Поставил охрану к ним. Сторожат. На себя уже похуй. Я жду Тураева, жду его пешек, но он медлит. Он знает, что я первым нападу и мы сами уже его ищем, как и тех, кто расстрелял парней. Архипова тоже ищем, но он как в воду, сука, канул, но я знаю, что, если поймаю его, узнаю, кто парней положил. Знал бы раньше, что ему Ангел докладывает все, свернул бы ему шею сразу. Гнилая продажная ментовская тварь, прикрывающаяся погонами. Смотрю на небо. Сумерки рассасываются, светает уже. Заебись ночь получилась. Закуриваю, стоя на крыльце клуба, нервно затягиваясь сигаретой. Внутри все жжет, как только вспоминаю, что я творил с Ангелом сегодня, хочется орать в голос, но я так и не узнал правду. Она не сказала, до последнего, блядь, молчала. В этот момент я уже не знаю, кого ненавижу больше. Эту девочку-предательницу, которую оберегал как самое ценное последние два года, или уже самого себя за то, что сделал с ней. Глава 47 Медленно открываю глаза и только через несколько секунд понимаю, что я не дома и это все не страшный сон. В окно бьет яркий свет, уже утро, а я лежу на черном кожаном диване в кабинете Бакирова. Все еще живая, хотя уже молилась, чтобы нет. Чтобы больше не видеть ненависти в глазах того, кого любила и люблю. Безмерно и непостижимо. Даже теперь, ненавидя и будучи ненавидимая им, люблю. Люблю так, как никогда и никого в жизни не любила, и кажется, это меня погубит. Полотерка, предательница, крыса. Кто еще я для него? Ах, забыла. Собственность, сука без права голоса. В кабинете я одна. Дверь, конечно, заперта. Машинально прикладываю руку к груди. Она так сильно болела ночью, что я уже даже шевелить ею не могла. И теперь не могу, потому что она в забинтованной шине, но хуже другое: я привязана. За эту самую руку! Каким-то ремнем, простирающимся к батарее у дивана, и это быстро заставляет подняться на ноги, однако сделать даже шаг не могу. Сволочь. Бакиров меня, как собаку, меня привязал, господи! Ноги мои, кстати, тоже перебинтованы, однако я не помню ничего из этого, совсем… На мне футболка та самая, однако трусов нет. Миша их разорвал, перед тем как… попользовать предательницу, казнить, пытать – или как это называется. Не знаю даже. Помню только, что мне было очень страшно, больно и я терпела эту жестокость к себе. Молилась, чтобы он уже добил меня поскорее, но Миша не добивал, а потом, кажется, я просто потеряла сознание. В груди расползается ядовитая сильная боль. Задевает нервы, таранит растрескавшееся сердце до крови. До хрипоты уже. Что было ночью после… Что они делали со мной, исполнил ли Миша свое обещание отыметь меня толпой? Отдал ли своим парням, как обещал, я не знаю. Он всегда правду говорит, а значит, отдал. Они все… все это сделали со мной, и теперь я уже не восстановлюсь. Я уже мертва, мне не надо было сегодня просыпаться. Чувствую, что между ног немного саднит, и, подняв футболку, я оборачиваюсь и краем глаза замечаю, что попа красная, кое-где синяя, содрана до мяса. Это следы от ремня. Его ремня. Как я оказалась на диване, что бандиты творили со мной после? Не помню, я уже ничего не понимаю, и особенно то, почему Бакиров ночью меня не добил. Он ведь так сильно хотел этого, и кажется, так было бы правильно. Дергаю перебинтованной рукой этот жуткий ремень. Боже, он меня, что ли, как собаку, на привязь посадил? За что… неужели не верит мне до сих пор? Нет. Миша никому не верит, кроме себя, мне тоже долго не верил, и я боялась именно такой его реакции. Пытаюсь высвободиться от ремня. Не получается, и тогда я начинаю нервничать. Истошно дергаю рукой, но понимаю, что в этом нет толку. Я не могу разорвать ремень, а шину… могу, ведь рука не зафиксирована полностью, на нее лишь наложена тугая повязка. Я быстро нахожу край бинта и разматываю его, осторожно вынимаю руку из шины, всхлипывая от жуткой острой боли. – А-ай-ай! – шиплю, слезы наворачиваются на глаза, когда сломанное запястье практически безвольно повисает у меня, вызывая острую боль, но лучше так, чем на привязи сидеть у него. Не стану, ни за что не стану! Осторожно поднимаюсь, замечая, что сильно кружится голова. Я не ела ничего уже почти двое суток. Чувствую слабость, поэтому иду осторожно, не спеша, согнув руку в локте, крепко прижав к себе. Подхожу к двери. Заперто, конечно. Как зверька меня тут держит, не слушает. Ни одно мое слово не слышит, будто я не достойна. Не достойна ничего! Даже того, чтобы выслушали просто. Бакиров даже не думает меня отпускать. Как он там говорил, буду делать, что он скажет, пока не сдохну? Да, похоже, до этого недолго осталось, учитывая, что ни еды, ни воды здесь нет, а я очень сильно хочу пить, хоть маленькую каплю, но крыса, видно, этого не достойна. Она и чувствовать, наверное, ничего