приедь по-тихому. Возьми своих, здесь гипс наложите. Я оплачу все, что надо. – Понял, хорошо. Даю “спасибо” в карман, ну и за молчание тоже. Игорь уезжает, а я выхожу на улицу. В клубе, кроме нас, никого. Отпустил всех после похорон, думал, свихнусь там пацанов хоронить в соседних могилах. Алена сознание потеряла, когда Хаммера в гробу увидела. Да и мне самому херово стало. Все уже в жизни видел, но это было жутко. Своих хоронить страшно. Я стоял рядом с могилой Хаммера и понимал, что это я должен был лежать на его месте. Он меня подменил на поставке, а теперь будет гнить в земле. Люды на похоронах не было, от Тохи не отходит. Боится. Беременная. Призналась сегодня.