Срываюсь в клуб прямо из больницы, чувствуя, что горю. Что я наделал. Что, блядь, я натворил? Я ей не поверил, своей девочке-Ангелу не поверил, а этому черту в погонах поверил. Сразу же. С одного звонка, блядь, повелся на его фальшивый театр! В голове все смешивается в какое-то кровавое пятно, Ангела все еще оперируют. Я не знаю даже, выживет ли она. Не виновная ни в чем, та, которую я наказывал просто ни за какой хуй. Твою ж мать… Мне нужны факты, я должен найти крысу, настоящую крысу, пока она еще кого-то не сдала. Вхожу в клуб, уже когда чернота закрыла окна. Поднимаю всех собак на уши. – Еще раз, кто на смене был утром, когда я уходил? Кто?! – я допрашиваю Алену, которая уже ревет предо мной в три ручья, видя мое настроение. – Михаил Александрович, вам нужно к врачу. Боже, вы же весь в крови! – Не нужно, хватит реветь, Алена, мне нужны детали, быстро! – Влад, я, Света… Ира еще была. Телефон забыла, забегала забрать на минуту. Все, больше никого! Прокручиваю это снова и снова. Все свои же. Никто чужой даже не заходил. Так, стоп. – Ира? Официантка Ира? – Да. – Ее трахал Серый? – Э-э… да я не помню уже… они вроде встречались. Давно уже. Большего мне не требуется, и уже через полчаса я встречаю Иру под ее домом. Я ее вылавливаю, подстерегаю у подъезда, как чертов маньяк, весь в крови. – Михаил Александрович? – Привет, Ириш. – Что… что вы тут делаете? – Хотел спросить, как давно ты работаешь на Архипова, который, в свою очередь, работает на Тура. – Что? Вы что такое говорите? Я никого не сдавала… Ее глазки начинают быстро бегать, и я понимаю, что, блядь, бинго! Это она! Она, сука, крыса. Эта девка все прекрасно поняла по одному только моему взгляду. Усмехаюсь. Она хорошо сдает, а вот думать не научилась. – А разве я тебе сказал, что ты кого-то сдавала, Ириш? – Я… я не поняла вопроса. Эта тварь выбешивает меня быстро, заставляя схватить ее за горло. Приставить к ее боку бабочку, разрезая на хуй куртку, добираясь до гнилого нутра. Я чувствую, как лезвие упирается в ее брюхо, и Бог свидетель, я хочу, чтобы оно проткнуло ее насквозь сейчас. – Еще раз мне соврешь, я тебя прирежу! Прямо здесь. Печень уже не заживет. Я ее зубами, сука, выгрызу у тебя. Правду. Говори правду, зачем вы подставили Котову? Зачем ее квартиру сожгли? Быстрее, блядь! – Она… она не хотела помогать! Ни в какую просто. Архипову нужны были детали поставок, вы стали более осторожными, и мне было уже трудно добывать информацию. А потом эта девочка появилась. Не нужная никому, беззащитная, все видели, что вы ее покровитель, брат захотел ее использовать. Он Линку пугал, думал, она прогнется, но она не соглашалась, а потом я узнала, что ее квартиру сожгли, но это не я, я не знала! Брат только сказал деньги ей в рюкзак положить, и все, я не виновата! Я просто… просто хотела заработать! Мы ее подставили, чтобы вы всех собак на нее… не на меня. Эта правда кислотой заливается в горло. Он ее пугал, пугал, блядь, сука! – Брат?! Архипов брат твой? – Да. Троюродный, – вытирая сопли, лепечет крыса, а я сжимаю в руке нож, желая ее прирезать прямо тут. Усмехаюсь. Заебись просто у меня персонал. Эта тварь все сливала Архипову все это время. Понятно теперь, почему у нас так долго не выходило раскрутиться. Она все ему сдавала, все до мелочей, что слышала в клубе. – Ладно, Архипову ты сливала все про планы, про проблемы, но зачем людям Тура ты сдала нас? Что, Сережку жалко стало? Потому собак Тура на нас натравила?! Говори, тварь! Ее глаза моментально начинают блестеть злобой, и я понимаю, что прав. Вот она – настоящая предательница. Она работала у меня четыре года! – Вы Сережу убили ни за что! Я любила его, он был хорошим! – Этот “хороший” девочку продал на растерзание двум хуям, и на ее месте вполне могла быть ты. И да, не мы Серого придушили. Это сделали как раз люди Тура за его сынка. Ты сдала нас убийцам Серого, а не его спасителям. А еще… ты сдала нас, тварь. – Что?! Боже… я не хотела… – Скажи это Филу и Хаммеру, которые уже лежат в земле! Сука. Крыса еще что-то орет, но слышать это я не намерен. Я отдаю ее парням и благополучно забываю о ее существовании. Внутри пламя, дышать почему-то тяжело, сложно. Перед глазами то и дело она. Голая, маленькая, дрожащая, просящая меня не ломать ее. А у меня в руке ремень колыхается и адское желание сделать ей больно. Так больно, как было мне после похорон, но теперь эта боль словно покрылась шипами, и я сам стою на этих шипах босыми ногами, разрезая их себе до мяса, распаривая до костей. Все это время Ангел говорила мне правду. Ничего, кроме правды. Ничего. А я что сделал? Я ее поломал, не разобравшись толком, и это из-за меня