не может и не должна. Бросаю взгляд на часы. Десять утра. В клубе тихо, будто вымерли все. Или еще что-то случилось? А вдруг с Мишей что-то произошло? Вдруг Тураев уже нашел его… нет. Нельзя. Даже думать не могу об этом. В какой-то момент у меня в голове словно складывается пазл. Это же я! Я виновата. Во всем. Я села в машину к Серому, из-за меня Миша приехал на ту квартиру, из-за меня избил Савелия, и тот умер, а после его отец Тураев начал охотиться на Бакирова. Из-за меня нас чуть не взорвали на машине, из-за меня погибли Хаммер и Фил. Слезы ядовитыми дорожками стекают по щекам. Боже, это же я… Я несу смерть! Я и правда виновата во всем. Мужчины погибли, Люда переживает за Анатолия, их свадьба отменилась, Алена потеряла любимого – из-за меня! А теперь и на Бакирова объявлена охота. Из-за меня он может погибнуть. Из-за меня все умирают, а значит, мне самой нет места в этой жизни. С содроганием жду Мишу еще несколько часов, но он не приходит, тогда как я понимаю, что долго так не протяну. Здесь, в его тюрьме, как пленница, как игрушка для забавы, вот только еще одну такую ночь, как сегодня, я больше не вынесу. Вены себе перегрызу, но не смогу я так больше… чтобы делал больно снова. Чтобы они делили тут меня, как общую девку. Это хуже смерти для меня. Подползаю к двери, скребусь в нее. Сил громко звать нет, поэтому получается какое-то тявканье. – Откройте. Прошу… откройте дверь. Никто не подходит, но я не сдаюсь. Знаю, что хоть кто-то в клубе должен быть. Хоть Влад или девочки-официантки. – Помогите, пожалуйста! Стучу по двери еще раз, и, к счастью, вскоре слышу поворот ключа. Отхожу на всякий случай, опасаясь Бакирова, но в дверях Ира стоит. Официантка. – Ира, выпусти, умоляю! – Тише-тише, Лин! – Она смотрит на меня сочувствующе, тогда как мне хочется сдохнуть, меня всю трясет, и я даже плакать не могу от боли в руке. – Боже, что он сделал с тобой! Сейчас. Давай быстро, идем! Ира оглядывается, но за здоровую руку меня берет, помогает выйти. – Спасибо, спасибо тебе! – благодарю ее, когда Ира выводит меня к черному входу. – На, вызови такси, домой доберешься. Уходи отсюда. Быстро! Сует мне пару купюр прямо в руки и какой-то телефон, открывает входную дверь. – Спасибо! – шепчу я и выхожу на улицу, вдыхая свежий летний ветер. Я босая, с перебинтованной ногой, в одной только длинной футболке, но это неважно. Я на свободе теперь, вот только у меня больше нет дома, и я знаю прекрасно, что, если и уцелело там что-то после пожара, Миша меня найдет там сразу же, а видеть его я не хочу больше. Только не после всего. Мне больно даже вспоминать о нем, и я знаю, что должна теперь делать. Даже на секунду не сомневаюсь. Достаю мобильник, немного отойдя от клуба. Набираю номер Архипова по памяти. На удивление, он записан в этом телефоне как “Неизвестный”. – Привет, Ириш. Говори. – Это не Ира. – А кто? – голос напрягается. – Это я… Ангелина. Котова. Пауза, а после его скрипучий ответ: – Ты? Живая… Почему-то его голос раздраженный, будто этот мент меня уж точно не ожидал больше услышать. – У вас есть номер Тураева? – Ну, допустим, есть. – Свяжите меня с ним! Умоляю, позвоните ему! – Зачем тебе это, малышка? – Тураев охотится на Бакирова! Он хочет его убить! – И? Тебе-то что, а главное, мне? – Мне нужно с ним поговорить. Срочно! За вашу помощь заберите остатки моей квартиры. У меня ничего больше нет! Правда. – Тур тебя убьет, малышка, он уже узнает, что ты кукла Бакира. Ты понимаешь это, девочка? – Да. Я все обдумала и решила. Из-за меня все умирают. Я должна прекратить это. Поднимаю глаза к небу. Так нужно. Мама, бабушка, Фил, Хаммер. Серый даже. Все, кто хоть как-то мне помогал, умирают, и, если с Мишей что-то случится тоже по моей вине, я не выдержку уже. Он всегда меня Ангелом называл, тогда как на самом деле именно Миша был моим ангелом-хранителем. Я теперь это понимаю, вспоминая, сколько раз он меня спасал, а я предала его доверие. Из-за меня погибли его друзья, он лишился бизнеса, нажил большого врага, и за это я сама не достойна жизни. Я больше не плачу. Я сама виновата. Я смерть людям несу. Это я плохая. Хуже меня нет никого, и я знаю, Мише точно станет лучше, когда я умру. Ему не придется самому марать свои руки об меня. Я сама. Я всегда сама решала свои проблемы и сейчас решу. *** – Херово выглядишь, зайчонок. Я же говорил, Бакир тебя затаскает. Не надо было тебе с ним связываться, – подбирая меня босую на обочине у дороги, заключает Архипов, тогда как я просто стараюсь не думать о том, как сейчас выгляжу. Прижимаю только к себе руку, она часто немеет, у меня кружится голова, но это уже неважно. Все неважно. – Не ваше дело. – Мое, зайка. Надо было слушать меня изначально. Я тебе плохого не желал.