девочка сейчас лежит в операционной под ножом. Я едва доползаю до машины, опираясь о нее двумя руками, чтобы не упасть. Пазл сошелся, да вот только мне не радостно совсем, мне выть хочется. От ужаса. От того, что я наделал, что я с ней сотворил. Как я мог не поверить своему Ангелу? Я наказывал невинную девочку, тогда как настоящая крыса у меня сидела под боком все это время. Возвращаюсь в больницу в четыре утра, хочется волком выть, но лишь прикладываюсь головой к стене, считая время. Восемь часов уже прошло, почему никто не выходит… черт возьми. Что они там с ней делают? Пуля же быстро вынимается, сколько можно ее там держать. Мне до чертей страшно. С каждой минутой дрожь сильнее пробирает тело, ведь я понимаю, что Ангел может умереть. Прямо сейчас. Забитая, наказанная мной, слабая, моя. Кажется, только сейчас я осознаю, что там, в машине, Ангел прощалась со мной. Мысленно отматываю, как по кадрам. Ее заплаканное лицо, красные глаза, руки все в крови. Она призналась, что очень любит меня, тогда как я даже ответить тем же не смог. Я не думал об этом тогда. Я думал только о том, чтобы ее довезти до больницы. Ангел точно была в шоке тогда. Могла сказать что угодно, не может она меня любить после всего, но она сказала это очень четко, чтобы я услышал, чтобы я теперь еще сильнее горел. Ангел мой. Нет для нее другого имени. Она мне понравилась сразу, глаза ее особенно. Огромные, зеленющие, изумрудные, но я даже не смотрел на нее первые полгода. На что, блядь, смотреть? Дите перепуганное внешне, да и внутри как дите была. Наивная, доверчивая, добрая. Она и сейчас такая же. Пусть внешне подросла, внутри Ангел такой же осталась. Доморощенная тепличная девочка, которая кашляла от сигаретного дыма и боялась попасть в детдом. Моя неприкосновенная ценность, которую я оберегал даже от самого себя, теперь борется за жизнь по моей вине. Тоха сказал про телефон. Нашел, сука, время. Только сейчас понимаю, что это ведь тоже мой косяк. Я ее обыскал тогда при всех ни за что. Я знал, что она не сворует, надо было так поступить, но девочка не была виновата. Ангел ни в чем не была виновата ни тогда, ни теперь. Я не хотел ее подпускать к себе, но подпустил, и вот они, последствия. Это худшее, что могло произойти, это, блядь, самое страшное, чего я так сильно боялся. Втянуть ее в свои дела, поставить под удар, сделать своей и наказать ни за что. Я видел ее взгляд после той ночи. Там была одна только боль. Адская. С ней нельзя было так жестоко, только не с ней. Я ее сломал. Я ее на хрен просто изувечил. Сам. Своими руками. Своими, блядь, руками это сделал. Ту, которая меня два года по имени-отчеству называла, которая улыбалась только для меня своими ямочками, глазки которой всегда загорались при виде меня, а я ее поломал! Как игрушку, так легко, как тростинку, сломал, затоптал свой цветок, я ее изувечил. Подрываюсь, когда дверь операционной резко распахивается, выходят врачи, медсестры, санитары катят каталку, а мне херово становится, когда я вижу ее. Недвижимую, накрытую белой простыней. – Ангел, АНГЕЛ! Глава 50 – Спокойно! Мужчина, вы кто? – Я ее… Я с ней! Голос хрипит, я вижу только, что Ангел жутко бледная, она не шевелится, совсем. А кто я ей? Не муж, не друг, я ее… подонок. – Я ее опекун. Живая, скажи мне, она живая?! – Да. Состояние было критическое, сейчас тяжелое. Сломано ребро, прострелено левое легкое. Огромная потеря крови. Чудом просто пуля сердце не затронула. На теле девушки есть следы побоев, насилия, но кровотечения нет. Гинеколог тоже смотрела, повезло, можно сказать. Я слушаю все это и понимаю, что это пиздец. Это просто, мать его, пиздец. – Скажи, что нужно. Я все куплю. – Хорошо, пока пулю изъяли, прооперировали, там еще был закрытый перелом руки, наложили гипс, сделали переливание крови, в реанимацию поедет. Отпускаю врача, по спине расползается холод. Мерзкий и противный. Это должна была быть моя пуля, и целился Тур мне прямо в сердце, а не ей. Ангел. Зачем ты это сделала? Я же не верил тебе, я тебя презирал, а ты все равно… жизнь свою за меня захотела отдать, глупая. Каталку с девочкой катят в реанимацию, я иду следом. Увесистый аванс открывает предо мною даже эти двери. Санитары быстро перекладывают Ангела с каталки на кровать, подключают аппараты. Я же смотрю на все это и с места сдвинуться не могу. Я горю. Я в аду, собственноручно созданном и диком. Как я мог вообще это допустить с той, которую берег все это время, как цветок, а потом сам же и затоптал… сам же! Ангел без сознания, вообще не шевелится. Русые ресницы кидают тени на исхудавшее измученное лицо. Бледные сухие губы, рука загипсована до самого локтя.